Ускорил шаги.
Но, ступивши на мостовые своего родного града, вдруг осознал, что ему здесь не к кому и зайти. Все давно забыли старого Гюряту и его сбежавшего сына Наслана. За столько лет в доме каждого побывало не одно горе и не один отчаянье. Разве было дело хранить память о бедах других, которых давно развеяла судьба по земле?
Возле церкви Успения увидел старые, почерневшие столбы, на которых когда-то были распяты и сожжены волхвы — Сновид и Рост. Напротив церкви, как и прежде, стояла усадьба отца Михаила. За оградой угадывались крыши овина, амбара с голубятнями, клетей, сарая. Хорошо хозяйствовал отец Михаил.
На месте большого Гюрятиного дома теперь был пустырь, заросший терновником и лопухами. Никто не строился на пепелище — людей отгоняло поверье: построишься на пожарище — сам погибнешь в огне. Языческие бредни…
Через усадьбу с перекошенной крышей стояла изба Претичей. Не поверил своим глазам Нестор, когда заметил, что из её дымохода вьётся лёгкая струйка белого дыма. Кто-то жил в той хатине? Гайка?..
Янь Вышатич столько клял её вместе со всем родом смердским, но Нестор так и не знал достоверно, как же она живёт, Гайка Претичева, бывшая боярыня Вышатичиха.
Забыв про холод, что пробирал тело сквозь тонкую рясу, Нестор свернул к Претичевой избе. Обошёл майдан вокруг церкви и уже было ступил на тропинку, что вела напрямик во двор Претичей. Когда вдруг услышал какие-то крики или шум. Будто кто-то возился в храме. Подошёл к дверям церкви, они были заперты… Потянул за ручку, и двери легко отворились.
Нестор встал на пороге.
Возле алтаря суетились вои. Кто с мечом, кто с ножом в руках, кто с поясом, а кто с кожаным мешком. Ссыпали в те мешки чаши, подсвечники, обдирали золотое убранство с икон, бросали свечи. У царских врат остолбенело стоял отец Михаил, весь перевязанный верёвкой и с кляпом во рту. Лишь шевелил чёрными косматыми бровями и яростно безмолвно кричал глазами. От того они будто вылезали у него из орбит. По щекам его текли гневные слёзы.
Отец Михаил всё время оборачивался к здоровяку, что стоял за клиросом и подзывал воинов:
— Посмотрите ещё в ризницу! За царские врата загляните! Да не бойтесь!.. Бог простит, он всемилостивый…
— Там какие-то книги, — отозвался кто-то изнутри.
— Книги? Оставьте их отцу Михаилу.
— А золотые ризы брать?
Здоровяк задумался.
— Нет, не надо, — сказал спустя мгновение. — В чём же батюшка наш выйдет к людям на Рождество? Берите лишь серебро и деньги.
Нестор понял: татии! Грабят храм божий — выгребают добро церковное.
Снял с груди тяжёлый крест, взял в правую руку, подкрался и изо всей силы ударил здоровяка в затылок. Тот крутанулся и повис над перилами клироса. Нестор для уверенности ещё раз грохнул татя крестом по спине и громовым голосом крикнул:
— Грех пал на ваши души! Окаянные!
Грабители мигом отскочили в полумрак стен. А Нестор, подняв над головой крест, словно меч, вышел на помост алтаря и бросил под своды храма:
— Вы, исчадия ада, развяжите отца Михаила, да простится вам грех ваш! Ибо сейчас же настигнет наказание.
Кто-то неуверенно подошёл к связанному отцу Михаилу и ножом разрезал верёвку.
— А теперь — эй, вы там, под стенами! — верните утварь божью!
Возле клироса очнулся здоровяк.
— А крепко лупишь по костям, отче! — отплёвывался, чешa затылок. — Крест, вижу, крепко держишь в руке, дай бог тебе здоровья. Только коли выйдешь отсюда целым… Эй, дружина, а возьмите-ка святых отцов мечами под рёбра, пусть нечистая сила их возьмёт! Трусните, чтоб и печёнки вытрусились!..
Но тут освобождённый от верёвок отец Михаил схватил за грудки дружинника и с такой силой кинул его на пол, что тот от неожиданности аж хрякнул. Нестор широко расставил ноги и занёс крест над головой — к нему подбирались двое других разбойников. Те отступили к стенам. Но четвёртый дружинник внезапно навалился на отца Михаила и сбил его с ног. Нестор ударил татя по голове, а в этот миг на него бросился здоровяк. Но уже отец Михаил, вырвавшись от напавшего, кинулся к мешкам и начал вытряхивать из них награбленное. Услышав звон серебра, разбойник оставил Нестора.
— Сгинь, дьявол! Побьёт тебя сила божья! — Нестор замахнулся на здоровяка сзади.
Тот отшатнулся и попятился к дверям. Туда уже скользнули и прочие его сообщники-татии.
— Откуда ты явился в сию лихую пору? — вытирая пот со лба, выдохнул отец Михаил.
— Услышал шум… Шёл мимо… Кто эти татии? — На порванном рукаве рясы у Нестора пятнилась кровь.
Отец Михаил вздохнул.
— Новый бирич наш, княжий муж Нерадец.
— Княжий муж? Зачем же грабил храм?
— Видно, князю подоспела преждевременная старость. Не доходит до него обида — новые смышлёные люди крутятся рядом, жаждут разбогатеть. Вот и грабят всех. Разоряют народ поборами и продажами. А теперь уж на божьи храмы замахнулись.
— Спасибо за помощь, отче. — Отец Михаил внимательно вглядывался в лицо Нестора. Что-то знакомое мелькнуло ему в чертах этого монаха. — Будто видел тебя…
Нестор вздохнул. Может, и видел. Кто знает. Может, это он много лет назад прибежал из леса к отцу Михаилу просить помощи для Гайки?..
— Тесно уже людям на земле, отче. Один возле другого ходим. Только не знаем, кто мы, для чего только толчёмся на этом свете…
— Может, и так… Кровь у тебя струится. Пойдём, перевяжу.
— Не надо. То кровь за праведное дело. Затянется.
Нестор поправил рясу. Одна пола её оборвалась и тянулась по полу. Но тем не заботился — вот только достанет иголку с ниткой и подлатает.
Вышел во двор. Надо идти к Претичевой избе. Болит рука. Нытьё в груди. Кажется, кто-то его стукнул туда?.. Но смеялся в душе — княжих татей крепко поколотили, а ещё больше напугали… Теперь не так дерзко будут свирепствовать. Оглядываться станут!
Вот такое самовластие Всеволодово. Уединился в гриднице со своими советниками-восхвалителями, правды княжьей и суда княжьего не вершит. Раздаёт чины и волости вот таким грабителям… Те своевольничают. Как сей Нерадец. Добрался до властвования.
Калитка у Претичева двора была отворена, её качал ветер. Нестор оглядел двор. Возле избы подметено. Стожок сена. Дровяник под навесом. На огороде колодец, прикрытый крышкой из новых досок. Кто-то по-божески хозяйствует.
Сейчас он откроет дверь и увидит Гайку. Скажет… Что же он скажет ей?.. Про те гривны скажет, что отдал их игумену Стефану… Про обитель расскажет, что она разрослась, приобрела немало сокровищ, богу угодных.
Князь жалеет их, ибо они его опора. Скажет, возможно, про Вышатича — сдружился с ним. Книгохранилище его навещает…
— Ой лишенько, человек божий! Зачем стоишь на морозе, на холодном ветру? — На порог избы выскочила старая женщина. — Заходи, погрейся же.
Нестор удивлённо шагнул в избу. В лицо ударило тёплым духом хлеба, соломы, огня. Едва разглядел в полутьме низкий потолочный сволок избы, большую круглую печь, стол, застеленный белой, вышитой по краям скатертью. В печи горели дрова. Ещё раз подивился: в углу, на покуте, висел большой мисник. На его полках не было мисок, стояла одна маленькая икона Богоматери и большая причудливая глиняная чаша. Красная, поливная, с обеих сторон двойные ручки-ушки. Странный узор её зацепил глаз: то ли колоски, то ли копны, то ли сети перевесов, то ли волнистая гладь воды… Волховская чаша!
Рядом с ней стоял небольшой деревянный идолок. Долгоносый, с широким подбородком, нахмуренными бровями. Руки его сложены на груди, ноги упираются в округлость, напоминающую круг луны или солнца. Древний идол Святовид… Он узнал его! Тот самый, которому поклонялись дулебы и поляне…
Нестор уловил взглядом ещё одну диковину: над окошком висел ветвистый и словно рогатый корень… Догадался: оберег дома. А из трубы печи выглядывала ватага красноглиняных коньков, лебедей, оленей и ещё каких-то зверушек. Белые стены печи до самого припека были расписаны веночками красноватых роз. Вот так! Прямо из божьего храма попал в какое-то языческое капище…
Нестор перекрестился. В душу его повеяло чем-то далёким, забытым, но родным, что он настойчиво вытравливал из своей памяти и сердца столько лет. Вытравливал сурово — молитвами, книгами, проклятиями, анафемой… Но не удалось до конца уничтожить этот мир в себе. Как не удаётся человеку отречься от своего детства и своего рода…
— А я хотела козе сена подкинуть. Когда гляжу — стоит человек. Весь чёрный. Я так переполошилась, чтоб его чёрт побрал… — Верно, старая женщина отходила от испуга.
— Почему чёрт? — вдруг спросил Нестор. Такой ругани он ещё не слышал…
— Говорят, что те греки чёрные хотят всех нас погубить, а землю себе забрать.
— Охо, может, и хотели бы. Да не выйдет ничего из того.
— Но ведь всё-таки хотят? — допытывалась хозяйка.
— Чего только они не хотят… Всякое есть на свете. Вот у тебя, вижу, старые боги и чародейства живут рядом, на одной полке с иконой. Охо!..
— Живут, не дерутся. Пусть все помогают людям. А на тебе, отче, кровь! — вдруг испугалась женщина.
— Потому и зашёл. Это княжие татии меня немного поколотили и мечом рёбра чиркнули.
— Где ж это?
— В храме. Вдвоём с отцом Михаилом отбились. Нерадеца проклятого едва не убили.
— Нерадец! — вздрогнула женщина. — Ослеп сердцем, погиб человек… Из-за него, проклятого, и я из дому ушла, отче. Мать ему я. Вот и живу с малым сиротой горьким. С сыном нашей Гайки.
Нестор сжал зубы. Не мог слова вымолвить. Лишь обводил взглядом избушку. Из печи смотрели на него глаза притихшего мальчонки…
— А Гайка… где?
— Ты знал её? Слышал? Воеводы Яня Вышатича жена была. А потом… В полон забрали её, отче. В полове́цкий полон… — Женщина всхлипнула, прикрыв лицо концом платка.
Из рук Нестора выпал на пол кусок полотна, который Нига подала ему, чтобы перевязать раненую руку.
— Нет Гайки… И сына моего меньшего — Майка — тоже нет. В плену где-то. А старший, Тука, голову сложил. Один Нерадец остался. Да отныне не имею его за сына. Одичал парень, словно обезумел, вот так с Гордатой ныне и живу. А теперь вот дам тебе молока козьего. У нас только и скотины, что Брязга эта. Выпей, скорее оправишься.
Нестор молча выпил кружку прохладного, терпкого на вкус густого молока. Вдруг какой-то догад обжёг его:
— Так это воеводы Яня сын?
Женщина будто сполошилась, взглянула на него страдальческими серыми глазами из-под редких светлых бровей, растерянно потянула за кончики платка под своим подбородком.