Велел новые статьи в неё вписать, по которым живёт народ русский. И сим будет прославлено имя его… Изяслав же к книгам безразличен. Хотя и хвалится учёностью. И воин — никудышный. Всегда чужаками себя подпирает. Почему же ему должно принадлежать старшинство в земле Русской?
— А потому, чтобы не было губительной смуты меж князьями. Старший — богом назначенный. Каков бы он ни был — он как отец меньшим. И почитать его как отца родного надлежит. А мудрым себя каждый считает. Кто мудрейший — одному богу потом известно. Наибольшая же мудрость — не преступать закона и свято хранить заповеди.
Всеволод улыбнулся, глазами указал на мраморный столик.
— А я имею благословение от византийского царя и византийской церкви. Сия царская шапка досталась мне от великого Константина Мономаха — на царствование в Руси. И я не согрешил перед богом и перед киянами, меня сюда вече позвало.
— Вече! — блеснул глазами младший монах. — То греки митрополичьи подговорили киян. То они!
Всеволод дёрнул лицом, гневно крикнул: — Не отдам стола! На том стою. Воля киян и есть воля божья.
Иларион-Никон грозно поднял посох:
— Не будет тебе благословения от бога! И от нас… — Оба потопали к порогу.
Когда за монахами затворились двери, Всеволод изнеможённо упал в мягкое ложе.
— Не надо было, отче, с ними так возносительно. С братией надо милостиво обходиться. Упишут в пергаменты твои слова — навеки останешься смутьяном и расхитителем русской земли. Не отмоешься!
— Разогнать бы их осиное гнездо в тех пещерах. Чтобы не творили лютую силу против своего повелителя.
— Печерская обитель никому не подвластна, отец. С нею нужно держать мир. Кого она поддерживает, за того и народ идёт. Так было и при Святославе.
— Обойдёмся без тех нечистых монахов. За нами — митрополит Иоанн. За нами — княжеские монастыри. А ныне — зови свою дружину. Пойдёшь на росьскую окраину. Задержишь половецкие вежи. Я же стану против Изяслава. Если бог поможет — удержим кормило отчей земли.
Всеволод вскочил, подбежал к мраморному столику.
— Когда же погибну я — возьми себе сию шапку Мономаха. Береги, как зеницу ока. Сей нам от бога знак. Не мы — потомки наши создадут вселенское царство на Руси. Византия скоро погибнет — Русь примет её славу и мощь… А теперь — скачи по градам и сёлам. Ныне рать великая нам нужна. Рать!..
Через день молодой князь Владимир Всеволодович с небольшой дружиной, метельниками, тиунами, биричами и дворовыми отроками выехал за Золотые ворота Киева. У Лыбеди повернули на полдень и хорошо наезженной дорогой помчались на юг. Зелёные дубравы и густые рощи манили к себе. Но всадники не сворачивали в сторону, пока не устали кони. Стали на отдых, когда солнце бросило длинные тени вбок и когда особая мягкость и духмяный напиток ударили в грудь.
Весенний вечер навевал терпкие тревожные желания. Но Владимир воли себе не давал, не размяк.
Один за другим из стана отъезжали княжие биричи и тиуны и исчезали в зелёных тенях по узким дорогам, что вели к малым и большим сёлам.
Там княжие мужи будут отбирать сильнейших, лучших поселенцев для княжеской рати…
Когда в вечернем небе распустила свои пурпурно-золотые кудри Вечерняя Звезда, дружина Владимира вступила в княжий град Васильков. На прозрачном небе вырезался золоторогий месяц. А узкими улицами Василькова уже плыли густые сумерки. Из дворов несло свежим кизяком, парным молоком, ароматом свежевыпеченных ковриг и мёдом. Лениво перекликались псы. Из-за изгородей слышалось мычание коров, короткое сытое блеянье овец, хрюканье поросят. Только вокруг княжего терема стояла гнетущая тишина. Высокий деревянный дом с двумя башенками на концах крыши тонул в темноте за высоким тыном и воротами.
Владимир велел ударить в било.
— Пощо князя держишь долго перед воротами? — строго спросил Владимир у стража. Молчаливый страж княжьего терема согнулся в почтении.
— Не ведаю тебя, князь, в лицо. Не видел никогда, я тут недавно. До этого здесь распоряжался гридь Порей.
— А где он ныне? — строгость в голосе Владимира исчезала.
— Сбежал. С князем Изяславом к ляхам ушёл. Но я вот сейчас… Я сейчас… Будет вечеря! — и подался к кладовым.
— Беги, беги! Да не забудь девиц позвать! Князя молодого потешить… Эй, слышишь? И нас! Не забудь!.. — кричали ему дружинники вслед.
Владимир довольно усмехался в кучерявую бороду, знают же, чёртовы души, что их князь давно постится. Княгиня Гита восьмого сына готовится ему подарить…
На дворе уже пылало кострище. Скоро на нём жарился поросёнок, которого кто-то из дружинников прихватил в соседнем дворе. Искры с треском разлетались вокруг, оживляли лица, подбадривали гомон.
К княжьему терему скоро примчалась тройка резвых коней. С повоза спрыгнула Ни́га, затем Нерадец привязал вожжи к коновязи.
— А кто это? — глазами указал Владимир на Нерадца.
— Сын ключницы — Нерадец.
— Нерадец, иди-ка сюда! — крикнул кто-то из дружинников.
— В дружину мою пойдёшь? — Владимир окинул парня внимательным взглядом.
— Возьми его, князь. Семьи у него нет. Бобылями мир мается, — подкатилась вдруг сбоку к князю Ни́га Короткая.
— А сам зачем не просишь?
— Нерадец переминался с ноги на ногу.
— Чей возьмёшь, не знаю. Отец мой Порей…
— А-а!.. Знаю. Ныне рать набираю против Изяслава. Пойдёшь?
— Сказывали ж… против половцев!
— В степь уже ушли заставы.
— Пошли меня в степь, князь.
— А кони у тебя есть?
— Есть у него кони, княжич. Боярыня вот этих подарила. Резвых… — Ни́га Короткая гордо показала на свою тройку.
— Овва! Боярыня? Какая же это? — сверкнул глазами князь.
— Вышатича Яня… Гайка же наша!.. Всё ж не последние они люди в Василькове-граде, коли князь Владимир берёт её Нерадца к себе. Ая! Добрый воин выйдет из него — вот какой, словно тур, крепкий.
Ни́га Короткая металась белкой возле кладовых, возле медуш. Недобрым словом вспоминала своего Порея, что оставил её, покинул землю и теперь скитался где-то в чужих сторонах, добра искал. Дети без него выросли. На её руках всё!.. На её горбу!.. А теперь — легче будет… Нерадец станет дружинником, может, и братьев подтянет…
Около костра уже шумело игрище. Девушки, что водили весенний хоровод на лугу, теперь развлекали князя. Вокруг тоненькой девицы в венке из золотых купав, оплетённой венками на груди, на руках, на ногах, изгибался девичий ряд. Хороводницы поставили возле «княжны» кувшины молока и, бросая свои венки ей под ноги, выпрашивали щедроты у Лады любви:
Лада-мать зовёт: так подай, нянька, ключа,
Отключить небо, выпустить росу, девичью красу…
— Эй, князь, чего загрустил? Выбирай себе ладу, всё будет к ладу! — покрикивали охмелевшие от бражного мёда дружинники, разгорячённые сытой трапезой.
Князь Владимир тряхнул головой, обвёл взглядом стройный ряд. Тихо позвал Нерадца:
— Нерадец, верный воин мой… послужи мне… Ту «княжну» белокосую, в венках… приведи сюда…
Дружинники переглядывались, делали вид, что ничего не слышат. Нерадец не шевельнулся.
— Да не бойся, не бойся, князю ведёшь — не себе! — подсказал ему кто-то опытнее.
Нерадец подошёл к девушке, дёрнул за руку:
— Иди, князь зовёт.
Девица блеснула глазами к нему. Лишь тогда Нерадец узнал Любу, с их же улицы девушку.
Девка тихо подошла к князю.
— Садись возле меня. Есть хочешь? — ласково обратился к ней князь. Она покраснела. Князь угощает! Леле!.. Это ж если бы люди слышали!..
Вдруг за воротами поднялся какой-то шум. Голосили женщины, плакали дети.
— Что там? — рассердился Владимир. Нерадец подбежал к воротам.
В свете костра разглядел, что двое княжьих дружинников вели под уздцы нескольких коней. За ними брела толпа женщин, что плакали, ломая руки:
— Зачем забираете последнее? Чем ниву пахать? Чем дрова возить? Ой лю-у-ди-и! Мужей от земли забираете, детей малых сиротами оставляете! Го-о-ре-е!..
— Сие княжье дело! А ну замолчите! Или забыли, чьи вы есть? — крикнул на них Нерадец.
Женщины умолкали на миг, потом снова голосили и ломали руки.
— Тихо, бабьё, князь слышит!
Толпа притихла. Молча вздыхала. Вскоре начала расходиться.
Князь Владимир удивился.
— Молодец, Нерадец. Умеешь с людьми тёмными говорить. Вернёшься из похода — будешь в Василькове биричом. Согласен?
— Согласен, князь… — верил и не верил Нерадец своей счастливой судьбе.
— Так иди домой, собирайся в землю волынскую… а я ещё тут останусь. Как тебя зовут? — обратился он к голубоглазой «княжне»…
В волынскую, так в волынскую. Нерадцу всё равно. Молодой князь взял к себе — надежда появилась достичь его большей милости. Спасибо матери, что подтолкнула на сие. Теперь, может, когда-нибудь станет он значным мужем. Князь земли даст. А то ещё прославится в сече. Руки и плечи у него вон какие — подковы гнёт! Может, станет княжьим конюшим, или стольником, а то и постельничим. Как повезёт — может, и золотая гривна блеснёт у него на груди. Боярская гривна. Уравняется он с Гайкой. Скажет тогда воеводе Вышатичу: «Любима мне твоя боярыня. И я ей люб. Отступись, боярин. Всё равно она моя».
И поедут они с Гайкой далеко отсюда, в степи безкрайние. Поставят хижину на высокой могиле. Вокруг — сколько глаз хватит — поле и поле. Вот только половцы… Нет, лучше уже бежать в лесные пущи. На лесные реки. Никого вокруг них — только лесной зверь и птица. И они вольны, как те крылатые птицы…
Нерадец мечтал. Сидел на коне впереди своей сотни, которую собрали княжие биричи из смердов Васильковщины. Были последними в княжьей дружине — должны были присматривать за обозами, что гремели следом — везли для воинов сухари, пшено, сало, вяленую рыбу, муку, соль.
Князь Всеволод шёл на старшего брата своего Изяслава, который со своей ратью стал под Новгородом-Волынским. Должны были биться насмерть сыновья Ярослава Мудрого, биться за отцовскую славу и честь. Потому что своей не имели…
Переходы были тяжкими. Лесные дороги узкие, лесные реки — топкие. Заедали комары и мошка. Рать Всеволожа останавливалась каждый вечер на ночлег возле какого-нибудь поселения или под открытым небом. Или же среди леса, выставив вокруг заставы.
Уже было недалеко от города Владимира, как вдруг занемог великий князь. Воеводы решили остановиться на отдых, не дожидаясь ночи. Потому что кругом — леса и леса. И где-то близко от них стал Изяслав.
Воеводы свернули с дороги.