Пока не искоренит в себе православие! Аминь.
Епископ величаво поплыл к пылающему камину, простёр над огнём закоченевшие пальцы.
Изяслав стоял растерянный и ошеломлённый.
— Мы ждём тебя скоро, князь! — крикнул уже от порога Янь. И застучал по мостинам.
Твёрдо ступают Яневы ноги. Так ходит каждый, кто верит в себя и в своё дело. Без той веры нет победы… Изяслав вслушивался в шаги воеводы…
Келья Нестора теперь перестала быть похожей на обычное жилище монаха. Куда ни кинь глаз — на столе, на ложе, на лавке — повсюду лежали свёрнутые и развернутые крепкие свитки выбеленной телячьей или овечьей кожи. Чистой и густо исписанной чёрными железными чернилами, которые могли пережить все бедствия и века. И все те писания — тоже должны были служить людям века. Таково уже предназначение письмен: служить людям.
Нестор сидел за столиком, ровно выпрямив спину, будто в него была всунута прямая палка. Перечитывал старые пергаменты. Их недавно отдал ему Великий Никон, готовясь уже к раю небесному.
Странные мысли закрадывались в голову Нестора при том чтении. "В лето 6360-е, индикта 15-го, когда начал царствовать Михаил, нача прозываться Русская земля. Об этом же извещены, яко при этом царе приходиша Русь на Царьград, якоже пишется в летописании греческом. Так отсюда начнём и числа положим…"
Сколько раз перечитывал он эти строки никоновского пергамента, а всё же непонятно, откуда пошла она, откуда явилась Русская земля. И град её столичный — Киев…
"… И было (у Рюрика) два мужа, и отпустились у него к Царю-городу со своим родом. И поидоста по Днепру, и идя мимо, узреста на горе городок. И спросили: "Чей сей городок?" Ответили им: "Было три брата — Кий, Щек и Хорив, и сделали городок себе и исчезли, а мы сидим, их род, платим дань козарам…"
Кий, Щек и Хорив — давно отошли, а род их покорили хазары…
"Аскольд же и Дир остались в граде сем и многие варяги соединились и начали владеть полянской землёй…"
А ещё раньше, до варягов и до Кия, кто владел полянской землёй?
Не пишет об этом Никон. И греческие хроники не пишут.
Нестор отодвинул пергамент Никона, к себе подтянул толстую книгу в деревянном окладе. Хроника Георгия Амартола. От сотворения мира и до недавних времён рассказывал сей книжник о разных народах. О всех, кроме русского. Будто не было этому народу места на земле…
Взял чистый кусок пергамента, обмакнул железное писало в маленький глиняный каламар, сверху которого прилегала крышечка — чтобы чернила не высыхали. Зацарапал по пергаменту — мягкая, хорошо выделанная кожа послушно поддавалась нажиму руки. За писалом оставался извилистый след. От этой бороздки Нестор повёл вниз другую, тоньше. Потом обмакнул писало в чернильницу, медленно вывел мелкими буквами: "Сей удел сынов Хамовых и Симовых, а сей — Иафетовых". Заглянул в хронику Амартола и снова стал чертить пергамент: как сыновья Ноя разделили между собой землю после великого потопа. И как потом уже сыновья их взяли себе в удел земли и народы, когда бог разгневался на человеческую гордыню, смешал все племена и все языки и рассеял по земле. Сыны Сима взяли себе восточные края, а сыны Хама — южные, сыны Иафета взяли северные земли. От племени его пошли нарцы, иже суть словене… Вот в писаниях сторонних ещё сказано о русах, которые жили в Поморье. Здесь, на реке Лаба, был град Русислав. А на побережье Фриш-Гафа — торговый город Руса. А у лютичей — град столичный Кролевец, что стоял на реке Рюрик, то есть сокол. А столичный град бодричей — Рарог, то есть сокол. Град Макленбург когда-то тоже назывался — Рюрик, то есть сокол. У сербов южных также есть город Сокол.
Об этом поведали в своих писаниях Иоганнес Магнус свейский, Торфей норвежский и Саксон Грамматик датский…
Великая земля славянская…
Нестор провёл извилистую бороздку сверху вниз и написал: "А сей Днепр. Суть земли полян и северян". Выше провёл несколько чёрных ниточек, что соединялись с Днепром, и написал: "Земля древлян и дреговичей". Где-то здесь, рядом земли кривичей, вятичей… а ещё же были уличи и тиверцы… И князь Чернь… И князь Люб… О них только что читал… Чертил, водил писало, не заметил, как за его плечами склонилась чёрная тень. Вздрогнул, когда та тень задышала ему в затылок.
— Что это, чадо моё? — удивлённо прогремел голос Стефана. Нестор невольно прикрыл рукой пергамент, но в другой миг уже убрал ту руку. Нехорошо прятать от владыки своего ни деяний, ни мыслей своих.
— Хочу, чтобы всяк видел, где живёт народ русский и какие племена словенские суть. — Нестор поднялся на ноги, склонился в почтении.
Стефан непонимающе напряг старческие глаза в синеватых отвисших мешках.
— Вот эта река наша — Днепр. Здесь сидели поляне. Отец Никон писал о их князьях — Кии, Щеке и Хориве. А ещё раньше были у них другие князья — Чернь и Люб. Это когда аланы шли на нас, а ещё раньше, в лето 470-е от рождения Христа, русы с Ругіи, от поморья Балтийского, с князем Одоакром взяли гордый Рим и четырнадцать лет им владели…
Отец Стефан откинул голову назад.
— Откуда ведаешь об этом?
— Из старых пергаментов. Вот читал… Отец Никон мне все отдал. Хочет идти умирать в свою обитель — в Тьмутараканскую землю.
Игумен пожевал беззубым ртом.
— Ненадёжный час в Киеве. Ненадёжный… Одного князя дружина здесь, другой идёт. Брат на брата восстал. А Никон… будто бежит… От князя Изяслава. Знаю…
Нестор промолчал. Не знать ему истинных намерений престарелого, но всё ещё бурного отца Никона. Знал лишь, что Никон стоял против Святослава, когда тот захватил Киев не по старшинству. А ещё раньше спорил с Изяславом, когда тот со своими ратями убоялся тогда неизвестной орды половецкой, что впервые подступила к землям Руси.
На реке Альте княжеских воинов ночью перебили половцы. Изяслав и его братья едва убежали и спрятались по городам. А землю половцы захватили без сопротивления…
Тогда кияне и ударили на вече. Собрались на торжище и начали советоваться. И к ним пришёл отец Никон, схимник печерский. Никто уже не узнал в белобородом старце первого русского митрополита Илариона. Может, только могучий голос его кое-кому что-то напоминал. Но тут, на Бабьем торгу, собрался чёрный люд Киева — смерды, гончары, кожемяки, рыбаки и всякий народ бродячий, нищий, который никогда не мог протолпиться в нарядные княжеские храмы. Молился он в своих бедных церквях, всё больше на Подоле, возле Почайны, или в капищах тайных за Глубочицей-рекой требы клал.
И вот впервые тогда во время мятежа в Киеве, в лето 1068-е, Иларион свой голос поднял к простолюдинам, учил этих людей просить у князя мечи и коней и самим загородить поле копьями. Кияне послали гонцов к князю. Но Изяслав убоялся давать мечи разбушевавшимся киянам.
Тогда Никон махнул посохом: "Пойдём, люди, через мост, к княжьему порубу![41] Там сидит в яме князь полоцкий Всеслав, внук Рогнеды! Кличем его на стол киевский!"
Толпа бросилась через мост, побежала к княжьей темнице, топорами разрубила брёвна, вытащила из ямы-поруба полуслепого Всеслава. За год до того братья Ярославичи едва отняли силой у него Новгород и Минск, хитростью заманили к себе и пленили.
Старый Всеслав должен был слушаться толпы. Ополчился народ. Семь месяцев княжил в Киеве, пока Изяслав не пришёл с лядскими ратями отбирать отчий стол. Тогда тайно убежал Всеслав — не хотел вставать поперёк воли братьев своих, что пленили его. Знал, толпа умеет потом так же слепо ненавидеть, как и поклоняться.
Изяслав вернулся в Киев, а сын его Мстислав жестоко отомстил над киянами. Всюду искал того белобородого монаха печерского. Великий Никон вынужден был бежать в далёкую Тьмутаракань, пересиживал гнев князей. Тогда и обитель свою там основал. Много монахов постриг. Тьмутараканцы весьма почитали киевского черноризца…
Теперь, говорят, в Киев снова возвращается из Польши князь Изяслав.
Печерская братия и бояре разумные звали его через Яня Вышатича. Никон сам благословлял Яня перстом своим на это законное дело. Но не вспомнит ли Изяслав через десять лет мятежного черноризца Никона? И Всеслава полоцкого? Не пропишет ли ему по спине плетью?..
— Бурную душу кто удержит на поводе? — вздохнул Стефан. — А пергаменты эти — спрячь. Тебе даю другое: нужно для обители и для проповеди церковной написать житие о святых мучениках русских — Борисе и Глебе. Свою кровь пролили они в междоусобицах и раздорах князей. Погибли от руки брата своего — Святополка Окаянного. Надо напомнить нашим князьям мятежным, что и они льют братскую кровь. Топят в ней землю нашу. Тебе, Нестор, бог в душу вложил мудрое слово и разум. Тебе и писать.
— Но ведь, владыка, летописание недовершено.
— Сие довершишь потом. Ещё будет у тебя время. Ты молод.
Стефан пожевал беззубым ртом.
— Пиши жития. Очень надо, брат.
Игумен тихо вышел. И будто весь мир Нестора забрал из его кельи. Убаюканный, выпестованный мир, что родился в его душе от тех старых пожелтевших свитков мятых пергаментов, которые когда-то попали ещё в руки Илариона-Никона.
Ходил по тесной келье — от стола к дверям, туда и назад… Кому поведать о своей печали? "Человек одинокий на всём свете, и другого нет, ни сына, ни брата нет у него, и всем трудам его нет конца…" — говорил мудрый Экклезиаст! И ещё такое он сказал: "Не будь духом своим поспешным на гневе, ибо гнев гнездится в сердце глупцов…"
Не будет Нестор гневаться ни на кого. Экклезиаст остудил его сердце. Экклезиаст… В его поучениях нет и упоминания о божьем промысле… Как попал он в сонм святых? Этот мудрец тоскует по скоротечной жизни, зовёт не к молитвам и посту, а к труду и знаниям. "Всё, что может рука твоя делать, по силам своим делай, потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости…" Экклезиаст в чём-то напоминал ему неусыпного Великого Никона.
Когда-то Нестор боялся этих поучений Экклезиаста — еретические они во всём. Теперь же, в минуту гнева или разочарования, вчитывался в них. Не надо ждать, пожалуй, и ему рая на небесах, а надо жить на земле так, как учит сей проповедник.
"И похвалил я веселье; ибо нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться, это сопровождает его в трудах, во дни жизни его, которые дал ему бог под солнцем…"
Нестор вздохнул. Вот и ему надо повеселиться ныне, выпить добрый кубок красного вина (где-то, верно, припрятал келарь в трапезной).