Пошёл отдохнуть после обеда в свою ложницу — и умер. Сказали потом — распорол живот. То и он так людям сказал. А разве иное он знает?
Митрополит Иоанн дёрнул Чудина за рукав:
— Скажи горожанам: я даю своё согласие на Всеволода.
— Кияне! — крикнул Чудин во всю мощь своей груди. — Отец Иоанн, наш митрополит, даёт своё согласие на князя Всеволода!
Иоанн поднял над собой крест.
— А-а-а!..
Вышатич уловил бурный миг, когда Чудин вновь не мог говорить, поднялся на цыпочки.
— Сие для меня диво. Чем же распорол князь Святослав живот так, что даже умер?
— Тёмное дело, Яню. Почему-то отец Иоанн хочет Всеволода.
— Почему не законного князя — Изяслава?
— Не ведаю. Говорят, будто Святослав добился поддержки для себя Печерской обители и пообещал новому игумену назначить на кафедру в Софии русского митрополита. Как было сие при Ярославе.
— Значит, одних слепили за то, а иных — ныне ядом убирают?!
— Тсс…
Чудин ударил в било, добиваясь тишины.
А Вышатич со всей силы скрёб себе затылок, сбив на лоб свою серебристо-сивую лисью шапку.
— Чудин, эй, Чудин! — снова тянется на цыпочки Янь Вышатич, чтобы дотянуться до рослого боярина. — А что же ныне молчит Печерская обитель? Чего она жаждет?
— Ясное дело — законного князя Изяслава требует.
— Тогда надо и нам, брат, надо и всем людям знатным на этом стоять. Законного звать.
— Уже поздно… Отец Иоанн благословил…
— Законность укрепит нас. Прекратятся распри между князьями.
— А раньше ты этого не говорил, когда тебя сюда князь Святослав с собой привёл и возвысил! — уколол за прошлое Чудин.
Вышатичу было не до обид.
Снял с головы шапку и решительно встал перед митрополитом Иоанном.
— Кияне! Добрые люди! Смерды и ремесленники! Купцы и бояре! Слушайте! Слушайте!
Иоанн с удивлением выкатил глаза на проворного боярина. Что он хочет сказать? Откуда выскочил? Эти варварские обычаи он никогда не поймёт — не знать, чего ждать через миг на таком вече, где каждый говорит, что желает!..
Вышатичу удалось кое-как утихомирить передних. Он громко крикнул:
— Слушайте, люди, правду! Князь Святослав умер. Его нет. Но есть законный киевский князь, Изяслав, что сидит в Кракове. Отец его — великий Ярослав — сам посадил Изяслава на золотой стол в Киеве.
— А-а-а!..
— Пойдёте против воли Ярослава — пойдёте против обычая нашей земли!.. Против бога!
— А-а-а!..
— Изяслава!..
— Всеволода!..
Вышатич дёрнул Чудина за полу.
— Скажи и ты, брат. Видишь, люди колеблются. Пусть в земле русской властвуют князья по старшинству. Тогда уляжется смута.
— Уже поздно. Отец Иоанн…
— Ты трус, Чудин! — зло прошипел Янь в лицо Чудину. Кончик носа его побелел, губы дрожали. — Боишься этого грека? — И кинулся снова к краю помоста. — Кияне!.. Кияне!..
Но уже никто не слышал его слов.
Янь резко стаскивает с головы шапку, с досады бьёт ею об помост.
— Чудин, побежим в Печеры! Поднимем братство!..
Чудин сделал вид, что не расслышал. Отвернулся.
Вышатич скатился высокими ступенями с помоста и начал продираться сквозь толпу.
Долго дёргали за засовы, пока не открылось в привратной башенке оконце. Чьи-то острые глаза придирчиво разглядывали незнакомых людей, что топтались на скрипучем снегу в кожухах и валяных сапогах.
Время было под вечер, и черноризое братство, начинавшее свой день ранними молитвами на заре, теперь отдыхало в кельях. Такой порядок установил игумен Феодосий, недавно отошедший в небесный рай. Его преемник, новый печерский владыка Стефан свято держался установленных преподобным Феодосием порядков и обычаев. В эти часы велел никого не впускать в обитель.
Вратарь долго не отзывался. Вышатич схватил палку и начал отчаянно колотить ею по доскам ворот. Тогда привратник рассердился.
— Какая нечистая сила тебя треплет?
— Отвори! Это воевода Вышатич! — припадал к оконцу челядник Яня — Бравлин.
— Не велено, — спокойно отвечал страж из-за ворот. — Перед вечерней молитвой открою.
— Отвори, а не то голову снесу! — разъярился уж и Вышатич, выхватил меч из ножен. Грохнул по воротам, так что загулили доски.
За брамой молчали.
Бравлин и дальше колотил билом, пока палка не разлетелась вдребезги. За брамой молчали.
Вышатич упал на сани, зажмурил глаза. Остужал сердце, укрощал ярость в груди. В голове роились мысли. И чем больше думал, тем сильнее дивился. Прибежал, примчался сюда, а какие слова приготовил отцу-игумену? Сгоряча не подумал. Вот и остановил его бог перед тем важным шагом в жизни. Теперь надо собрать мысли воедино и найти то самое важное слово, что способно склонить к нему людей и повести к победе.
Но вместо того нужного слова в голове крутились давние воспоминания. Новгород Великий белокаменный… Пенистый, мутный Волхов… Старый терем посадника Остромира. Потемневший от лет, но будто окаменевший от них и неподвластный времени. Влажностью гниющего дерева дохнула на него просторная хоромина — вся в иконах, с тёмными серебряными лампадами. С резными чудным узором косяками и дверным обрамлением.
Под большой нарядной иконой в золотом окладе на лавке сидит слепой старец. То отец его — Вышата, который слепцом продолжал род Остромира. И зимой и летом Вышата сидит в полушубке, накинутом нараспашку, и беспрестанно перебирает выпуклые чёрные чётки. Кроваво-синими провалами глаз смотрел куда-то вверх, на потолок, задрав свою худую козлиную бородку и натужно сморщив кожу лба так, что два редких кустика седых бровей сливались с низкой седой чёлкой.
Старый Вышата был тогда уже совсем немощен. И часто плакал. По глубоким морщинам лица стекали слезливые ручьи. Янь не мог без боли смотреть на те слёзы. Кусал губы, сжимал кулачки, чтобы и самому не заплакать.
— Это ты, Яню? — Старый всегда угадывал, когда в его хоромы прокрадывался сын.
— Я, отче…
— Подойди, я посмотрю, как ты вырос. Вышата ощупывал Яневы плечи, спину, голову.
— А какие у тебя волосы?
— Светлые.
— А отчего руки такие слабые? Держи сызмальства меч.
— Держу.
— Так больше ходи на охоту. Видишь, какой слабосильный!
— Буду ходить.
— Ох, покарал меня бог слепотой. И тобой покарал. Вырождается наш великий род.
Янь склонял голову на грудь. Знал уж, что дальше отец станет укорять бога и судьбу за него, хилого Яньца. Тогда мальчик начинал злиться. Разве он виноват, что род древнего богатыря Добрыни древлянского измельчал на нём?
Но не в том сила человеческая. В разуме! Дед его Остромир прославил имя своё книжной учёностью, оставил внукам на диво прекрасное "Евангелие". Такой нарядной книги, говорили сведущие, не сыскать ни в русской, ни в греческой земле.
Вышата, сын Остромиров, заканчивал жизнь свою во тьме и печали, в жгучей скорби и отчаянии за несбывшиеся намерения. Даже летописцы умолчат о сей его тяжкой доле, ибо привыкли говорить лишь о славе, а не о позоре. Потому Янь Вышатич должен возродить громкую славу рода.
— Я отомщу за тебя, отче, — твёрдо обещал Янь слепцу.
Вышата наставлял к сыну ухо.
— Отомсти, Яню. За обиду князя Ярослава и сына его Владимира. Жив ли он? Не слыхал?
— Говорят, умер…
— За кривду его и мою отомсти… Греки ослепили нас, как рабов своих мятежных. Не хотели признать нас за равных себе…
Сколько раз Янь слышал эти рассказы от отца. И снова слушал с болью в сердце.
Великая ромейская Византия хотела унизить русского государя, князя Ярослава Мудрого, что не покорился ей и не признал себя провинцией империи.
Князь Ярослав был весьма могущественным единодержавным. Ему самому подчинялось много земель и народов — чудь, весь, ятвяги, литвины, ям[32]. И мазовшан воевал на ладьях, что захватили червенские города, и Тмутаракань хазарскую покорил!..
И возжелал тогдашний митрополит-грек Феопемпт увеличить дань на церковь в Русской земле. Говорил: князь Ярослав много земель новых под руку свою подбил и богатое полюдье собирает. А храмы божьи беднеют. Особенно же в Царьграде, где патриарх Керуларий ведёт борьбу с папой римским Львом Девятым. А также воюет с самим Константином Мономахом, который стал царём, взяв себе в жёны шестидесятичетырёхлетнюю императрицу-вдову Зою, что уже, таким образом, имела третьего законного мужа!
Князь Ярослав должен был давать дань теперь и на двор патриарха в Константинополе. Оттуда ведь пришла на Русь благодать божья!.. Князь Ярослав, кроме всего, ходил на ляхов и бился с ними за червенские города, но не спросил благословения у митрополита!.. А он должен был во всём советоваться с митрополитом — каких жён своим сыновьям брать, каких зятьёв и в каких землях искать для своих дочерей. Наконец, князь Ярослав обязан был свести законы своей державы — "Русскую правду" — к уровню законов ромейских… Ни единого шага русский князь не может сделать как государь, не согласовав его с ним, византийским митрополитом!..
Разгневался Ярослав Владимирович и выгнал обнаглевшего грека. В своей земле — он хозяин! Законы ромейские сюда не пустит и дани для патриарших нужд не увеличит. Как было, так и будет.
Тогда Феопемпт отказался освящать в Киеве новый храм Богородицы Благовещения на Золотых воротах. Митрополит грозил сучковатой патерицей княжему двору и кричал:
— Позову на тебя ромейские рати! Откуда пришла благодать на сию землю, оттуда придёт разорение для неё! Император Мономах сотрёт тебя, ослушник, в прах! Проклятие патриарха Керулария падёт на твою голову! Как и на папу Льва!.. Сатана ввергнет тебя в кипящие котлы со смолой! Вовеки там тебе погибать!
Разъярённый митрополит выгнал послов Ярославовых. Напоследок сказал:
— Не освящу храм, пока Ярослав не станет под руку византийского царя.
Ярослав Владимирович выслушал своих послов, что ходили уговаривать митрополита, повёл густой бровью.
— Идите к отцу митрополиту и скажите моё последнее слово: что перешло в наследство от наших отцов — не продаётся. Русичи могут жить без хлеба. Но не могут — без своего неба!
И на другой день велел собрать в святой Софии всех епископов русских. И велел избрать им русского митрополита — пресвитера княжеской церкви на Берестове Иллариона. И избрали. И освятили сами храм Богородицы на Золотых воротах и новые церкви. А Феопемпт от досады преставился.
Но воинственный Керуларий не захотел посвятить Иллариона в русского митрополита. Подбивал царя своего идти войной на Русь.
Тогда Ярослав сказал старшему сыну своему Владимиру:
— Иди на греков.
Владимир ещё юн был.