Простая мысль: "чтобы уберечься её красоты" — ей на ум не приходила.
— Ну та могила, что вы копаете. Вот, наука. А наука ли её ставила, чтобы теперь вот это копать. Кто она такая, чтобы вот так взять и разрывать?
Оксана снова села.
— Ну, если начинать с того, чья она, то выходит, что ничья. Её скифы ещё поставили, и это было очень давно, и...
— Какие скифы? Здесь издавна наши жили, — не поднимая глаз, сказал парень.
— Кто это сказал? — удивлялась Оксана.
— Как это кто? Отец сказал.
Кто же ещё мог ему тут, в лесостепи, сказать? Ясное дело, чьему слову он мог верить?
— Вот, Ярослав, вот представьте себе, что ваш отец мог ошибаться. Ну откуда он это взял?
— Как это "откуда"? — оживился тот. — Как ему ещё дед передал.
Ох, не хочется ей спорить тут, посреди утреннего солнца...
— Но история утверждает обратное.
Коровы оставили работу, прислушиваясь к разговору — если их пастух туда встрял, значит, там должно быть что-то очень важное, важнее жвачки.
— Ну вы скажете: где она, ваша история — а это же здесь. Это ваша наука ошибается, потому что она далеко, — показал он. — Здесь деду об этом сказал прадед. А не где-то какая-то... наука.
Она подумала немного:
— Ярослав, ваша теория, то есть ваша версия очень привлекательна, а вот скажите: не осталось ли, скажем, от вашего прадеда каких-нибудь записей? Заметок?
— Да где? Тут же война на войне, всё сгорело, всё. Даже метрики.
— Вот видите, а вы говорите.
— Ну и что? — фыркнул парень. — Мы привыкли своему предку на слово верить.
— Да он, — не сдержалась Оксана, — и толком не знал, как его пра-пра и звали.
К её удивлению, парень вовсе не смутился.
— Почему? Его звали так же, как и меня — Ярославом.
— Ого. Откуда ты знаешь?
— Да очень просто, у нас в роду так заведено, что отец Владимир всегда называл своего сына Ярославом, а тот своего сына всегда — Владимиром.
Не знал, поверила ли она ему хоть чуть-чуть, но надеялся, что хоть спишет на юмор, потому что опасался: ведь это уже не к спору, а к ссоре, и было до боли обидно, что знакомство с ней может закончиться.
А самое жгучее было другое — ведь она свято верила в то, что говорила; так же, как он верил в своё.
— Вон видите, там, где геодезический знак, там скифская баба стоит? Кто, по-вашему, её поставил? — Оксана тоже отвела глаза, потому что не знала, как выкрутится парень. Который вынужденно сказал:
— Скифы. Скифы поставили скифскую бабу.
И степь притих.
— Вот.
Разбила паузу она, но не он — его такая пауза не тревожила, потому что он знал и некоторые другие. Более молчаливые, чем те, которыми владеют горожане, да и такие красивые горожанки владели бы, и поэтому он ответил просто:
— А до скифов здесь наши жили, это точно. Мой прапрапрадед их собственными глазами видел.
— Но наука...
— Да оставьте вы со своей наукой, — довольно грубо оборвал парень. — Вон ваша наука ещё недавно по всем газетам писала, что голода в тридцать третьем не было. У каждого-каждого из этих писателей-научных в голодовку вымерло по полсемьи. Вымерло столько, что вон ещё и доселе за селом — идите, покопайте. Целой ямой лежат с тех времён, и старые, и малые. А когда мы это начали поднимать, то нам из области ваша наука начала писать, что это — скотомогильник. Так вы спросите вон у этих коров, у скотины спросите — это скотомогильник? И она вам скажет, что нет. А ваши учёные будут с коровами спорить. И сами они, эти писаки тогда едва живые остались — и вот они теперь вдруг видят уже, что наука им говорит, что голода того не было. И они сами начинают в это верить. Вот вам наука. А через тысячу лет? Снова приедут учёные, выкопают те ямы с нашими костями... И напишут сверху: "скифы"?
Он устал. Не смотреть на неё и говорить в сторону, хотелось хлебнуть из термоса, но она бы увидела его усталость, хотелось уйти отсюда, но хотелось и быть рядом, как можно дольше — пусть бы и коровы не выпаслись, но! С твоей наукой.
— Ладно, — согласилась она. — Вот докопаемся до дна в том кургане, тогда и поговорим. Курган же ваш? Вот и посмотрим тогда.
— Что? — переспросил он.
— Чья правда, — заставила себя произнести она.
В такую ночь хочется есть, к тому же неожиданно, резко. Когда мысли все совсем о постороннем — о Трипольской культуре, например. Евгений гнал эти мысли прочь, потому что знал: в палатке пусто. Однако и тут кое-что мешало. О! Это верный признак, что не всё потеряно. Сконцентрироваться, умолял он себя, хоть знал, что это нелегко голодному, — в жестяной банке левого ящика там, где теодолит. Про которую он забыл из-за полной непрозрачности тары, украшенной натуралистическими слонами и чужими буквами. Когда-то здесь был настоящий индийский чай, собранный вручную, странно, но там ещё и доселе сохранялись те давние ароматы — не слоновые, конечно, а чайные.
Спички кончились. Однако голод властно торопил чувства, и сразу вспомнилось то странное, неопределённого типа кресало, принесённое краеведами. Евгений полез в их коробку, вытряхнул, взял приспособление для добывания огня — странное оно было какое-то, наверное, сгнило от какого-то мушкета? Приспособив туда и зажав винтом кремнёвое неолитическое скребло, Евгений на миг залюбовался боковой плоской пружиной, сделанной в виде человеческой ладони. Властной такой, с перстнями. Удивляла также полная неиспорченность её ржавчиной, лишь лёгкая патина тронула металл.
Открыв газ из баллона, он взвёл кресало и спустил его крючком. Брызнуло щедрыми искрами, газ вспыхнул.
Повернулся за водой и наткнулся на Деда. От неожиданности Евгений угодил кастрюлькой на конфорку.
— Звал? — строго спросил Дед.
Евгений разглядел его лишь с третьей попытки протереть глаза: слишком картинный, седой, в очень белой рубахе, такой же длинной, как и борода. Опоясанный, как потом оказалось, высушенной змеёй. Посох его упирался в потолок — как он прошёл внутрь? Через дверь, застёгнутую на "молнию"?
— Я? Вас? — пытался опомниться археолог, потому что глаза у него разбегались: на голове у гостя было аж три оселедца, в левое ухо воткнута серьга, слишком похожая на этрусскую фибулу, "или фистулу?" — мысли путались, цепляясь каждый раз за идею навсегда запомнить вышиванный орнамент на воротнике. А главное, кружили и морочили ароматы, появившиеся в его голодной, после нескольких визитов краеведов, палатке, что-то травяное, но наподобие ладана.
"Нет, цветы. Так пахнет пыльца", — вспомнил Евгений и на миг успокоился.
— Я вас не звал, — почувствовал он во рту свой голос.
— А кресалом же зачем щёлкал? — неподдельно удивился Дед, и учёного поразили его ясные, крепкие зубы.
— Да... огонь нужен был, — пытался оправдаться он.
Теперь Дед начал удивляться:
— Огонь? С характерницкого кресала? — будто услышал слишком смешное.
— Так вы казак-характерник, — наконец начал соображать Евгений.
Дед снисходительно прищурился.
— Да я чуть постарше. Быстро говори, зачем звал, не медли.
И сам, скрывая интерес, оглядывал необычную палатку, набитую разным снаряжением, то и дело возвращая взгляд к включённому газу.
"Огнепоклонник!" — догадался Евгений, однако вслух произнёс сквозь голос:
— Неплохо бы такого вот чайку, — услышал он свои слова, и указал на жестяную банку, сглатывая слюну, — миг — и на стеллаже появилась точно такая же. Он открыл её, оттуда повеяло пахучим, словно санскрит, чайным духом. Вода быстро закипала, и, заваривая, Евгений приговаривал:
— Это хорошо, что вы попали ко мне. Потому что кого-то другого и Кондрат бы прихватил.
— А тебя почему нет?
— Ну... мы же к древности привычные.
Стараясь подбирать слова эмоционально окрашенные, чтобы они были понятными.
Потом оказалось, что Дед понимает любые, и даже больше того. Старик достал свой походный кружок, орнаментированный, слишком архаичный, даже для него.
Они сидели и напивались чаем — экспедиционная палатка — самое удачное место для этого, дед так увлёкся напитком, которого, казалось, отродясь не пробовал, что грех было отвлекать.
"Вот приведу Деда к Пасовецкой, пусть тогда знает, какие бывают праславяне. С её балто-алтайскими теорийками. А лучше — приведу сразу на учёный совет, это же сколько докторских диссертаций лопнет — стоит лишь щёлкнуть тем ржавым кресалом".
Дед забулькал, смачно налегая на глотки.
"Нет! Не так — приведу его сразу на конференцию к Прицаку, скажем. Чтобы они не успели заранее сговориться. И лопнет тогда вся их наука".
Дед нехотя оторвался от кружки:
— Что такое наука?
— Ну это, это. Это такое, как характерничество, только наоборот, — "объяснил" Евгений, и они с дедом разом расхохотались, тыча друг в друга пальцами. — Там бывают... тоже добрые и тоже злые колдуны. Одна змея засела в редколлегии, Пасовецкая такая, и всё мне исправляет, что бы я ни написал. "Доскифский период" исправляет на "монгольский". Я пишу "рало", а она исправляет "лемех". Я ей криком кричу, что мне надо вычитать корректуру, а она её прячет. Ну?
Вот так из Трипольской культуры снова делается Трипольская трагедия.
Дед попивал, утвердительно прихлёбывая. Тем временем Евгению вспомнилось, как когда-то чёрт его толкнул к той, ещё тогда аспирантке, она была при кафедре, и понесло их по кустам, неожиданно так крепко, что она долго ему звонила, хоть и вышла уже замуж, уже и дети. Ясное дело, какая там корректура...
— Стой! — неожиданно Евгений поперхнулся чаем. И подсел к Деду. — А нельзя ли как-то, ту Пасовецкую... куда-нибудь убрать?
Дед отставился от кружки.
— Куда? — дёрнул бровями.
На миг Евгению привиделось, что сушёная змеиная голова на поясе деда блеснула глазами и вопросительно подняла их к своему хозяину.
"Действительно, — загрустил Евгений, — куда её, вечную ведьму, убирать, если она ни на что, кроме как кровь пить с авторов, не способна".
— Ну, куда-нибудь... туда, — он показал мимо двери в воображаемую даль.
— Кхм. Пора уже идти мне, — пробормотал Дед будто оттуда.
— Как это "идти"? — удивился Евгений, зная из сказок, что хозяин кресала имеет неограниченную власть над ним.
— А вот так, — сказал тот — и успел раньше схватить волшебный предмет, сунул его куда-то под бороду, наверное за пазуху.
— Стой, так она же гадина, эта Пасовецкая, сколько горя она уже наделала, сидя на статьях...
— С вашей наукой, — сказал Дед, поднимаясь.
Евгению вдруг мелькнули все вопросы к нему: "откуда же пришли носители санскрита? Скифы-орачі — это не скифы-кочевники? И, в конце концов, откуда происходят славяне?"
Однако произнести сдался:
— Я больше не буду.
— Вот это верно, не будешь.