Ведь этот вопрос между ними уже был решён, ещё после её первой разведки здесь, что, собственно, и предопределило нынешнюю экспедицию.
— А вот... — тянул Кеша к самому заветному, — это ж это, казаки, они когда прятали, то они вот так шапками, шапками брали и насыпали сверху это...
— Террикон! — радостно добавил Геша, блеснув эрудицией, в голове стало звонко.
— Ну да, типа того, — продолжал его коллега, — чтоб было красивенько. Ну и чтоб никто не догадался, что там на самом деле. Да? Что даже учёные не всегда могут разобраться порой, что там посредине может быть спрятано.
— Ну да, — подхватился и Геша, — им же некуда было это сдавать в банк, тем более в сберкассы, потому что когда те делали сбережений, забранных у ляхов или у жидов — что дальше с ними делать? Посреди леса? Вот тогда они все брались за шапки.
Ему стало торжественно от удачно высказанного сложного.
Оксана изумлённо наблюдала весь полилог, тем более, что их странный водитель откровенно посматривал на чужую их сумку, где иронично поблёскивала бутыль казёнки. Эти взгляды не укрылись и от "шахтёров", которые хорошо знали жизнь: что страшнее человека, чем непохмелённый шофёр, на свете не существует. Особенно, когда мужчине тоже есть о чём на себе вытатуировать, и чего стоят какие-то двое чужаков для такого, кто нарушает территориальные воды, или, так сказать, территории вокруг грузовика.
Такая рокировка не проскользнула и мимо Евгения Григорьевича, потому что и ему сегодня было — ведь с утра местных краеведов с похмельем не было.
— Ну, "учёные", — вклинился он, — они не имеют сомнений, потому что отечественная наука доказывает, что курган принадлежит нашим предкам. Значит, это — скифский курган. Или сарматский.
Оксана:
— Или?..
Такая неуместная реплика, втиснутая между мужчинами, немного встревожила Евгения Григорьевича, поэтому он сказал:
— Шестьсот сорок один. Чтобы не было никаких "или", я, как руководитель экспедиции, ну, не приказываю, а утверждаю: этот курган сарматский. Ясно?
"Шахтёры" согласно кивнули, решив, что "скифы" — это название для ещё одного народа, у которого не было сберкасс.
— Как? Да их же совсем немного, да и то на юге. А в основном сарматы хоронили своих на чужих скифских курганах, — выдавила девушка.
— Оксана, нет прописных истин. Некоторые из них могут и опровергаться.
— Но ведь, — не верила своим ушам она, — на насыпу была найдена битая керамика, да и по периметру камни тоже, а Терёножкин, например, считал, что признаки скифского захоронения...
— Терёножкин, — прошептал Евгений Григорьевич, словно речь шла о Мозолевском. — Вместо того чтобы устраивать дискуссию, вы бы проверяли насыпь, то есть выброс, чтобы, не дай Бог, наши орлы не выкинули лопатой туда чего-нибудь впускного.
Оксана не поверила. Человек всю жизнь копает курганы и каждый раз разграбленные; и он прекрасно знает, что есть немало учёных, которые, умышленно сделав нечестный вывод, наносили науке вред больший, чем те жалкие грабители... Не может же мужчина так сильно изображать перед подчинёнными отчуждённость, чтобы, даже если и как про постороннюю женщину, так её унизить.
— Ведь Терёножкин...
— Шестьсот сорок два, — завершил диспут Евгений и повернулся спиной. — Значит так, — поспешил он, пока та бутыль не взяла верх над подчинённым, — вы, господа шахтёры, отсюда перебирайтесь.
— Куда? — голосом азербайджанского беженца выдавил Геша.
— Ну, туда, где живут все отдыхающие, на базу отдыха.
Те заинтересованно переглянулись:
— А тут есть такая? — голосом человека, который знал дорогу лишь к реке и назад. Они посмотрели на свой сиротский тент, будто он пришёл из далёкого скифского прошлого.
Это навернулось и на глаза Оксане, научная обида, за Терёножкина просочилась слезой из её левого века. Значит, Евгений-батькович будут нарабатывать материал на свою концепцию, то есть такую, не собственную, однако наиболее удобную для учёного его ранга. На миг для неё эта публика перевоплотилась в скифов-всадников, а она, как скифянка-оратянка, понуро отправилась к соплеменникам, что вершили заступами чернозём.
Тем временем "шахтёры" быстренько собрались и исчезли в направлении лесостепи, не оставив на месте пребывания ни малейшего следа. Разве что бутылку, "забывчиво" оставленную в траве.
Сказочный долгокосый Дед сел у источника, зачерпнул походной кружкой. Он, слишком долговусый, окунул веточку боярышника, размешал, принюхиваясь, и зажмурился, чтобы хлебнуть, когда кирзовый сапог спугнул тишину, проломившись сверху ветками и чуть не плюхнувшись в воду. Таинственный незнакомец с ненавистью уставился на кирзяка. Осторожно, чтобы не расплескать напиток, поднялся.
— Швыряются, — сплюнул он на сапог и исчез.
В мире всё надоедает, и даже купание в реке Истре. Даже после пыльной землекопской работы, ведь пора уже браться за ужин, а после него быстро хвататься за гитары. Потому что, отключённые от электроэнергии, где ещё услышишь музыку, кроме как акустическую? Такую, что даже комары уже не казались назойливыми, да что там! — уже и первые мозоли отпружинились, улетев в небытие до следующего трудового дня.
Чтобы так тёплый ночной ветер шёл на неё, ощутимый лишь травам, чтобы они были громче самодельной музыки, и уносили её вместе с дневной обидой.
Как же тяжело, когда тяжело!
"Снова тебя использовали", — выдохнула в ветер Оксана, первый раз это было в университете, когда свою курсовую отдала на заключение в научный институт — работа её пропала. А рецензент потом, через год защищал кандидатскую, какое было удивление Оксаны, когда она узнала свою курсовую почти без изменений. Поэтому ей не составило труда на защите задать тому господину несколько вопросов, на которые не было ответов. И, раскрыв их, с лёгкостью доказать присутствующим, как теоретик использовал "анонимный" источник, стащив у безымянной студентки.
Тогда она поняла, что её безграничная любовь к науке археологии — взаимна, что они действительно стоят друг друга — это было важнее всех неприятностей, которые она испытала после своего "рейда" по научным тылам претендента.
Ветер радовал её, ветер утишал, ветер и ночь. И ничего нет, и ничего не тронь, когда колышет, обиду остудит и убаюкает, потому что ночи достаточно на все неправды, чтобы развеять преграды. "Это мы, — шептала ему Оксана, — добываем крошки малые из старины, потому что в гумусе в тёплой плодородной земле истлеют они, потому что где ни копни, бери новость в каждой пяди, пусть гонят по свету про диво умные дяди". Она сидела, и жаркий пыльцевой шум вошёл в уши, и не было никаких научных проблем, потому что она знала вне их, кто она тут есть и почему — здесь, где река, здесь, где лес, здесь, где степь прижимался к ним прохладой, погасив своё жаренье об воду, от него звенела одна душа, стояла боком к тому потоку, одновременно влажному и сухому.
Утро начиналось с коровы. Первой в стаде, она уверенно вела гурт и удивилась, увидев возле луга девушку в городском наряде. Не стала с ней спорить за пастбище, зная, что для этого позади есть пастух.
Оксана проснулась от того, что поняла: ведь спит сидя. Съёжилась в штормовке, когда увидела напротив китайский термос, за ним так же празднично поблёскивал Ярослав, радостный, что может налить горяченького этой странной, как для пастбища, девушке.
— Пейте, это на травах, — успокаивал он её.
Лениво отождествлялось солнце.
Оперевшись на кнут, он сел рядом, Оксана
потягивала и старалась не смотреть. Он уже закрутил посудину, кинул её в суму.
— А на чём настаивали? — спросила девушка.
— Иван-чай, — объяснил он взглядом, сорвал рядом такой же, дал девушке, та потёрла пальцами, лизнула. — Да тут что хочешь, любую траву бери — заваривай, не повредит. Всё к делу.
— Вы где-то этому учились? Вы знаете травы?
— Вон даже коровы это знают, — кивнул он на стадо. — А спроси, кто их учил?
Она ещё пригубила из стаканчика.
— Вы тут работаете?
— Да кто тут теперь работает? — засмеялся парень. — Так, пасём по очереди, ну, какая-то работа есть в доме, ну... вот и всё. А вы... ищете?
Спросил он голосом, небезразличным к старине, что девушка не смогла сдержать улыбки:
— Если честно, то мы уже нашли.
— Сокровище? — чуть не свистнул тот.
— Да кто его знает, будет ли там клад, а вот курганчик-таки интересный.
Парень поднялся, но трава ему заслоняла.
— Тот? Набоковатая могила? Сколько раз я там пас и ничего не видел. Даже ночью.
— А что там можно ночью видеть? — Оксане нравился этот тип, который изо всех сил старался не говорить о золоте.
— А вы и не знаете — а сама ходите ночью, чтобы увидеть, — хитро щурился он.
— Что? — неподдельно обрадовалась она. Так вот оно что, он считает, что она, слава Богу, не лунатичка.
— Что-что, — подмигнул он, — а что ночью клады выходят наверх, вот что. Или огнём. Или петух кричит, или сова. Из Киева приехали, а говорите, что не знаете, чего люди в степи ищут ночью — вы же учёные, вы же знаете. Да что ночью, тут, бывает, и днём такого насмотришься.
— Что?
— Насмотришься.
И замолчал. Во-первых, что видел, как она не говорит правды, а во-вторых, вспомнил, что они незнакомы.
— Ярослав, — первым догадался он.
Оксана тоже назвалась, и ей стало непривычно, наверное, от Иван-чая: ни усталости, ни печали. А удивительнее всего, что до начала рабочего дня было множество времени, и раньше она никогда такого в жизни не имела. А вот оно, оказывается, сколько его есть, и так может быть теперь каждый день — утренняя, предсолнечная пора, — ей, и стихам, которая не принадлежит никому другому.
— Так много кто у вас ищут клады? — спросила она.
— Не без того, — отвёл глаза парень, он не понимал, куда она клонит, эта красавица. Красавица, а совсем не намазана, как бы то ей полагалось, городской. — Нина, вон, Филиппова тёща, так всю жизнь искала...
— Мне интересно знать, какие у них приметы. Ну, клад ведь не только золотом клад, — подводила Оксана к главному, — а ещё и, ну, как это сказать...
— ... научной ценностью? — подсказал Ярослав.
— Именно! А вот сверху земля такая перепаханная, перепорченная, ну что там по ней узнаешь? А вот бы объединить наши методики, то представляешь, представляете, сколько, например, только из этой степи можно взять для науки?
Он оглянулся и взял. Но почему-то ему стало нехорошо.
Коровы оглядывались на него, долго ли будет мешкать? Ведь он не сказал главного, чтобы объясниться, и к тому же не обидеть приезжую женщину, которая тоже хочет чего-то хорошего, только не совсем знает, как к нему подступиться.
— Так это она — ваша? — выдавил он.
— Кто? — не поняла она.
Её тревожило, почему он отводит глаза.