Устал я к вам мешки таскать. Хоть бы раз пришли. Наберите, тут не только на кальвадосы хватит.
— А на что? — спросила Анька, потому что знала, что дядько к ней неровно дышит.
— Вот вы же яблоки печь умеете?
Девушка, которая могла печь всё что угодно другое, заинтересовалась.
Он быстро наскладал хвороста, запалил и, насадив одно зеленое, скоро испёк, подал Аньке. Потому что шорты у неё были самые короткие. Если: "у беды длинные ноги", то Анька была самой большой в мире бедой.
— Ты дуй, дочка.
Та жевала, не успевая нахваливать.
— Вот костёр жжёте. Вот же каждый вечер. Вот так накладывайте, это ж проще даже, чем картошку печь, — почему-то говорил он печально, видно было, что ему вовсе не до яблок. Однако он дождался, пока все ими наедятся.
— Слышал я, что в старину так хоронили покойников, чтоб никто не мог найти. Вот, к примеру, пирамиды. Там ещё до сих пор ничего не нашли.
Роман согласился:
— Да, умели они это. Бывало и мы, ищем, ищем и ноль. Вот и сейчас, чует моя душа...
— Да я не про это. Значит так, ребята. Пришла пора сказать: не могли бы вы мне выкопать, ну, могилу? Хорошую?
Все опешили.
— Дядь Пилип, а кто собирался жить вечно? Зачем было известь пить? — пытался перевести в шутку Роман.
— Нет, не для меня, то есть для меня, потому что для моей тёщи. Ну? Такую, добротную?
"Ясно, — подумал Роман, — придётся теперь отрабатывать за все яблочки и вишенки".
Все пробурчали, что, конечно, без проблем.
— Не бойтесь, я не бесплатно, — и он назвал сумму.
Что совсем запутало копателей.
— Да при чём тут деньги? — расписалась за всех Анька.
— Тёщу свою очень сильно люблю. Вот. Что она не такая, как тёщи. А деньги — то пустое. Вы думаете, я в Воркуту — одного рефрижератора? Эх! — вдруг загрустил он. — И что они теперь там, в Воркуте, едят, как им Украины не стало?
Перекур заканчивался, и Роман тоже:
— Дядь Пилип, вы скажите, разве на кладбище хорошо не выкопают?
— Да выкопают. Только я боюсь, чтоб её ещё раз не выкопали.
— Не ясно, — щурился Роман.
Вишни всё ещё бродили у него перед глазами.
— Ну я хочу, чтоб её сделали такие люди, что с высшим образованием. Которые всё знают. Как раньше хоронили. Чтобы никто не нашёл. Так закопайте. И я не хочу, чтоб у неё золотые коронки повынимали. Ну, там костюм, платье можно ножницами в гробу порезать. И никто не вынет, никто её за тряпки не потревожит её сон. А вот зубы из человека вынимать, чтоб не украли — я этого не могу. Как подумаю, как она их любила — так и не могу.
— Зачем? Кто это будет их вынимать? — тревожилась Анька.
Потому что она ещё не знала жизни, ни жизнь ещё не знала её. Молодость!
Оксана, как учёный, рассказала, что скифы делали этот секрет очень просто:
— Они хоронили, потом прогоняли сверху табун лошадей. И только тогда насыпали Курган, так что теперь уже никто точно не мог сказать, где именно захоронение.
— Так где ж теперь лошадей возьмёшь? — страдал Пилип. — Это ж всей области столько на табун не наберётся, вот беда. Ну, видите, до чего довели? Сколько нам кони хорошего сделали, а мы им что? Перевели поголовье на колбасу и вот. — Вдруг это слово "поголовье" вошло в него другим значением: — Так же ж коровы! Да я попрошу Ярославчика, так он мне через тёщу стадо двадцать раз прогонит. Туда-сюда! — обрадовался он, как ребёнок. — Ну, молодец мой Ярослав, вот это парень, ну?
Он снова превратился в того Пилипа, которого все знали, то есть вынул пепсикольную бутылочку, взболтал белую муть, протянул к компании, но желающих не нашлось. Никто не хотел вечно жить.
Так хорошо всем от этого стало, что Роману пришли и лучшие идеи:
— А что, дядь Пилип, как мы разроем этот Курган, а потом, когда всё сделаем. Вот всё вашей тёще оставим? — обрадовался своей смекалке парень. — Хороните там свою любимую тёщу, с почестями, никакой вор там её с костюмом и зубами не потревожит. Хорошо я придумал?
— Э, н-нет, — хитровато качал головой Пилип, — нет дураков, через тысячу лет придут новые эти архологи и выкопают.
Совесть у него была величиной с интуицию.
— Так через тысячу лет, что ей, вашей тёще, сделается?
— Даже через сто тысяч, — возмутился дядько. — Вот вам приятно было бы, чтобы ваши косточки какие-то учёные лопатами перебирали?
— Россколами, — засмеялась Анька.
— Да хоть бы и. Чтобы тебе каждую косточку вынимали и рассматривали, любовались? Неужели?
Роман пожал плечами:
— Ну, мне лично это всё равно.
— Что? — не поверил старый.
— Всё равно, — пояснил парень.
Пилип не мог принять веры.
— Всё равно?.. — чуть не закричал он. — И это говорите вы, вы, люди с высшим образованием?!
Прогрохотал "газон". Шофёр имел такое лицо, и все копатели поняли, что ничего путного они не услышат, потому что и начальник не подошёл к компании, а почему-то боком просунулся к своей палатке. Однако его остановил голос Аньки, который бы остановил кого угодно:
— Григорьевич! Какие будут указания? Что дальше будем делать?
— Восемьсот четырнадцать, — грустно хлопнул себя по затылку тот. — Указания будут дальше грустные.
Оксане впервые захотелось пожалеть его:
— Что-то случилось?
— Наоборот. Не случилось ничего. Я только что с почты. Телеграмма. Узнал, что денег из института на нашу экспедицию снова не перевели.
— У-у-у! — кое-кто из толпы не договорил мата. — Ка-а-ак?
Евгений Григорьевич почувствовал себя институтом:
— У нас там в бухгалтерии идёт что-то вроде ревизии. Счета заморожены. Пока это не закончится...
— ... закончимcя мы! — выкинул на откос свою лопату Роман. — Аванса — не было, зарплаты — не будет? Иди попробуй покопай, когда у тебя в пузе одни лишь яблоки.
В доказательство ему Анька громко пробурчала животом, Евгений Григорьевич старался этого не услышать.
Но не Оксана:
— Ясно, денег нет — можно подумать, что в институте сейчас много экспедиций? Раз-два — и всё. Деньги есть, наверно, только на те, которые копают в нужном направлении — балто-алтайском? Или балто-иранском? А на все остальные теории — хоп! — и не стало. Я верно понимаю вас?
Тот промолчал. В ответ шофёр люто побледнел, так что сильнее обозначились его татуировки.
Копателям не до дебатов, они уныло сбрасывают перчатки, швыряют их вслед за лопатами.
— Что, что вы надумали? — не решается их остановить начальник.
Но те уже взялись за любимые гитары — взяв аккорд, Роман аккордно рыкнул:
— Купаться! Загорать!
— Рыбку ловить, — подпела ему Анька. — Напечь! — замечталась она.
Бригада молча дефилирует мимо них к реке, учёные остались в одиночестве.
Из задумчивости Евгения Григорьевича вывел шлепок по спине, который нанесла Оксана:
— Восемьсот пятнадцать!
Эта картина увеличивается из-за верболоза биноклем. Тот от возмущения вспотел и потому исказил изображение:
— Вот лохи! — выругался Геша. — Смотри-ка, суки, не хотят копать.
— И дальше бросать, — неожиданно в тоске срифмовал Кеша. — Я б их в зоне быстро научил, как бугра не слушаться. Видишь, за деньги они сердятся. Там тех денег...
— Я б этих бухгалтеров!.. — недоговорил коллега.
— Что?
— ... я б их падлов — всех за лопату! И в зону, падлов, как они честных людей дурят, — классовым гневом вспыхнули его глаза сквозь бинокль.
— Цыганское счастье, — сказала Оксана таким голосом, будто знала другое, — докопаться почти до конца, и вот.
К кому это она говорила? К Евгению — так он это не хуже её знал. К себе? Так она не хуже его знала.
К Геше — тот из бинокля читал по губам и имел явное от этого удовольствие.
— ... докопались почти до конца, — телеграфным голосом передаёт он напарнику. Тот начал оживать.
Евгений Григорьевич не слушал её. Он смотрел вдаль, туда, где пересекаются балто-иранское с балто-алтайским направлением. Туда, куда смотрят все, у кого совесть величиной с инстинкт.
Оксана рылась в полевой сумке, однако натыкалась лишь на стихи.
— А такой интересный материал уже шёл. Единственный раз в жизни найти неограбленный курган...
— ... неограбленный?!! — вспотел уже не бинокль, а Геша.
Его коллега оцепенел от этого заветного слова.
— Чёрт его знает, что делать, — тоскливо сказал Евгений Борисович. — Может, поднять общественность?
— Какую общественность? — вздохнула Оксана. — Где ты её сейчас возьмёшь? О чём её просить — о марше протеста под Верховную Раду? О зарплате для археологов?
— Попросить общественность, пусть покопает немного. — Наткнувшись на назойливый женский взгляд, начал быстро объяснять: — Тут же полно отдыхающих. Им скучно. Прочитаем им в клубе лекцию, а потом раздадим лопаты. Нам же немного осталось. Ну, вот хотя бы этих... шахтёров.
— Ага, разгон, — грубо выругался Геша. — Так я тебе и разогнался! — крикнул он на всё горло.
— Я убью тебя, мудель, — просипел к нему Кеша, — отбойным молотком!
Оксана устремила взгляд туда, куда и Евгений, туда, где пересекалось балто-ирано-алтайское, явно перечёркивая трипольское.
— Женя, а давай, как когда-то. — И чтоб тот правильно её понял, поспешно закончила: — Сами возьмёмся за лопаты. Ты вкапывай, а я буду откидывать. Надо же быстрее дойти до материкового грунта — сколько там того насыпа осталось, а?
— Ну, ну, ну. Лопата — нет, — не возвращался издалека он. — Я кабинетный учёный.
— Так я ж тоже, — сунула ему в руки она черенок, — на, вместе, а? Единение умственного и физического труда?
Она и сама толком не знала, шутит или нет.
— Отстань, сумасшедшая, — грубо оборвал её он.
— А называл Венерой.
— Тебя бы ещё на две тысячи лет...
— ... закопать в землю?
— Попроси-ка лучше своего пастуха. Пусть деревня сольётся с городом.
За что получил злобную пощёчину.
— Восемьсот шестнадцать, — комментирует он. — В землю бы закопать и руки молотком поотбивать, — растирает он ушибленную щёку.
Геша не поверил своим глазам.
— Сука буду, там уже делёжка началась.
— Д-да, — протянул тот, — там серьёзно, разборки. Как ты думаешь — злато? Серебришко?
На что Геша печально выдохнул в оптическую перспективу:
— Там у них гораздо ценнее ценности.
— Брилли?.. — замер.
Тот выждал паузу, достаточную, чтобы поднять указательный палец:
— И-и-истина.
Антин помог снять гроб с машины, подал и крышку, закрыл борт. Стадо стояло и ждало, оно ещё никогда не видело человеческих похорон.
Пилип хотел стягивать свой верный левый сапог, но вдруг слеза его так проняла, что он схватился за сердце.