Что даже позабыл сгоряча, что надо снова перевести время назад.
Напарник его снова толкнул лопатой в то же самое место, и она неподдельно звякнула.
В палатке, что стерегла их радостный труд, прервался поцелуй. Потому что почувствовал, что ритм копки совсем нарушился. Парень и девушка прильнули взглядом к раскопу — и без бинокля было хорошо видно, что куча выброшенной земли значительно подросла. Чуть ли не на пять кубов?
Оксана уловила едва слышный звон, словно металл ударил о такой же металлический. Она рванулась из палатки, но Ярослав властно остановил её, и сам, нащупав приготовленное кайло, пополз туда краем глаза взглянуть, что же нашли дилетанты там, где профессионалы не смогли?
А там, на дне, оба-риба ладонями отгребали землю от чего-то заманчиво выпуклого, чтобы, освободив находку, взять её на руки и подивиться тяжести, которая может быть только у самого тяжёлого металла, самого тяжёлого и самого лучшего, а именно — у золота.
— Мы богаты, — прошептал заветно Геша.
— Что это? — едва сдерживался не крикнуть его напарник.
— А ты не секёшь — царский кубок.
— Какой?
— Царский, блин. Вот видишь, — поплевал он и потёр, — тут что-то написано. Не по-нашему! А нарисовано — гадом буду, — плюнул он ещё раз, — да это же орёл. — Он обрадовался, так, судьба нашла его, а он нашёл судьбу, потому что имел такого же примерно орла, вытатуированного на груди. Орлы эти, наконец, сошлись, растроганно прижавшись. — А тяжёлый же, идол, ге-ге. Золотишечко!
Вдвоём неся его наверх, не потому что он слишком тяжёлый, а потому что ещё не поделен, они поднялись над раскопом.
Тяжело и счастливо отдувшись, увидели, как над ними стоит кто? А тот же самый лох, пастушаразбитый!
— Положите, где взяли, — спокойно, словно к коровам, приказал он, ба, даже спокойнее — потому что на этот раз у него в руке было не кнутовище, а увесистое кайло.
Налетела Оксана и застыла, присоединившись к композиции, где оба-риба не могли показать сельскому пастуху, где раки зимуют, потому что упорно не желали выпускать добычу из рук.
Так как Луна честно шла своим циферблатом, а не по воровскому часовому, то она и выглянула из-за сосновой верхушки, чтобы благородным светом луча упасть на неожиданную для всех находку.
И лишь тут каждый увидел, что то — пузатая немецкая авиабомба.
— Бомба! — завопил Геша.
Кеша не стал спорить — и они дружно швырнули свою находку обратно в раскоп, падая ниц — готский орёл на ней, будто лунно сверкнув, взмахнул крыльями и провалился под землю, — чтобы мигом метнуть её вверх больше, чем выкопали воры и честные люди, вместе взятые, — взрыв яростно рванул раскоп, окончательно перепутав там все исторические эпохи.
Оттуда вылетел кто-то бородатый, с тремя оселедцами, подпоясанный змеёй, блестящий, с длинными усами, и, смеясь под низкими ветками, щедро посыпал их блёстками, цокая кремнёвым кресалом.
Поле вмиг стало прыгучим — хомячки, тушканчики все разом выскакивали из нор — да что грызуны — пропитые искони славянские воробьи из своего пьяного сада, от испуга протрезвев, рванули ввысь!
Грунт вздрогнул и здесь, в тёщиной могиле, и просыпался сквозь доски в гроб.
Ударная волна сорвала палатки и мигом поставила на ноги всех, кто под ними спал. В переполохе никто не заметил, что Анька, например, выскочила из объятий не Романа, как водилось, а Евгения Григорьевича, она не успевала стыдиться и у неё унизительно торчали грудки двумя пьяными пташками. В другой раз все бы залюбовались туда, однако зрелища бывают и чарующими — потому что каждый зачарован был едким чадом, тот взлетал к своему родному брату Луне, а грунт тем временем сверху уже падал и падал блёстками на грудь Матери-Земли.
Евгений же дивился не тому, что на нём одежды нет, и что палатки не стало — он едва ли не первым увидел самую удивительную картину за всю свою жизнь.
Её, привлечённые позвякиванием, почти галлюцинным, увидели и воры. А потом, когда испуганный шофёр Антон включил фары — и все остальные, остолбенев ещё раз: все деревья вокруг разнесённого кургана разукрашены, словно новогодние ёлки — только не игрушками, а древними украшениями, золотыми и серебряными — тут и браслеты, и золотая чешуя, диадемы, — пекторалей там только не хватало...
Оба-риба воров не стали медлить — накинулись на них, проклиная судьбу за мелочность собственных карманов.
— Клады назад! — завопил Ярослав, снова ища своё кайло.
— Разогнался! — буркнул Кеша, не отвлекаясь на лоха.
И тут наконец всё стало на свои места — когда бригада подступилась к ворам, те оскалились, парни отступили. И парочка грабителей продолжила прыгать вокруг ёлок, оббирая с них неожиданную красу.
Это было ошибкой, потому что копатели схватились за лопаты и, хотя и не видели за спиной властных жестов своего совершенно голого начальника, окружили пришлых. Вся композиция слишком напоминала первобытные картины из жизни дикого леса — когда одна стая наседает на другую в чащобах.
Оба-риба пятятся от них, гипнотически прикованные взглядом к лунному сиянию на простом железе.
Пока Геша не тряхнул головой и не прогнал морок, и не вытащил из-за спины из пояса немалую «волыну». То есть «тэтэшник». Увидев пистолет, теперь пятиться стали копатели.
— Эх, жаль, — сказал Ярослав, — нет тут моего верного стада.
— А то бы что? — подыграл ему Кеша.
— Растоптало бы.
Копатели остерегались обострения ссоры, и ещё отступили.
Так уверенно, что Геша бабахнул разок в небо для надёжности.
— Роги, одойди и на колени! — злоубеждённо процедил он сквозь выбитый в зоне зуб.
Потому что задача была важнее — вон сколько цацек ещё осталось на деревьях — тут золота больше, чем бы весил тот фашистский «кубок»!
Однако, повернувшись к самой праздничной из ёлок, обходя и обирая с неё урожай, он вдруг ощутил на затылке ледяное колечко ствола. Только большего калибра, чем у его «волыны».
— Брось пистолет, — услышал он такие же ясные слова, — сынок. Не знаю, что там у меня в патроне, соль или дробь, всё равно твоя голова улетит вон за те кустики.
Сломить зло!
Всю свою жизнь дядька Пилип честно работал сторожем. И вот наконец. Когда он что-то уберёг от напасников, поэтому действовал неторопливо, торжественно. Конечно, он немного запыхался, бегая от базы отдыха на взрыв, потому что изо всех сил пытался сдержать голосовые связки — вот они и звенели телесериальным голосом, и этот уравновешенный звук, резонируя стволом «берданки», входил прямо в гипофиз рецидивисту:
— Брось его, мудак.
Сказал старый уже без яростной силы.
Тот выронил оружие на землю, и тут же множество натруженных землекопских рук повалили, прижали преступников к земле.
Вокруг прыгала голая Анька, вопя:
— Вязать! Вязать!
И вместо того чтобы бежать за трусами, кинулась срывать со столбиков на раскопе верёвки, которые мигом превратились в путы.
Только тогда все облегчённо вздохнули.
Однако очарование разукрашенной золотом поляны было привлекательнее всего, слишком уж она звенела своей красотой, словно в волшебном сне, где Дед Мороз, наконец, голый; а особенно Снегурочка, тоже наконец, потому что её бельё взрывной волной закинуло на самую высокую ветку.
Кеша дёрнулся, чтобы вырваться, однако на нём было намотано верёвья больше, чем на вороте колодца, потому он толкнул боком своего напарника:
— Ну что, козёл, попался?
Тот молчал, то есть беззвучно плакал.
Вокруг них празднично расхаживал Пилип:
— Я этих умников с первого дня засёк, — принюхивался он, — тут не надо высшего образувания!
Экспедиция не стала ждать утра, слишком взбудораженная, наделала факелов, шофёр не пожалел туда автола, замелькали всполохи меж сосен, каждый раз откликаясь от деревьев радостными вскриками, когда попадалось что-то слишком исторически ценное. Пилип нежился во вспышках огня, чувствуя себя сказочным Дозорным, Хранителем, словом, Оберегателем всего сущего.
Находки сваливались в центр, где Оксана быстро переписывала их, моля Бога, чтобы ночь не заканчивалась, чтобы утро не привлекло преждевременно других отдыхающих — всю местную нищекратию со своими родственниками. Которые, перепуганные взрывом, затемно сюда и табуном не сунутся.
Над горой драгоценностей стоял голый и ненужный руководитель, и только когда дядька Пилип прокомментировал очередную находку, которая легла Оксане на стол:
— Пистолет Токарева, модель 1934 года, заряженный.
Лишь тогда он огляделся не только вокруг, но и на себя такого, ощутив элемент момента, он взирал на кучу драгоценного металла, не слыша даже, как его грызут комары, только на двадцатом из них он спохватился.
— Девятьсот десять! — хлопнул его по заднице Пилип.
Евгений дёрнулся-улыбнулся и прикрылся, но не отошёл.
Лишь тут общество заметило своего начальника.
На что Ярослав ответил:
— А что я говорил? А? А вы не верили.
— Что ты можешь сказать, ты, пастух? — оборвал его дядька Пилип, — это я, сторож...
Пока он набирал воздуха, чтобы завершить историческую фразу, парень опередил:
— Да тут же полным-полно кладов — мой прапрадед не врёт!
Коровы издали смотрели, как по лугу среди неуместных, разбросанных палаток бродит совершенно голый совершенно взрослый мужчина, чего он там ищет, перебрасывая инструмент?
Стая любопытных отдыхающих, наткнувшись на него, мигом даёт дёру.
Вот в руки Евгению Петровичу попались рассыпанные бумажки, он начинает рассматривать их, складывать по порядку.
И тот же стосик бумаги, бережно сброшюрованный, лежит у него в руках, когда он завершает доклад на международном археологическом симпозиуме.
Где на сцене за его спиной на стенде развешено из золотой коллекции находок, тех, что когда-то украшали ночной лес, да и на экран спроецированы все драгоценные украшения.
Долгие аплодисменты заставляют его смутиться, но и именно они понемногу начинают наполнять его научным самоуважением, он начинает озираться по залу, где множество учёных разных стран, некоторые довольно экзотической внешности.
Вот как этот, высокий, не столько усатый, сколько слишком-слишком чубатый. Сумка через плечо висит на ремешке из высушенной змеи. Господин неторопливо поднимает глаза на Евгения Петровича и пытается сдержать улыбку, тот заволновался, стараясь вспомнить, откуда это лицо ему знакомо?
А дед нащупал сумку, вынул из неё сигару, помял, понюхал её, ба, и лизнул, потом достал оттуда огромную замысловатую зажигалку в виде древнего кремнёвого кресала.