Он, который будет жить вечно, должен был похоронить то, ради чего оно того стоило.
Поэтому он быстро вытащил свою белокурую бутылочку, взболтал, наспех прикрыл глаза ладонью, крутанулся раза три и швырнул её за спину. Та, мутно брызгая бессмертием, полетела искать и дзынькнула на осколки перед верболозом.
Там же вонзились лопаты. Тёща Нина терпеливее всех терпений ждала, пока двое в безлюдном поле выкопают ей приют.
— Цюк! — сказала лопата. Та, что была в руках у Ярослава. Пилипова же в это не поверила. Пока не вшилась в глину рядом:
— Цок! — вскрикнула она.
Мужчины осторожно на дне могилы, будто пританцовывая кругом, обкопали немалый кувшин.
— Скарб... — сказала одна лопата другой.
Ярослав уже хотел было взяться за него, но старший мужчина предостерёг. Он поддел его снизу на росскаль и, переворачивая, воскликнул:
— Как я рассыпаю тебя, так и заклятие рассыпься!..
Оттуда высыпалась нить дукатов и раскатилась, потому что верёвочка истлела. А вслед — веночек из роз — о них свидетельствовали разве что колючки на стебельках, однако фата, хоть и истлевшая, а держала всё вместе.
Мужчины переглянулись на свадебные эти доспехи.
Кувшин с дукатами держала теперь тёща Нина, она с Пилипом поцеловалась в последний раз, и крышка закрылась за ней. Когда земля засыпала яму вровень с долиной, только тогда Ярослав подал знак стаду, и то послушно двинулось к своему пастуху, перетоптав землю тронутую вместе с нетронутой.
Так, что под нею не раз свадебный кувшин с дукатами вздрогнул у Нины в ладонях, она всю жизнь искала сокровища, жаль, что только после него нашла.
Пилип высыпал первую шапку с землёй, а потом загрохотали лопаты, каждая хотела как можно быстрее завершить обряд.
Теперь степь не казалась безлюдной, потому что посреди него возвышался крест, где лишь птицы могли прочесть табличку, кому он принадлежит.
Оксана шла навстречу ветру, раскинув ладони, будто хотела вобрать всю цветочную пыльцу, невидимую глазу, но ощутимую телом, особенно там, где обожжённая лопатой кожа саднила — и ветер входил туда в заусеницы, и, казалось, оттуда растекался по всему телу.
Странно было ступать по лугу днём — совсем не такому, как она привыкла. Издали она увидела на их холмике букетик, значит и Ярослав где-то там рядом прячет свою белую рубашку — странный этот пастух в выглаженных брюках. Да где же он?
Она изнеможённо бросила штормовку, сверху кинула стихи, дописанные и начатые, потому что лучше всего было ждать Ярослава за ними — время незаметно перетекало со строки в строку:
Поставим дом
на диво всем,
сделаем окон
с четырёх сторон.
— У вас все археологи стихи пишут? — услышала она и подняла свои чудесные глаза.
Волнующий миг!
Он поднял букетик и подал Оксане, та прижалась щекой.
"А почему люди ещё не додумались брать букеты вместо подушек? Какой смысл в том перьевом наволочном, когда у нас так много пышных, нежных растений?" — размышлял он.
— Что ты сделала с руками? — встревожился парень.
— Я ненавижу свои руки. — Её удивили его глаза, которые прекраснее рук не видели. — За то, что они такие слабые.
Он смотрел на её ладони и не верил:
— Ты что, копала? А эти козлы? А этот козёл? Они что, стояли и смотрели? Да я их там сейчас всех пойду закопаю к чёртовой матери! — Тут он увидел, что она нежно любуется им. И слова его пропали, перешли на шёпот: — Я сейчас сам пойду и вырою ту проклятую могилу до самого дна. Я докажу твоему триста-двадцать-пять-не-знаю-какому, что тут наши жили.
Срывается на ноги, но Оксана своими бессильными руками крепко держит его:
— Славо... я тебя прошу. Ну посиди лучше. Ну там ещё пять кубометров насыпи. Ну мы что-то придумаем с ними. А я тут тебе песенку написала. Вот только слова есть, а музыки ещё нет:
Как одно окно
на чистое поле,
а другое окно
на синее море...
Он сидел и притворялся спокойным, его бесило, что он почти не слышит её, так ему та невскопанная земля застилала глаза, тут он почувствовал, что она уже молчит.
— Пять кубометров, говоришь. Есть у нас один дедовский метод, как копать. Ты не поверишь, но много погребов вот так было выкопано.
— Какой? — удивлялась она на него, такого уже не нежного, а решительного своего Славу.
— Пра-прадедовский.
Так как он был без коров, то и парочка приняла его спокойно, тем более что он шёл так, чтобы они его увидели первыми.
— Ну, как рыбка? — спросил Ярослав.
— Клюёт.
— Не клюёт.
В один голос ответили оба — Кеша и Геша. Что им даже захотелось срезать лозину и соорудить удочку. А что? За это время вон уже сколько можно было её запасти, насушить, например.
— А ты пасёшь?
— Пасу, — ответил Ярослав.
— Ну и как... выпас? — поинтересовался по-научному Геша.
— Клюёт! — засмеялся дружелюбно парень.
В это время из-под майки у Геши предательски выскользнул бинокль и повис на ремешке.
— Мы тоже, — кивнул на него Геша, — пасём.
— Цыц! — шикнул на него Кеша. — Идиот! Я убью тебя.
— Отбойным молотком? — расхохотался тот.
Ярослав кивнул в сторону кургана:
— Много трупов и так будет. Там скоро все перережутся.
"Шахтёры" — переглянулись, то есть их версии подтверждались. Единственное, что надо было углубить гипотезу, они пригласили парня сесть, достали пластиковые стаканчики, самогонную флягу. Когда опрокидывали, то не отводили глаз от Ярослава, будто он этим мог выдать себя.
— А с чего, блин, там им резаться? — неторопливо, словно о погоде, начал Кеша.
— Вот ты посмотри внимательно, — показал на курган парень, — видишь, какой насыпь? Вот его поверх клада насыпано. Прикинь, сколько его, того грунта до горизонта осталось? Ерунда, на полчаса копать. Вот они уже и начали наперёд делиться. Только как поделишь на десятерых? Вот. Беда.
Оба ещё раз переглянулись, потому что на двоих делить, ясное дело, куда легче. Один невольно оглянулся, на лопаты, новые, свежие, такие райцентровские, они лежали рядом.
Ночью согбённая фигура украдкой двигалась лагерем, так тайно, что чуть не влетела в Евгениеву палатку. Однако запахи, которые ночью были вернее зрения, подсказали незнакомцу, что искать надо не это жильё, он бы ещё спотыкался в темноте, если бы из третьей другой палатки из клапана не высунулась тонкая рука и не втянула его внутрь.
И Славко упал в объятия Оксаны, прижавшись, чтобы не наделать шума. На миг оба забыли, зачем. Однако девушка взяла себя в руки.
Луна картинно пряталась за тучу, то наоборот, туча за луну.
— А может, они не придут? — молила его Оксана.
— Дудки, — отвечала луна, то есть Ярослав. — Пёреться сюда издалека, две недели пасти вас и всё это ради того, чтобы в критический момент спрятаться. Где? В верболозе? Да они — приползут.
— Ну, может, они-таки честные люди?
Впервые парень испугался честных людей — ещё бы, тогда они сорвут его план.
Девушке было томно рядом в тесном пространстве. Нет, она просто боялась, что развязка может быть крутой и опасной в первую очередь для кого? Для того, кто всё заварил.
Они отодвинули полог и молили Бога, чтобы глаза у них не блеснули, так пристально всматривались в раскоп. Из которого уже кто-то тихо выбрасывал пучками землю.
Как "копатели" там оказались? Заползли они туда, что ли? Вместе с инструментами? Потому что до палатки долетали лишь лёгкие удары сдвинутой лопатами земли о выброс, осторожные такие, но ритмичные. Так что "охранники" и не заметили, как начали целоваться в такт с кидками.
— Они за ночь, — оторвалась губами Оксана, — не выкинут... пять кубов.
— Выкинут, — прильнул снова Славко, — я им сказал, что копать надо просто, по всему расколу и так до самого золота. Как же не выкинут? — Тут он снова отодвинулся. — Да ты знаешь, за этими поисками кладов, сколько у нас в селе колодцев, погребов выкопано? Вот так пустишь слух, что у тебя за сараем каждый понедельник ночью клад пищит или кукарекает — а с утра приходишь — и погребок уже готов. А тут — двое здоровых морд. Э, да ты не знаешь, что такое энтузиазм.
И чтобы доказать правдивость своих слов, коснулся девушки поцелуем.
— А нам и не надо, чтобы пять, — оторвалась Оксана, — пусть выбрасывают хотя бы четыре куба.
А остальное мы уже как-нибудь сами, правда? — взглянула она на свои повреждённые ладошки.
Ярослав на это утвердительно поцеловал их.
Так же, как Кеша погружался вглубь, методично налегая на штык, его лишь тревожило, что земля сначала показалась несущественной на сопротивление. Значит, он мог ожидать перемен? Он не хотел, чтобы копательные ощущения изменялись. И потому он зашептал песню:
Я поехал на Донбасс
уголь копать.
А какой же он твёрдый,
чёртова мать!
— Ты сюда приполз петь? — удивился Геша. Он как раз отдал "смену" напарнику и удивлялся, что не успевает сам отдышаться — а этот — ещё и поёт. — Ты хочешь всех лохов разбудить?
Коллега обиженно умолк. А потом против луны отгородившись, снова перевёл стрелки часов, после чего ткнул циферблатом напарнику:
— Не выступай, а лезь. Давай, ишь, разлёгся. Времечко твоё подошло рыть.
Тот сдержанно крякнул, поднялся с телогрейки.
— Нюхом чую — ничего тут нет. Обманул нас пастух.
Кеша с этим не согласился:
— А я нюхом чую, что есть. И не только нюхом — стали бы сюда из столицы целый грузовик лохов гнать? Будто там им больше некуда их гнать-копать?
Он залез на телогрейку и принялся стеречь время, тогда как его коллега исследовал недра, налегая на черенок. Устроившись боком, он следил за каждым куском земли, выброшенным Гешей. Хотя до дна было ещё далековато, однако кто его знает?
Лагерь мирно спал, храпя на все лады, которыми переговаривались между собой палатки, молодёжь ведь оттянулась на природе и впервые уснула праведно, утомлённая не производственной, а радостной усталостью.
Лишь в одной палатке вдвоём это не удавалось. Но существует ли на Земле средство лучше поцелуев?
В энный раз заступив на смену, Кеша почувствовал, что эту — не дотянет. Однако с удивлением заметил, что Луны уже не видно за кучей выброшенного грунта — выходит, что так глубоко уже забурились? Если бы он мог думать о чём-то другом, кроме золота, то вспомнил бы, что небесные светила имеют ход и тенденцию двигаться за лесные деревья. Вон, например за ту красавицу-сосну.
В тот миг его лопата упёрлась во что-то слишком твёрдое, чтобы быть землёй.
— Что? — будто со сна вскочив, отскочил от телогрейки Геша.