Потому что спина у неё оказалась слишком лёгкой для такой упругости, то есть возраст пошёл на пользу. Да, идея хорошая — встретиться классом на юбилей и отметить его на катере. Однако, когда по телефону расписывали, кто какие продукты купит, уже чувствовалась нынешняя морось — не сказать бы, что холодная, но какая-то сырая. Тут я ещё успел подумать, что никогда не прикасался к Людке, даже на выпускном вечере умудрился не потанцевать с ней. Почему? Это была большая загадка для такого большого дурака, как я.
— А я думаю, ну какого ещё одного дурака занесёт сюда? — визжала она, отдышавшись от первой радости.
Да, что-то нас объединяло, например, отсутствие зонтов, свой я не взял принципиально, чтобы отвадить дождь.
— А я думаю, — улыбалась она, — вот возьму зонтик — и обязательно дождь пойдёт. Поэтому и не взяла, ну?
Вмиг скисла, увидев, что я тоже без зонта — укутал её курткой и легко, неожиданно сказал:
— Любовь моя, — чуть не рассмеялся.
Ляпнул самым глупым из своих голосов — будто она могла знать о моей тайной любви в 8-м классе, которой я любил её аж до 9-го — об этом не догадывался даже классный руководитель, учитель физкультуры. Несмотря на эти обстоятельства, спина её вдруг обмякла. Тут я, дурак, вспомнил, что никому не признавался в любви, даже в шутку. Уже решил объяснить про злополучный 8-й класс, когда почувствовал её губы. Если бы мог думать, то удивился бы, ведь прильнуть, держа пакеты с едой под тесной курткой, — вещь невозможная — откуда же они взялись, губы, которые оказались быстрее простой правды, что они целуют?
Вообще, дураки — это такие люди, которые сперва всё должны спланировать, а потом требовать, чтобы именно так и происходило. А тут почувствовал, что пакеты попадали — как это вообще могло случиться? То есть значительно позже вспомнил, или пакеты вспомнили?
Хорошо, что мы на них не сели и не размазали еду — а куда бы сложили всю нашу одежду? Почему не делали этого в 9-м, 10-м, 11-м классах, не говоря уж про 8-й? Если бы мог думать, то решил бы: она такая же дура. Хоть у неё было больное сердце, она упорно ходила на физкультуру, чтобы такой я мог, затаив взгляд, смотреть, как она, например, закидывает баскетбольный мяч. Совершеннее любого парня. Чего те мячи стоили, знала только мама и участковый врач. Даже наш классный руководитель не знал, потому что как-то лапнул её в подсобке. Не ожидал, что она окажется сильной, даже без крика сама вырвалась, и это я заметил, как потом она хваталась за валидол. Валидол! В 8-м классе...
Он считал себя Сковородой, учил о единении с природой и проводил уроки физкультуры на улице. Кто-то не удержался и кинул из коридора огнетушитель, к сожалению, попал лишь в спину, однако физорг потерял сознание. Правда, не навсегда. Виноватого не нашли, потому что тем кто-то был я.
Она знала! Она знала и об этом, потому что была точно такой же дурой, ведь это она, единственная, с которой я не перекинулся ни словом в 8-м, особенно после огнетушителя. После которого физкультурник вообще перестал лапать, даже завучиху, математичку — та ходила злая, красная, за что сразу испортила ему расписание.
То есть любовь была тайной, а жертвы — явными.
— Скажи, — шептала она.
— Любовь моя, — и это оказалось не труднее, чем швырнуть баллон.
Что попал сразу, это почувствовал потом, то есть чуть лучше, чем она баскетбольным мячом, и изо всех сил не верил, что уже происходит, длится, мама родная, и не требует никаких страхов там, подготовок и прочего, как полагается у людей, то есть будто мы любовники уже сто лет, а не несколько минут или секунд.
Я целился, правда, ему в лысину, тому дураку, школьному руководителю 8-Б, а сейчас мы попали, будто делали это с выпускного вечера, даже совершеннее, я имею в виду, что когда ехали на ненужный юбилей, то уже знали, что он только для нас двоих; потому что были созданы, наверное, друг для друга, поэтому и боялись, искали всю жизнь первый раз каждый раз лишь таких, с кем бы это было проблемой, зато можно справедливо преодолевать праведные преграды и бесконечно испытывать чувства. Впрочем, если чувства нужно испытывать — чувства ли они вообще? Про испытания нам толковало всё вокруг, даже школьные программы, не говоря уже о вузовских, которые были ещё жёстче.
Это потому, что вокруг все — дураки, не говоря уже о дурах, и не верили: проблем не существует никаких, однако нужно загубить полжизни, целых пять лет, чтобы дошло. И как? На мокрой лавочке, которая вдруг увидела на себе таких же голых идиотов, которые быстро успевали, не тратясь на поцелуи — для них — место за кустами. Даже в любую маршрутку, или и в катер можно вдвоём влезть, не говоря уже про метро, и целоваться, сколько влезет — ни у кого не вызовет замечаний, ведь они не требуют дополнительных билетов.
А тут требовались, потому что лавочка успевала сохнуть быстрее, чем мокла, быстрее, чем мы успевали, она знала, что даже если бы стояла на Северном полюсе, то всё равно бы раскраснелась, и даже там испугалась бы всеми своими досками, потому что столько глупости накопилось за время, а особенно, что легко можно было ждать аж следующего юбилея, такого, чтобы снова весь класс не явился на встречу. Ровный класс, мы и тогда были не очень дружные, поэтому всегда проигрывали чемпионат по баскетболу, несмотря на все преимущества: руководитель же у нас — физкультурник. Особенно проигрывали после баллона, так этот вид спорта у нас вообще заглох. Не потому, что покинула большой спорт центрофорвардка, а потому, что учитель даже взглянуть в её сторону остерегался, потому что кто-то кидал баллоны точнее, чем она мячи.
— Скажи, — кусалась она.
— Любовь моя.
Бормотал однозначно, не тратился на более сложные звуки, которых я не употреблял.
Катер всё не приходил и не приходил, а я понял, почему она, сильная, когда-то болела сердцем, потому что, кроме физкультурника, никто не понимал, чего она и сама не понимала, где уж про нас, школьников, которые, известно, созревали медленнее, чем школьницы. Особенно прирождённые баскетболистки, которые стояли на физкультуре первыми по росту, и лишь в 9-м классе уступили парням. Да и выше мы не стали умнее — сменилась целая эпоха, и все долговязо думали о будущей жизни, а не о настоящей.
Это хорошо, что вовремя по всем школам заменили старые огнетушители на новые, в три раза меньше. Иначе бы он, убив преподавателя, мог убить и святые чувства, очень робкие среди школьников.
— Зачем ты взяла парик? — наконец спросил я, когда мы первый раз отдышались.
— Я знала, тебе всегда нравились блондинки.
Она знала! Если я этого не знал. Какие блондинки, когда лучших волос не существует, чем каштановые, я всю жизнь только искал такие. Хорошо — что парик, хорошо — что не перекрасилась, что бы я делал, разминувшись с таким роскошным цветом? Влажным таким, нежнейшим.
— Ой, а где он? — потрогала она голову.
— Экcгибиционисты украли.
— Кто?
— Или вуайеристы, — наконец блеснул интеллектом.
Которого мне всегда не хватало в 8-м классе. Ведь это только сейчас вышли словари, которые имеют все соответствующие термины.
Пока она искала сигарету, я надел на себя её белый парик.
— Или транссексуалы, — рассмеялась она так, что поперхнулась первым дымом.
И слава Богу, потому что картинка оказалась бы ещё смешнее: двое голых под дождичком сидят на лавочке, одетые лишь в сигаретный дым.
— А кто это, экс... ну, эти самые?
— Это такие дураки, которые подглядывают за такими дураками, как мы, — укутал я её курточкой. — Однако в дождь — они отдыхают.
Потому что они не были глупее катера.
— Жаль, — скинула она курточку.
— Ты их жалеешь? — перехватил я сигарету.
— Жаль, что никто не видит. Потому что вот я — не верю, сама себе не верю, понимаешь?
Она была права. Я тоже не верил, всю долгую жизнь это была проблема, с первого раза никогда не выходило, а когда и выходило, то плохо — то есть не так, как планировал, а тут, слава Всевышнему, продумать не успел. Значит, следовало проверить принципы, потому что под рукой было такое тело, которое вовремя покинуло баскетбол, особенно там, где были белые полоски, такие яркие, что добавляли совершенства загару вокруг от моих прикосновений и дождя, и касаться безнаказанно можно было больше, чем, например, на выпускном вальсе. Я бы подумал, что много могу рассказать, например, правду про баллон, однако поцелуй в её оказался лучше сигаретного, без фильтра втянул мысли, которыми богаты дураки. Сигарета упала в парик и засвистела, однако им было не до того, они оказались единственными эксгибиционистами, готовыми засвидетельствовать, что начиналась ещё одна правда, или, наконец, школьная история, которая в своё время прозевала саму себя; поэтому спешила, а вдруг дождичек кончится или всё-таки припрётся бывший класс с множеством своих безымянных, загубленных любовей, с идиотским количеством интересных историй, только не про любовь, а про какую-то там физику с ботаникой, как, например, налили в аквариум спирта, и что потом та несчастная жаба вытворяла.
Капитан катера старательно сканировал матами береговую линию, хотя прекрасно знал, что при такой погоде групповые экскурсии дураков срываются. Конечно, он был старый и поэтому употреблял эту, очевидно, устаревшую лексику — так или иначе она была уже не про нас. Потому что какие же мы дураки? Признаюсь, правда, мелькнула мысль такая, пойти и хорошенько прокатиться на катере; однако на нём, главное, не было никаких кустов.
Секс и кенгуру
Всё это проклятая фотография, слава Богу, что правительство её запретило и отдало весь украинский фоторынок иностранным фирмам. Однако, несмотря на это, мой козёл не подчинился и продолжал делать чёрно-белые фотки, ну?
— Потому что чёрно-белая — это настоящее искусство, она концептуальная, понимаешь? А не вот эта цветная профанация, которую печатают автоматически корейцы. Автоматически! Кто из нормальных людей может с этим согласиться?
Самое страшное для семейной жизни, что нашлось в Киеве ещё несколько козлов из серьёзных людей, которые берут и заказывают моему козлу серию фото с архитектурой, и он стёр пыль со своего допотопного фотоаппарата и исчез в командировку. Так далеко он выискивал прихотливые, какие-то уникальные здания, что я, наконец, смогла сесть у подоконника, подпереть рукой голову и подбить итоги нашим чувствам.
— Ты не так меня возбуждаешь! — возмущался он, когда я его возбуждала. — Ну кто теперь это так делает? — сердился он. — Кто теперь так это делает?
— А как?
— Ты разве не видела фильм "Секс и кенгуру"?
Действительно, как это я могла прозевать фильм про тех
сумчатых, и про то, как они возбуждают двуногих.
— Сумками, что ли? — попыталась спросить я.
— Что "сумками"?
— Сумками возбуждать надо? — печально посмотрела я на свой живот и даже пощупала там, где сумка отсутствовала.
— Боже, какая же ты у меня дура, — отворачивался он к стене, быстро и возмущённо засыпая.
Боже, сколько лет я его как-то возбуждала, а теперь оказалось, что то была ошибка.