А я из ада выбралась; а тут уже пошли потоки жизни сплошной, райские кусты, тут уже другое измерение пошло, тут уже не для маньяков, другой поток пошёл, и я подумала:
— Выскочила.
Зеленоватое
Почему в автобусе? Пристают прямо тут, несмотря ни на скорость, ни на кондуктора. Нет, не ко мне. Ну, на меня никогда не обращают внимания, на человека, который, собственно, идёт пастись. Вот так, по дороге на работу, чтобы и на ней было что перехватить, потому что там не напасёшься.
— Да отстаньте! — вскрикнула девушка.
Её звук отскочил от лосняще выбритого затылка обидчика. Какой бритвой он пользовался? Она идеально имитировала алопецию, и это было очень странно видеть на голове вовсе не старого парня. Джинсы у него были слишком роскошные, как для лысого. Весь автобус отражался, преломлялся бы в них совершенно, если бы не складки над шеей. Они, именно они вызывали отвращение у девушки, так что она вырвала у типа свою руку и выскочила на той остановке, что и я.
Это было ошибкой. Потому что тот тип тоже.
Поскольку тут стояло ещё несколько мужчин, то я с почти спокойной душой направилась прочь. За деревья, за кусты, потому что времени у меня было мало. Зато много крапивы, которую нужно было набить в немаленький кулёк. Вот так берёшь ножичком, вот так пальчиком придавил, щёлк — и в кулёчек.
Крапива стояла тут, словно миниатюрный сосновый лес, это если отвлечься и окинуть образным взглядом плантацию. Удивляла не количеством, а тем, что почему-то сейчас никто не хочет практически пользоваться этим чудом. Может, потому что все теперь жаждут пепсі-коли?
Тут мне показалось, что будто что-то рядом крикнуло или окликнуло. Это если ударом в живот чей-то возглас оборвать. Однако окружающий покой быстро поглотил это ощущение.
То ли дождей не было, то ли наоборот, перебор, что крапива оказалась не по сезону лютой. Пришлось надеть перчатку, которая замедляла процесс. Какое же удобное это приобретение цивилизации, что прямо в кулёк, сомкнув его, можно натоптать этих жал и ещё сверху поддать. В эпоху авитаминоза почему я одна такая умная? Что на шару можно такого борща наварить, какого никакая другая зелень не заменит. Заветная полянка, жаль, я не всю тебя могу съесть.
Размышляя о том, какая я умная, я наскребла большого полиэтиленового мешка под самую завязку. Часть покрошу в салат прямо на работе, там у меня припрятана маленькая бутылочка с маслом. Вот так соли, вот так жуй — и не надо никаких бананов. Потому что сколько можно в обеденный перерыв чаёчком давиться?
Пройдя кусты, я наткнулась на композицию. Скульптурную, если бы один её компонент не двигался. Если бы утреннее солнце наглядным очертанием не обрисовало это видение, то я бы приняла его за призрак: заломив девушку на колени, мерзкий лысый тип совершал с ней акт, ирреальность которого подтверждалась полной оцепенелостью девушки, а ещё джинсами негодяя, которые, свои собственные, он поленился хотя бы стянуть, переступить.
Я оцепенела не меньше. Двигалась лишь мысль: наверное, люди на остановке, которые там были, все и сели в автобус. Тогда, как мы из него вышли, я этого типа недооценила, а теперь была вынуждена видеть, как обнажённая его спина вздрагивала изгибами татуировки. Наслаждения ему добавляло особенно то, что он заломил жертве обе руки и теперь мог управлять, поворачивать, как ему угодно. Хотя его действия создавали впечатление для него самого, что это будто и не он. Это интересный способ отстраниться от собственной совести, слишком замедлив секс. Самое удивительное, что это передаётся, ещё миг — и я легко ощутила полное отсутствие себя в этой ситуации.
Помню, что первая мысль схватить его за голую спину и оттащить прочь показалась мне омерзительной. Так как другой не приходило, я совершенно автоматически натянула на его лысину кулёк с крапивой. По самые плечи удалось лишь тогда, когда хлопнула по мешку сверху. В тот миг к нам троим вернулась реальность. Не знаю, что он почувствовал. Однако, когда взвыл, то ему от боли не хватило даже сил скинуть с головы. Он вылез из трусов, переступил штаны и, шатаясь, чудом удержал равновесие. Странно, как это ему удалось, ведь косой солнечный луч выхватил несколько полос спермы, что из него вылетела. Наткнулся на ствол и благодарно прильнул к нему, воем к дереву.
... Первое, что ей удалось произнести в автобусе, было:
— Я. Боюсь.
Её рука, которую я гладила, всё ещё была насторожена гусиной кожей. И была такой же холодной, из-за которого я не могла пробиться:
— Да ладно, да чего бояться? Всё кончилось, вот мы сейчас выйдем, попьём горячего чайку...
— Он. Догонит.
Я сжала ей запястье:
— Вот чего-чего, а этого не будет никогда.
Наконец она подняла на меня глаза:
— Догонит.
— Нет, милая.
И я показала ей вещдок своих слов. Это были те самые паскудные мужские джинсы.
— Без них — далеко ли он побежит?
Можно ли сказать, что я их украла? Наверное, что нет. Это была простая компенсация за потерянный кулёк витаминов.
Афтер его
— Ты что мелешь? — проснулись глаза дежурной по станции.
— Я? Мелю?
— Ну.
Первый раз в жизни она услышала правду, и вот... Женщина, мимо которой проходят миллионы лиц, — должна бы хоть она понять, что моё единственное.
— Вот взять футбол...
Мы были наедине у эскалатора, поэтому она делала вид, что слушает.
... Кто, кто знает, какая команда победит? Это я, я — значит я; и что я делаю? Каждый раз иду на стадион узнать, это не так, меня гонит азарт, но больше всего волнует: а может, я, наконец, ошибусь? Хоть раз не угадать, не выдумать, не предвидеть, простить игрокам, а также неизвестно кому, кто всё для меня придумал.
— Кто придумал и футбол — это ж именно какой-то, а не другой же идиот первый пнул мяч ногой,
не зная, чем это для человечества кончится — гигантской игрой...
— Ну и что?
— ... Где мужество и честность вселенной состязаются в каждом мужчине.
Да и всех вокруг — и кто как: мошенничеством, романтикой, математикой — однако никто не победит ни меня, ни моего предвидения. Потому что тот, кто позволил придумать футбол, тот придумал для него меня. Я не уверен, что в день моего рождения, потому что тогда появился совсем простой, совсем другой человечек, и если бы кто-то поставил на тотализаторе, что из него вырастет — пророк или телепень, тот проиграл бы дважды. Слава Богу, дети не помнят своего рождения, потому что они этого не выбирают, а он их, ясное дело, и начинает выбирать, или избегать; перебирая их, играя, дети вызывают радость у близких или невероятное раздражение — и вот уже начинают взвешивать результаты деяний, тут они нераскрыто отменяют талант.
Она, дежурная и в униформе, слабо изобразила из себя мать.
Здесь начинается гражданин, существо, которое радуется только тому, что есть. Начинаются бесконечные игры с самим собой относительно бытия, пока оно не начнёт играть с тобой, маня результатами усилий; пока все люди на Земле не подключаются к твоей игре, и каждый из них, самый отдалённый, а всё же повлияет на твой личный, так называемый, рост.
Это, например, как все триста телеканалов врут, но про одно событие, а ты выбираешь правду, зная, какой канал в какую сторону врёт.
Выделяя разницу — безошибочно выбираешь истину. Вот что такое плюрализм; когда у нас его не было, мы же имели, говорят, только единую версию. И верили в какую угодно другую только потому, что она была не такая. А теперь они все — другие, кроме разве той, какой, собственно, являешься ты. И ты каждый раз выбираешь себя, сталкивая лбами других. Это можно было бы сравнить с чересчур усложнённым кроссвордом, но гам в перекрещиваниях возникают неизвестные, скрытые буквы, из которых встанут неизведанные, но самые верные слова — а здесь пересекаются сразу миллиарды человеческих судеб, которые стоят за примитивным фактажем мировых событий.
Нет. Нас тревожат и привлекают усложнённые варианты: "По мнению уважаемых экспертов и консультативных комиссий, вам, возможно, от изменения давления и магнитных полей захочется спать"... "Поскольку планета Нептун вышла напротив Сатурна, то вы, если по гороскопу Водолей, то лучше любитесь сегодня со Скорпионами. Или "вот альфа-ритмы, которые мы рассчитали для вас, — учтите их хоть немножко, и, возможно, вам сегодня повезёт в бизнесе". Однако никто из нас никогда не учитывал самое главное — личность астролога. Кто он такой по гороскопу?
Сельские гадалки, те всегда честные — они обязательно пользуются заговорами, которые совершенно непонятны принципиально: "Ходила я по горам, по долинам, носила я горшочка на вилах... " То есть в таких конструкциях каждый, кто напряжённо слушает, находит, собственно, лишь самого себя, потому что вывод из такой высокой поэзии обязательно зависит только от выбора пациента.
— Ты что несёшь? — испугалась девушка-дежурная, просто, по-человечески, хотя и была в униформе.
А что я сказал? Лишь что каждый человек живёт ценой собственного самоубийства — окружённый электрострумом, газом, водой — это в каждом доме! Не говоря уже вне дома — с Чернобылями, химией; а чего стоят армейские и спецслужбистские группировки?
— Да ты пьян.
— Я? — удивился, демонстрируя предельную трезвость, на которую только способен. Собственно, с этого момента всё и началось, — путь в провидцы, потому что вся эта история возле турникета в метро происходила ещё во времена моего "афтер его".
Заметив эти усилия, она красноречиво подняла к рту мини-рацию с явным намерением вызвать ментов.
— Всё, иду, аривидерчи, — самыми ровными шагами двинулся я.
Потому что тут главное вот что: в крещатикском метро есть ещё три входа, значит, нужно, чтобы менты не сполошились в других двух. Правда, дежурить ей оставалось недолго, до закрытия несколько минут, — только я о них подумал, как почувствовал, что сейчас мой пузырь лопнет, он, гад, замер, прислушиваясь к моей болтовне с униформенной красавицей. И вот, альтернатива: освободить его или опоздать на последний поезд?
Попытка прикидываться трезвым отняла силы. Всё ещё я бежал вниз по эскалатору, по инерции сдерживая его, потому что он тоже прикидывался трезвым, и мочевой пузырь, чтобы его пустили со мной в метро.
Став на край платформы, я почувствовал, что лучше сделаю здесь, чем в вагоне, потому что там гады не сделали ни одного туалета, как бы это прилично было по гороскопу. На перроне, чинно отвернувшись спиной, я удачно замаскировался, даст Бог — и струю заслоню, если не слишком широко расставлять ноги.
Пустил струйку, будто в пропасть. С первого облегчения всё превратилось в стоп-кадр: взрыв, вихрь брызг и молний вокруг.
Картинка начала распадаться, действительность заворочалась, медленно превращаясь в больничную палату.