То есть стоит, думает, может, барышня передумает, может, она не такая черствая; а дальше я не знаю, дальше шла, не оглядывалась, так что, может, он и уехал, я не фиксировала, он это или не он — машины так и шастали тогда.
Ну, в музее полный переполох, "беркут" приехал, стоит, ждёт неизвестно чего; ну, продам секрет, что:
— Галочка, ну почему, — говорю, — вы без меня не открыли помещение и не закрыли ту долбаную форточку?
И знаете, что она сказала? Ганя?
— Не положено, — говорит, — по инструкции без научного сотрудника.
Такой пердимонокль. Это уже не первый раз — когда буря выбила ту же самую сраную форточку, там тоже была паника с вохрами, с "беркутом", беготня через весь Киев со всех концов, чтобы ту форточку правильно закрыть. Значит, мы вдвоём начинаем снова срывать печати, отклеивать наклейки, вынимать ключи — и не можем. Долбаный ключ проворачивается в замке, а не отмыкает, как мы его вдвоём ни крутили.
— Видите, — шепчет Ганя, — а вы не верите. Я тут уже стою сколько и слышу ваш голос изнутри, как вы меня оттуда, запертую, так жалобно зовёте.
Она уже не раз у нас мистифицировалась, жаловалась, что слышит оттуда ночью шорохи, грохот. "Платья шуршат, детки маленькие балуются", — шептала она частенько.
Наши другие вохровцы сколько ни прислушивались, а им такого не было, а эта так тихонько жалуется, что ей есть.
— Вот слышу ваш голос, как вы там кричите, — шепчет она, — будто "спасите!" так жалобно, "убери руки!" и всё такое.
— Ганя, Ганя, я не там, я здесь, — трясу её за плечо.
— Знаю, знаю, — сбросила мою руку, — но так сильно бегали вы там, просились, топали.
А ключ крутится, как по маслу, и не открывает, это хорошо с одной стороны: если ключом музей не открыть, то уж отмычкой и подавно. Вот маразм, время идёт, мы ничего не можем сделать, вот ядрона, вот такое ЧП.
Один "беркутовец", что по тревоге выехал, тут давно уже ждал, я ему говорю:
— Вы мужчина, вы делайте что хотите, вот вам коробка ключей.
Выругался, взял того ключа, сунул и с первого раза отомкнул. Господи. И так на нас смотрит, как на идиоток, так же, как мы смотрели на тот ключ. Ну, мы пооткрывали, форточку эту долбаную задолбали, позапирали всё снова, сигнализацию я сдала, всё, ариведерчи.
Ну, я на метро успела сэкономить до "Лыбедской", чтобы быстрее, а там дальше уже возьму тачку, потому что они там лупят в три тарифа, добежала до "Автовокзала", думаю, поднимусь по проспекту, так будет тоже экономнее, я думала по поверхности пройти, а смотрю, там полно машин, там кругом развязки, такие дорогие машины, такие тёмные все, что не очень там побегаешь, потому что, может, тут кто-то на "Окружную" едет с определёнными мыслями, да начнёт взад-вперёд не пускать через дорогу, а что ему стоит? Сиди, педали дёргай, а ты вокруг машины бегай, не пускайся.
И вот я вскакиваю в переход, а он там, под землёй, сложный такой; и снова мне страшно, и почему — я сама ещё не знаю, может, потому, что такой же сплошной коридор, как я до Паньковской бежала между решётками, ну, такая же аналогия, потому что там мне тоже неприятно было, и вот я снова попадаю в такую же длинную ситуацию, длинный такой глянец, там же всегда разные торговки стоят, а теперь только кафель сам блестит, никого нет, только свет горит, так мертво, будто сюда луна пробивается светом.
И я вот так по этому коридору шпарю-шпарю и слышу уже, что за мной кто-то идёт, такой чувак, такая чёрная рубашка длинная, лет ему за тридцать, так под сорок, я так мельком оглянулась — чувак, я так ускорилась, коридор длинный такой, я так сжалась вся в нём, я как зашпарила по нему, вот так сразу сумочку перекинула наискось, не бежала, а так очень быстро, не знаю, может, и бежала, разве зафиксируешь, так, большой, большой прогон, и когда я уже бежала так неприятно, мне почему-то мерещилось, что там сам он меня и догонит, и тут мне поперёк какой-то человек шмыгнул, и так мне уже полегчало, что периферийно глянула, а тот человек сам увидел и быстро так в другую сторону. Шмыгнул. Я как зашпарила, что выскакиваю уже из этого коридора наверх, а тут же мне ещё на проспект вырулить, рулю и периферийно смотрю — а тот чувак шпарит. Ну, я к автовокзалу, а он тоже, на расстоянии, правда. Я таки вырулила на проспект и уже не вижу, а слышу, что он шпарит за мной. Ну, думаю:
— Не надо пугаться, ну, во всяком случае он же не кидался на меня, в коридоре вроде бы не приставал и, может, наши дистанции совпадают, может, ему по тому же маршруту.
А сама думаю:
— Ну что делать, как кинется?
Я так сумочку подтягиваю и так будто туда рукой, будто у меня там внутри баллончик. С нервно-паралитическим газом, это я делаю такой вид, будто он у меня есть, и первая такая идея, что: "Я вас предупреждаю, что у меня такое устройство", — какая-то такая дурь, вообще, кто тут твои тексты слушать будет.
Я так ремешок наискось повесила и уже как-то собралась в кучку, но отгоняю такие мысли и иду выше проспектом, вот так ближе к трассе, чувствую, что это артерия жизни, эта дорога, там какие-то люди снуют, хоть и на авто, но.
И таки чувствую, шпарит таки за мной, но на расстоянии; а потом он уже меня догоняет и начинает вот так что-то вроде шептать, такая трында, и полная такая луна, для шизофреников классический символ. "Ну и ночка, — думаю, — классическая попалась".
И таким гадким голосом и таким же тоном начинает что-то типа:
— Девушка...
Что-то такое начинает лепетать:
— Куда это вы идёте, — что-то такое, точно, мол, так поздно, а вы идёте и т. д.
Что я со страху забыла уже все свои тексты про баллончики, только слышу его бормотание какое-то гадкое и помню, что никогда в таких ситуациях не надо огрызаться, когда агрессия у них, они сразу все такие становятся дураки, — я это знала, а тут у меня просто сорвалось, и я ему что-то такое гавкнула раздражённое типа:
— Иди, — мол, — иди своей дорогой.
Что-то такое плюнула, как говорится; и сразу же
вспышка у него в глазах такая агрессивная, а тем временем вот так я уже к универсаму прошпарила такой кусочек, а у меня висит вот так сумка, и все тексты, "Боже мой, о чём его тут предупреждать", липкое, дурацкое какое-то состояние маниакальное чужое вот так над тобой, я хотела, думала, что вот так возьму и скажу про "баллончик, что вот так как прысну сейчас!" — но уже оно как-то не прозвучало, и тут он как-то каким-то рывком таким ко мне, хватает вот так мою сумку и хвать, а я как-то рефлекторно почувствовала, что я её не отпускаю, я уже знала, что будет кидаться, и так вся вцепилась в неё. А он вот так как дёрнет — а ни фига! — а у меня силы десятерились, и это для него так неожиданно, что он — вторая попытка — как дёрнет к себе, но адреналин, такая судорога, что я ничего не выпускаю, и он ещё что-то такое вроде бормочет, и я вижу — начинается у него третья его попытка, он вот так меня схватил теперь за руки и хочет за них — и швырнуть в кусты; ну я вот так распружинилась во все стороны, что он меня только качнул сильно в ту сторону, но не настолько, чтобы я завалилась, устояла, оторвалась от него с ремешком, вырвалась в противоположную сторону так, что чуть не упала. И на дорогу вот так шмыг и вот так под колёса, потому что умирать или в кустах, или на трассе — это большая разница; и сразу одна машина вот так от меня боком — это Господь-Бог помиловал, что не сбила, а тот идиот стоит вот так возле темноты и оттуда на меня смотрит таким же дурацким взглядом, как и он сам, автоматическим, так, будто меня и не видит, но вглядывается, будто видит там вместо меня какую-то другую вообще, волосы такие русые, но не седые такие, плохие, такой крючковатый нос, и такие же вылупленные, но какие-то светлые глаза, нет, не тёмные, какие-то такие серые, как бывают, у кого они водянистые, вытаращенные, как у жабы, а нос такой крючком, такой противный, чёрная рубашка такая, светлые брюки какие-то, но помню детали мистики — такой крючок вместо носа и такие дурацкие, вылупленные глаза, светлые такие и смотрят неизвестно во что.
И я вот так от выдираю сумочку от них на трассу в спасительный грохот машин, самоубийственно бросаюсь под колёса в секунду — тут как раз такси с шашкой, я так в секунду туда влетела, значит, так села:
— Господи, маньяки!
Таксист так смотрит на меня, и я вдруг вижу: внутри какая-то светомузыка, такие духи тонкие, воздух такой холодный, то есть прохладный, как и музыка в салоне, наполненном кондиционером, и я начинаю видеть вокруг, что это совсем не такси, а что-то очень такое с гипердорогим салоном и начинаю узнавать того крутелика в красноватой ткани с чересчур аккуратной стрижкой, от которого я отбрехалась на углу Паньковской, что я чуть назад не выскочила.
— ... Какие маньяки? — спрашивает он медленно, и я, наконец, вижу, что это-таки обосранное такси, наша-таки "волга", и таксист такой наш, пожилой, работящий мужик, который смотрит на меня так: "сука, бегает тут по ночам и хочет, чтобы к ней никто не стал маньяком", — так посмотрел на меня только глазами, что мне сразу всё стало ясно и без слов. Как на шизофреничку смотрит, а везёт, то есть я поняла, что сочувствия от него такого не дождусь. Словом:
— Девушка, а в чём дело?
Что ты такому объяснишь? Ну я и молчу, словом, немножко так подвёз, только под гору; я уже выскочила, и уже бегу, потому что мне вокруг кажется, что из темноты на меня сейчас кинутся все бандиты, я когда выскочила из машины, то тут уже было как-то страшнее — такой голый воздух, такой ночной, что когда я вскочила к себе в хату, то почувствовала: Кличко на ринге. У меня было такое желание запрограммированное, если бандит сюда сунется — дать ему в челюсть. Почему? Объяснений нет, потому что не было никакой идеи, например, коленом в яйца... Я же — никогда не билась, ну в какую "челюсть"? Он бы мне в ответ как дал, то завалилась бы — ну в какую "челюсть"? Ну я никогда не била в челюсть, тем более кулаком;
тут во мне проснулся боксёр, я такого состояния ещё ни разу до того не ощущала — такое страшное желание дать в челюсть и больше никуда. У меня произошла такая страшная мобилизация, я же подготовилась к смертельному бою, и тут вдруг такая "сельская" моя хатка милая с полотенцами, что я только здесь расслабилась вся, что у меня возникло желание лютое такое: хук с левой. Никогда в жизни не билась, детей даже по попе не могла треснуть; а тут из подсознательных дремучих лесов: ударить в морду.
Может, я когда-то в прошлых жизнях была боксёром? Боже, такое нереализованное дать в морду, как у японцев, которые могут побоксировать резиновое чучело своего начальника для разрядки стресса.
Ну, я потом залезла в ванну и сразу думала там всё сразу с себя и смыть: глаза, глаза вот те кривоватые, этот кривой нос, и он, этот, в чёрной рубашке — не проходит, так, что меня начало в ванной всю трясти, когда я наконец расслабилась.
И тут эта история берёт и начинает продолжаться, потому что я на второй день бегу на Днепр, потому что знаю, что Днепр смоет всё.