Дорогой ценой Страница 4

А может, это он нас услышал и плачет, что не может забрать... хе-хе!..

— Ну, ты его только тронь, Котигорошка, так он сразу и рассыплется,— недовольно произнёс Остап.

— А, ну вы даёте!.. Разве ж я что? Разве ж я как?..

— Заснули? А? — прошамкал вдруг дед Овсий, вернувшись с берега.— А сейчас будет перевоз...

Люди зашевелились. И вот он — перевоз... Груди свободно вздохнули... Где-то вдруг нашлись ноги, мокрые, холодные, окоченевшие, одеревенелое тело потребовало движения, реальность развеяла чары, разбудила сознание.

— Ну что, волк хорошо заскулил? — прошептал старик Ивану на ухо и рассмеялся.

— Да чтоб вас медведь загрыз... упаси бог! — удивился тот.— А я же не говорил, а я же не шептал...

И в его шепоте слышалось такое удивление перед дедовыми хитростями и такая наивная вера в то, что он сразу их раскусил, что Остап и Соломия невольно улыбнулись.

Медленно и осторожно все придвинулись к берегу. С нетерпением вглядывались в темноту, но ничего не видели и не слышали. Река спала. На западе чуть прояснилось, и на мутном небе вырисовались контуры чёрных, словно тяжёлых туч, гор. За рекой шумели заросли.

Несмотря на дедову обещанку, перевоз не приближался. Люди нервничали. Дети замёрзли, пищали, и их трудно было успокоить. Место было опасным — тут часто бродила пограничная стража и в любую минуту могла нагрянуть. Это раздражало. Жалобы сыпались на деда Овсия, всех охватывало желание как можно быстрее покинуть опасный берег и снова укрыться где-нибудь. Там хотя бы можно развести огонь и согреться. Никто не смотрел на реку.

И вдруг — у самого берега что-то всплеснуло. Две лодки мягко заскользили по прибрежному песку, и тихий голос спросил:

— Все здесь?

На берегу поднялась суматоха. Все толпились у лодок, каждый хотел скорее занять место, пристроить свои узлы. Деду Овсию было нелегко навести порядок и тишину. Котигорошок одним из первых вскочил в лодку и с усердием пытался втянуть за собой какой-то Соломиин узел.

— Соломия... Остап... сюда... ко мне! — шептал он, сопел, охал и вертел головой, возясь с непослушным узлом.

Вдруг совсем рядом фыркнула лошадь. Все остолбенели.

— Садись быстрее,— зашипел перевозчик. Но было уже поздно.

— Кто там? — крикнул из темноты сердитый голос. В ту же секунду лошадиная голова наткнулась на кучку людей, а над ней поднялся казак, будто что-то искал на земле.

— Эге-е! — протянул он себе под нос, сбросил с плеча ружьё и выстрелил поверх голов притихших беглецов.

Люди опомнились. Ведь он один, а их много. Смелые бросились на казака, но голыми руками его было нелегко одолеть.

Тем временем выстрел, видимо, услышали, потому что из темноты уже неслась на беглецов конская топотня, звон оружия и грубые мужские голоса.

— Лови их! Связывай! — кричали казаки, набрасываясь на тех, кто не успел сесть в лодку. Они спрыгивали с коней и бросались на беглецов. Всё перемешалось.

Какой-то здоровенный москаль схватил Соломию поперёк туловища и потащил, но Остап напал на него сзади и вырвал Соломию.

— Мамочка! Спасите! — завизжал пронзительный женский голос, перекрывая шум борьбы.

А лодки тем временем уплывали. Вода кипела под вёслами, лодки дрожали и прыгали, как живые.

— Стой! — раздавалось с берега,— будем стрелять! — Прогремело несколько выстрелов и вздрогнул воздух.

Пули свистели над головами беглецов, но Ивану было не до них: он всё ещё махал руками и отчаянным, умоляющим голосом кричал:

— Остапе!.. Соломие!.. Ну что же вы... садитесь быстрее... сюда, ко мне...— и не замечал, что от берега его отделяла широкая полоса воды, а крик его терялся в общем шуме...

* * *

Что было дальше — ни Остап, ни Соломия не могли точно вспомнить. Они лишь помнили, как бежали без оглядки, сквозь камыши, по воде, в кромешной тьме, с ощущением зверя, на которого натравили собак. Несколько раз Остап вбегал в воду почти по пояс, Соломия часто натыкалась на ивовые кусты, но каждый раз они справлялись и снова мчались вперёд, выжимая из себя последние силы. Наконец, что-то преградило им путь, и они упали. Это даже помогло: лёжа на чём-то твёрдом и холодном, они смогли перевести дух. Ноги дрожали, дыхание было тяжёлым. Они лежали и прислушивались. Вокруг было тихо, с берега сюда не доносилось ни звука — очевидно, всё там уже закончилось. Мелкий дождик сеялся, темнота снова сгустилась. Не чувствуя за собой погони, Остап и Соломия постепенно пришли в себя. Остап осторожно ощупал то, на чём лежал: это был холм, поросший травой. "Ага! — подумал он.— Видно, мы наткнулись на высокий берег". Отдохнув немного, ободрённые тишиной, они встали и осторожно побрели вдоль гор, надеясь найти овраг, где можно было бы укрыться от дождя и холода. И действительно — вскоре под ногами заскользила глина, и они вошли в чёрную пасть оврага.

Тут они нащупали сухое, укромное местечко и только тогда почувствовали, насколько были изнурены бешеным бегом. Усталость была настолько сильна, что затмила всё: они просто упали. Без слов, без мыслей, уснули крепким, здоровым сном.

Проснулись они поздно: солнце, наверное, было уже высоко, потому что его жёлтый луч полз по стене оврага. Вверху синела узкая полоска ясного неба.

Первая мысль Остапа была выяснить, где они. Он отправился на разведку и скоро вернулся, чтобы успокоить Соломию: везде тихо, спокойно, день тёплый и ясный. Начали советоваться.

Оба вспомнили, что один мельник с Прута, одноокий Яким, такой же беглый, как и они, только с Подолья, хвастался, что знает способ переправить их в Турцию, и они, наверно, обратились бы к нему, если бы Котигорошок и дед Овсий не уговорили их бежать вместе через Дунай.

Теперь другого выхода не оставалось, как искать того мельника, ведь прятаться дальше на этой стороне было опасно: их могли схватить, вернуть помещику или упечь в тюрьму.

С трудом выбравшись из глубокого оврага, они оказались на выжженной солнцем серой равнине. Низина, которая ночью казалась таинственной и тревожной, днём выглядела красиво. Широкий и тихий Дунай блестел под солнцем, как сталь, а за зелёными прибрежными вербами поднимались в небо голубые вершины далёких гор.

Оглядевшись внимательно, Остап прикинул, что отсюда до Кишницы, где стояла мельница Якима, будет километров тридцать. Если поторопиться, можно было успеть туда до вечера.

Они, немного очистив свою вчерашнюю молдавскую, извалянную одежду, без промедления отправились в путь. Шли то по дороге, то по тропинкам напрямик, стараясь не привлекать внимания.

— Сейчас наш Котигорошок, наверное, с турком беседует, — сказала Соломия.

— Если только не кормит дунайских раков, — вставил Остап. И в памяти всплыли ночные приключения.

Они обошли Рени справа и пошли вдоль Прута. С дороги было видно, как извивался в низине мутный и глубокий Прут, а за ним, насколько хватало взгляда, рдели спелым камышом плавни, колыхаясь, словно поле. На горизонте что-то дымилось, дым стелился низко над тростником. Иногда вдоль берега Прута проскакивал всадник и исчезал за крутым изгибом реки.

За Прутом была Турция.

Уже стемнело, когда они подошли к кишницким ветрякам, лениво махавшим крыльями. К счастью, в мельнице Якима горел свет. Они приоткрыли дверь и вошли. Внутри никого не было — и Остап с Соломией присели на мешки. Внутри стоял тёплый, приятно-сладковатый запах свежей кукурузной муки. Мучная пыль висела в воздухе, а стены, балки и столбы были покрыты ею, как снегом. Белая паутина свисала гирляндами сверху, колыхалась от малейшего движения воздуха и отбрасывала причудливые тени при жёлтом свете одинокого фонаря. Жернова мягко шуршали по зёрнам; решето дрожало, как в лихорадке; наверху что-то жалобно скрипело. За стенами мельницы в селе выли собаки...

Вскоре появился запылённый мельник. Присмотревшись своим единственным глазом, он узнал Остапа.

Остап сразу рассказал ему, зачем пришёл.

— Хорошо...— коротко ответил Яким,— только закончу тут и пойдём.

Остап и Соломия устали с дороги, но умолчали об этом.

Они немного отдохнули и перекусили, пока мельник засыпал зерно и переносил мешки.

Около полуночи Яким их позвал:

— Пошли.

Они вышли.

Над селом стоял обычный для осени туман. Он шёл, видимо, от реки, от зарослей, потому что чем ниже они спускались, тем плотнее становился туман. Село выглядело как под водой, бледный свет лишь изредка пробивался сквозь мглу. Дышалось тяжело. Все трое молча спускались вниз, а потом свернули в сторону от села и шли километра два, то спускаясь, то карабкаясь по холмам. Наконец мельник велел остановиться и пошёл вперёд. Остап с Соломией вглядывались в темноту, но ничего не видели; мельник вдруг исчез, словно растаял в тумане. Через несколько минут он вернулся и повёл их за собой вниз, по крутому и скользкому склону. Пока они осторожно спускались с горы, недалеко замелькали два огонька и тут же исчезли.

— Это лиса,— пояснил мельник.

Наконец они остановились. Мельник высек огонь и осветил узкую, как лисья нора, пещеру.

Здесь, по-видимому, недавно были люди: лежала кучка сухих листьев и несколько толстых ивовых поленьев.

План мельника был прост: связать небольшой плот, чтобы выдержал двоих,— и в тёмную ночь, скрываясь от казаков, переплыть в заросли. А там уже безопасно. Если не хватит спрятанных здесь материалов, можно найти у реки. Главное — быть осторожным.

И одноокий Яким подал Остапу пучок верёвки и лепёшку, попрощался и исчез в тумане.

Соломии очень понравился мельников план. Ей не терпелось сразу взяться за плот.

При свете восковой свечи, которую они взяли в мельнице, они принялись за работу и так увлеклись, что забыли про усталость и сон. Но материалов оказалось недостаточно, и пришлось отложить дело.

На следующий день Остап отправился на разведку. Оказалось, что их укрытие было в яме, но стоило подняться повыше, как совсем рядом, почти под ногами, нёс свои быстрые воды Прут, изгибаясь у берега и пряча оба конца за крутыми обрывами. Место действительно было удобным для переправы: достаточно было казаку заглянуть за выступ — и колено реки исчезало из виду.

На берегу валялись ветки, обломки досок и даже целые вербы с корнями, выброшенные паводком. Над зарослями чёрными полосами тянулся дым.

Только ночью Остап с Соломией решились выйти к берегу.