Дорогой ценой Страница 3

Эй ты, парень, как тебя звать — Семёном или как?

— Да пусть будет и Семёном... — вздохнула Соломия и поднялась с места.

II

Стояла тёмная осенняя ночь. Густой туман чёрным покрывалом сливался с небом, укрывая выжженную солнцем равнину. Внизу, на горизонте, серела широкая полоса, растворяясь в темноте.

То был Дунай.

Ещё более плотный мрак наполнял глубокие овраги, спускавшиеся к долине по склонам прибрежных холмов. В одном из таких оврагов, извилистом и глубоком от весенних паводков, на самом дне шевелились люди. То были беглецы. Два дня и две ночи они прятались здесь, в сырости и темноте, скрываясь от казачьих пикетов, расставленных по левому берегу Дуная. Именно этой ночью, с полуночи, им предстояло пробраться в прибрежные камыши и там ждать перевозчиков с другой стороны.

Их было около тридцати человек, с детьми, с домашним скарбом, с больными, которых нельзя было бросить в чужой стороне.

По дну оврага неслось глухое, приглушённое шептание. То ли осенние воды шумели, сбегая в Дунай, то ли ветер бился в изгибах обрыва. Люди говорили тихо, почти шёпотом. Какой-то молодой голос с ноткой душевности рассказывал типичную историю беглеца... «И попал я к греку, и познал неволю хуже, чем дома. Гнал он меня на работу и днём и ночью, кормил хуже собаки… Рубаха на мне чёрная, изношенная, нищета меня ест... Ходил я, как лесной зверь, и не смел словом перечить хозяину, потому что тот грозился натравить на меня сыщиков...»

— Ох-хо! — вырвалось из чьей-то груди и, как жалоба, затерялось в тёмной пропасти.

Где-то вдали звенела, как муха весной, приглушённая песня.

— Отче наш... да будет воля Твоя... — кто-то молился с чувством, с нажимом.

Больная женщина тяжело дышала и слабо стонала. Среди беглецов были и Остап с Соломией. Пройдя через всевозможные испытания, они, наконец, добрались до Дуная и вместе с другими ждали переправы.

— Ты ещё не заснула, Соломия? — тихо спросил Остап.

— Нет... Такой сон навалился на меня, такой тяжёлый… Хоть бы уже скорее идти отсюда...

— Рано ещё, до полуночи далеко... И холодно — прямо продрог весь!.. Иван! — обратился Остап в другую сторону. — Как думаешь, не достать бы охапку бурьяна для костра? А?

— Ой-ой-ой! Это же наверх лезть надо, ой! — испугался в темноте писклявый бабий голос и несколько раз шумно вздохнул, как корова в хлеву.

— Куда ты его посылаешь? Он же на своих коротких ногах не выберется на гору, — сказала Соломия.

— Вот ещё! — обиделся Иван. — Чего только не выдумали… А я и не на такое лазил… — И с этими словами стало слышно, как он полез вверх по крутому склону, тяжело и часто дыша.

— Гляди-ка, старается Котигорошек… — сказал кто-то в темноте. — Лишь бы молодица слово сказала — хоть в ад полезет.

Через несколько минут охапка бурьяна стремительно полетела в овраг, а за ней, обваливая глину и засыпая всех пылью, скатился вниз торжествующий Иван.

— Вот и не вылез... вот и короткие ноги… Ха! Если бы не они — сидели бы без огня... А теперь будет у нас костёр... Хе-хе-хе... Огниво есть?.. Есть!.. А трут?.. Есть!.. Ну, выкроем искру, ге!.. — тараторил он, как горох по дощечке.

Иван метался, бегал без нужды с места на место, шуршал сухим бурьяном, ломал его и складывал в кучу.

Наконец, кремень высек искру — она вспыхнула на мгновение, и стены оврага словно дрогнули.

Иван припал к земле и дул. Красная искорка, до которой он почти прикасался губами, начинала злиться: она росла, пылала, трещала, как сердитый кот, и, не выдержав, вспыхнула пламенем, взвилась сизым дымом и озарила светом дно оврага.

Неравномерный свет освещал короткую, коренастую фигуру с круглым добродушным лицом, заросшим, как паклей, светлыми волосами, пробегал по разбросанным тюкам и по беглецам, сидевшим и лежавшим кучками на земле. Крутые глиняные стены оврага желтели, и только наверху, в глубоких изгибах, бился тьмой встревоженный мрак.

Остап и Соломия придвинулись к огню. Вдруг издали, со стороны реки, послышался стук копыт. Все насторожились.

— Туши огонь! — раздался чей-то взволнованный шёпот. — Не дай бог, заметят...

Остап нехотя начал затаптывать костёр, хоть и выходило это у него плохо. Тлеющий бурьян расползался, словно огненные червяки, шипел и дымился.

Тем временем стук копыт всё слабел и наконец совсем стих.

Овраг снова погрузился во тьму. Все молчали.

— Иван, — прервал наконец молчание кто-то, — расскажи-ка, как тебя жена лупила и как ты от неё сюда убежал…

— Ну ты выдумал! Чтобы женщина мужа била — да это ж беззаконно, непростительно!.. Никогда такого не было... Хе-хе-хе... — неловко посмеялся Иван, будто пытаясь приободрить себя.

Иван примкнул к Остапу где-то в пути. Они были из одного уезда, даже деревни их были по соседству. Это и сблизило их, и с тех пор Иван не отходил от земляков. Весёлый и добродушный нрав Ивана не раз выручал их в долгом и тяжёлом скитании по чужбине. Иван охотно рассказывал о своей жизни, и из его рассказов было понятно, что бежал он не столько от барщины, сколько от свирепой жены, чьи кулаки были слишком велики для его коротенькой фигуры. Этой самой злющей женой его постоянно и дразнили, но он не злился и отшучивался по-доброму.

Но хотя тело Ивана и отдохнуло от жениных кулаков, душа его всё ещё тосковала по привычной покорности. Он привязался к Соломии, чья крепкая фигура напоминала ему жену, и был готов за каждым её словом хоть в ад нырнуть. Эту особую привязанность к Соломии замечали не только Остап, но и все, и только посмеивались над бедным коротконогим рыцарем.

— Давай, рассказывай, — поддразнил его тот же голос. — Наверное, молотила, как цепом. Не сбежал бы — давно бы на лоскуты пошёл.

— Ну и что? — подхватил Иван. — А я разве смерти боюсь? Упаси господь! Пускай хоть завтра. Один раз умирать — не дважды. Умер — и всё, больше не встанешь.

— Нет, ты лучше не умирай, Иван, а то шкуры будут дешёвые...

— Хе-хе-хе!.. Чтоб тебя! Ну и выдумал же... — хихикал Иван, как будто булькало в полной бутылке. Однако никто не поддержал его смеха. Люди были серьёзны, даже мрачны. Лишь ребёнок изредка всхлипывал, наполняя овраг жалобой.

— Может, пора нам в путь? — спросила Соломия.

— Это уже дед Овсий знает, он тут главный, — ответил Остап.

Очевидно, этот вопрос волновал всех, потому что по оврагу прошёл шёпот: пора, пора... И начались сборы.

— Потихоньку, потихоньку, не все сразу, — шептал дед Овсий, ползая между людьми и всё норовя наступить кому-нибудь на ногу.

Двинулись.

Выбраться из тёмного, узкого и извилистого оврага было непросто. Всё время спотыкались, нащупывали дорогу, падали, цеплялись за тюки, поднимались и снова падали. Эта путаница заняла около часа. Наконец, подул ветерок — перед беглецами раскинулась наддунайская низина. Все вздохнули свободнее, хотя именно здесь и начиналась настоящая опасность. Надо было пересечь ровное, ничем не прикрытое место, чтобы попасть в камыши. Дед Овсий выстроил всех в линию и пошёл вперёд. Ночь была чёрная, в двух шагах уже ничего не видно. Лёгкий туман вставал над Дунаем, стелился по берегам, окутывал беглецов. Они двигались потихоньку.

— Я уже за вас держусь, как слепой за плот, — шептал Иван Соломии, шагая за ней. — Куда вы — туда и я… Только бы быть рядом… А может, вам тяжело, дайте мне тюк, я понесу, — бубнил он, тяжело дыша…

— Да не сопите, как кузнечные мехи, — наставляла его Соломия. — А тюк свой я не отдам, я ещё и вас могла бы на спине вынести вместе с вашей торбой…

— Да ноги вязнут, аж в лаптях хлюпает, да ещё что-то, не к ночи будь помянуто, словно цепляется за ноги, не пускает…

Начиналось болото, поросшее камышом. Слышно было, как шелестит камыш своими жёсткими листьями и как порой хрустит под ногой сухой стебель.

Шли недолго. Дед-проводник остановился, велел всем залезать в камыши, сложить тюки и быть наготове, а сам исчез.

Совсем рядом, вот здесь, дышала холодной сыростью река, хотя её не было видно во тьме. Сверху начало что-то сыпаться — то ли дождик, то ли морось. Беглецы устроились на болоте, под ногами чавкало. Они сидели, не двигаясь, на корточках, боясь шевельнуться и задеть хрупкий камыш. Они смотрели перед собой в густой влажный мрак. Ноги затекли, морось покрывала одежду холодной росой, вода проникала в обувь. Ожидание помощи, что должна была прибыть из свободного мира и освободить от неволи, натягивало нервы, растягивало время до бесконечности. Ощущение реальности терялось, всё приобретало сказочный характер…

И вдруг — что это? Сон или чудо? Далеко за рекой что-то сверкнуло, словно с неба упал огонь и вспыхнул, как свеча. Тут же засияло в другом месте, а затем в третьем — ярко полыхнуло пламя. Три огня горели, как свечи в церкви — и не понять было, на земле это или в небе. Словно холодный ветерок обвёл лица. Все вздрогнули. Но не успели опомниться, как огни погасли, и в ту же минуту где-то недалеко в камышах жалобно завыл голодный волк. Этот тоскливый вой прокатился по реке и пронзил беглецов.

— Гляди, проголодался! — с сочувствием сказала Соломия.

— Ага! ага!.. Ещё не так завоешь, когда живот к спине прилипнет…