Дорогой ценой Страница 11

Что, боится он? Не хочет спасти товарища, с которым прошёл долгий путь, ел и пил вместе?.. Она так и знала, что в этом надутом пузыре с силой только и хватило храбрости, чтобы сбежать от жены... Вот теперь она узнала ему цену, поняла его подлизы. Обойдётся без него, сама сумеет погибнуть, спасая Остапа... Но напоследок она напомнит ему его бабу — и вот тут, при людях, в позор ему, всыплет ему как Гаману евреи...

— Да что вы... да вы же... да упаси вас Бог... — оправдывался испуганный Иван, пятясь от наступающей на него Соломии. — Да я хоть в ад с вами пойду... Думаете, страшно умирать мне, что ли!.. Раз вы говорите — послезавтра, значит, хоть послезавтра... я готов, только бы вы... — Иван покраснел, моргал и исподтишка поглядывал на Соломию.

Соломия отошла, опомнилась. Они помирились и уже тихо, без ссоры, договорились, как и что делать. Потом разошлись.

На следующий день, едва рассвело, Соломия уже была на берегу. Полная до краёв река лежала перед ней между заснеженными берегами, как чёрная и тихая бездна. Туман уже рассеялся — и небо стало серым. В тихом и тёплом воздухе чернели прибрежные вербы и ложились чёрными тенями на чёрное зеркальное русло; набухшие, мокрые ветки верб чуть поддымливались, будто дышали на холоде.

Соломия смотрела в сторону города. Она ждала Ивана. Неужели он не придёт?

Людей было ещё немного. Лишь кое-где через грязную улицу перебирались согбенные прохожие. Но вот появилась короткая и сытая фигура. Иван нёс на плечах вёсла и напоминал рыбака, спокойно начинающего рабочий день. Он положил вёсла в первую попавшуюся лодку, достал из-за пазухи старый турецкий пистолет и протянул Соломии. Это всё, что он сумел достать.

— Заряжен? — спросила Соломия, садясь в лодку.

— Заряжен, — тихо ответил Иван, отталкиваясь от берега. Он был молчалив и серьёзен, будто зимний пейзаж повлиял на его настроение. Они отплыли к середине реки. Быстрое течение несло их вниз, и было видно, как убегают от них белые берега с чёрными вербами.

Соломия не сводила глаз с берега. Там, у воды, группа людей собиралась садиться в лодку. Их трое или четверо? — мучила её мысль, и она никак не могла сосчитать. Она видела, как они садились и как лодка качнулась на воде, отделяясь от берега. Обе лодки двигались по чёрному зеркалу и оставляли за собой город. Турецкая лодка тоже вышла на середину — видимо, хотела использовать силу течения. Так и плыли, далеко друг от друга, не приближаясь. Вскоре город скрылся за прибрежными вербами. Иван навалился на вёсла, и его лодка начала нагонять ту, что шла впереди. Уже можно было различить: в лодке четверо — двое на вёслах, двое сидят друг против друга. Соломия узнала Остапа.

Нужно дать ему знать.

— Оста-а-а-пе-е! — крикнула она, словно запела, и этот певучий выкрик прокатился между белыми берегами, долетел до человека в передней лодке и заставил его вздрогнуть.

— Оста-а-пе! — пела Соломия. — Мы едем тебя спасать!.. Иван бьёт одного... я стреляю в другого, а ты бери третьего...

Крепкий, звонкий голос звенел над водой, приближаясь, крепчая, и турки заслушались. Они даже не заметили, что лодка мчится прямо на них и вот-вот врежется.

Лодка Соломии развернулась боком и уже была в аршине от турецкой, когда те загалдели. Но было поздно: лодки стукнулись, качнулись, и как раз в тот момент, когда турки с руганью наклонились, чтобы оттолкнуться, Иван поднял весло и со всей силы опустил его на красный фес.

В тот же миг блеснул выстрел, и повисла дымная тучка.

— Алла! — вскрикнули турки от неожиданности.

Одного душил Остап.

Тот момент был таким стремительным, что казался сном. Иван, ударив веслом по голове турка, поднял его вновь и на миг застыл, глядя на качающуюся, прыгающую по воде лодку с перепуганными людьми. Соломию через дыму пронзил злобный взгляд налитых кровью глаз, и ей казалось, что она стреляет без остановки, хотя могла выстрелить только один раз.

Вдруг Иван почувствовал жгучую боль в животе. Машинально он ударил веслом по турку, но весло соскользнуло и выпало из рук: красный фес будто вытянулся перед глазами, как будто вырос — и исчез.

Иван раскинул руки, пошатнулся, и в голове мелькнула мысль, что с ним что-то неладное.

— Ой боже ж мой! — вскрикнул он вдруг и полетел навзничь в воду. Лодка накренилась от его веса и выбросила Соломию. Ледяная вода кольнула тело Соломии, сон рассеялся, сознание прояснилось. Пытаясь ухватиться за перевёрнутую лодку, Соломия увидела, что Остап сражается с двумя турками, а третий — тот самый, которого ударил Иван, — держит дымящийся ещё мушкет. Длинная лодка прыгала перед её глазами по воде, как большая рыба.

Значит, ни она, ни Иван никого не убили… Значит — всё пропало… Но ей не до этого… Она чувствует, как могучее течение обвивает её, как чёрная глубина тянет вниз за ноги. Приходит смерть. Но она не сдастся. У неё сильные руки, а до берега недалеко. Она слышит какие-то крики за спиной, голос Остапа, но ей не до них. Надо спешить, пока тело не закоченело… Дикие, неудержимые силы жизни встают, рвутся, распирают грудь, выливаются в ярость… Все силы собрать… всю тёплую кровь… всю волю… Вот уже ближе берег… Вон берег видно… а там так хорошо, там солнце светит, там зелень, там небо синее, там радость, жизнь… Душа рвётся к солнцу, а тело тянет к себе чёрная бездна. Она сковывает его железом, навешивает камни, обхватывает холодными руками… Всё тяжелее становится тело, всё глубже и глубже оно уходит в воду…

— Остапе!.. — с отчаянием зовёт душа.

— Соломіє-є!.. — доносится до неё крик сердца.

— Соломіє!.. — слышит она сквозь ледяную волну, что бьёт ей в лицо, касается лба, расплетает косы…

Жёлтый, мутный свет медленно поднимается… воспоминания жизни вспыхивают, как искры, и гаснут, оседают, как пепел…

По чёрной реке между белыми берегами быстро плывёт лодка, тает вдалеке и превращается в точку… за ней течёт вторая, пустая, плескается в её белые бока и окрашивает их в красный цвет…

Тихо в воздухе…

* * *

Много воды утекло в Дунае с тех пор. На высоком бессарабском берегу, где днём катится мутная волна овечьего стада, а по ночам тоскливо стонет ветер, одиноко стоит высокий памятник, поставленный в память о пролитой человеческой крови. Там когда-то сражались турецкие янычары с русским войском.

Слабо светятся окна в маленькой хижине, где сторож варит себе убогий ужин. Весело, с треском горит в печи сухой камыш и гудит в трубе. В печи что-то булькает. Седой старик греет бороду у огня и слушает разговор ветра.

Что ни говори, а живой он, этот ветер. Летит издалека, над тихими селами, впитывает в себя и сельскую тишину, и городской гул, шелест тёмного леса, журчание вод и звон спелого колоса. Несёт в себе весь шум земли — от лёгкого звона мушки до грома, от скрытого вздоха сердца до вопля смертельной муки.

Нужно только уметь слушать. А дед научился. Долгие годы уединённой жизни среди бескрайних просторов, в этом царстве ветра, научили его понимать тайную речь. Вот и теперь приносит ему верный товарищ разные вести мира и бросает, словно драгоценный дар, в трубу хижины.

Дед поднимает кустистые брови и слушает. Его мутные глаза смотрят вдаль, а улыбка раздвигает морщины.

— Слышу, слышу... — шепчет он и выходит из хаты. Тьма и пустота обнимают его. Он поворачивается в ту сторону, где далеко, за селами и полями, течёт Дунай, — и шепчет:

— Снова зовёшь меня, Соломия? Подожди, скоро приду, недолго уж осталось...

А ветер гудит, развевает деда бороду и приносит ему тихий, едва слышный, будто с самого дна Дуная, зов:

— Оста-а-пе-е!..

— Вот так она меня часто зовёт, — рассказывает дед людям, что порой заходят в сторожку. — Как только ветер загудит — сразу и зовёт... то в трубу гукнёт, то на дворе позовёт... а то и среди ночи разбудит... Да не приходит, нет... И слава богу, ведь загрустила бы небожка, если бы прочитала мою жизнь, как она на спине написана...

И Остап охотно поднимает рубаху и показывает иссечённый синий хребет, где, как он говорит, написана его житейская повесть.

— Вот это — сзади память от пана, а спереди, между рёбрами — подарок от москаля... весь латанный... с этим и к Богу пойду... Дорого я за волю заплатил, горькую цену дал... Половина меня лежит на дне Дуная, а вторая ждёт, не дождётся, когда с ней соединится...

Ноябрь 1901 года.