Дневник Страница 6

Я чувствую в нём себя, прости меня, мир, за сравнение…

I/III [19]44

...Писатель, когда он что-либо пишет, должен чувствовать себя наравне, на высоте величайшего политического деятеля, а не ученика или приказчика…

I/III 1944

Вчера N привёз мне из Киева весть о снятии меня с должности художественного руководителя студии. Таким образом, я вернусь в Киев на студию хотя и ещё более поседевшим, но бедным, побитым и раненым.

Пронесу свой стыд по Шулявке, очевидно, надолго — пока не забудется.

Пора бы мне уже перестать мучиться и искупать свой грех перед Сталиным. Надо взяться за работу и ею доказать ему, что я советский художник… а не одиозная талантливая фигура с «ограниченным мировоззрением».

Надо взять себя в руки, заковать сердце в железо, волю и нервы — хотя бы последние — и, забыв обо всём на свете, создать сценарий и фильм, достойный нашей великой роли в великую историческую эпоху.

Вчера у Козловского Самосуд сказал мне: когда Москвин узнал об отстранении меня из комитета по Сталинской премии, он сказал: «Как жаль. Из комитета вынули сердце и душу».

Мне грустно, грустно.

8/IV 1944

//Какой бы ни была ужасающей разрушительной война, каким бы грязным ураганом она ни пронеслась по Украине, её огромное положительное значение для истории украинского народа бесспорно. В этом пламени, хаосе и крови слились воедино все украинские земли. И как бы тяжела и трудна ни была их судьба вначале, в конечном итоге украинский народ делает решительный и неизбежный шаг вперёд. К слову, объединение — это конец национальному мелкому, второстепенно-конъюнктурному [...несёт конец]. Очевидно, причиной была разорванность земель и религиозное разнотолкование. //

9/IV 1944

Москва

//Вся Россия сегодня едет на бабе. То, на что оказалась способной русская баба — непостижимо.

Так же непостижим и так же исполнен величия наш наступ. Наступление нашего советского воина в это бездорожье — больше, чем чудо. Это непосильный, немыслимый труд. Люди словно боятся, что ослабнет их священный гнев, и стремятся скорее его реализовать, не жалея ни труда для этого, ни жизни, ни страданий.

Что есть в грязном, некрасивом, непричёсанном русском человеке? Извечное стремление к чуду, великому, наилучшему, всеобщему… Стремление переделать мир. Отсюда и Октябрь. Он живёт в нём и сегодня — ради великого, в конце концов, счастья всего человечества. //

9/IV 1944

Америка отказалась смотреть мой фильм «Битва за н[ашу] С[оветскую] Украину».

Она, подлая, перекупщица и спекулянтка, не захотела даже взглянуть на ту кровь, которую покупает за свой свиной бекон в консервных банках.

Будьте же вы прокляты, господа и (пардон) американцы, вместе со всем вашим благополучием и вежливыми улыбками.

Проклинают вас мой отец, моя мать и я — вместе со всем украинским народом.

26/IV [19]44

Я не умею писать.

Или я вовсе не умею писать, и всё, что я делаю — лишь кажется письмом по принципу «на безрыбье и рак рыба», или же я истощён и измотан до предела. Написать полстраницы для меня уже каторжный труд. Я устаю иногда от одной строки.

Тысячи мыслей и образов сбиваются в кучу и мучают меня. А вытекают они из головы будто сквозь микронную тонкую щель, и всё написанное кажется мне всегда ничтожной каплей из того, что я так страстно хотел сказать.

Тогда я тоскую и снова мучаюсь от бессилия.

28/IV 1944

Вчера в ВОКСе чествовали творчество Чаплина. Хорошо выступил по-английски Пудовкин.

...Потом смотрели «Золотую лихорадку» — чудесную молодую картину Чаплина. Я смеялся, как давно не смеялся.

Был Литвинов. Серая форма сделала его немного похожим на старого швейцара в хорошем доме. И зачем только ввели форму для Наркомата иностранных дел — не знаю, прости, Господи!

29/IV 1944

Вчера звонил мне мой верховный главарь по кино. Он сообщил, что мой сценарий (литературный) «Жизнь в цвету» он принимает. Что сценарий «ничего себе, только его надо сократить, особенно первую часть, первую половину — менее удавшуюся» (как раз наоборот). «Потом я предлагаю вам выбросить начало — царей. Не трогайте их. Ну их, бог с ними. Знаете, сейчас царей лучше не трогать. Выбросьте их».

30/IV 1944

Если выбирать между красотой и правдой — я выбираю красоту. В ней больше глубинной истины, чем в одной лишь голой правде. Истинно только то, что прекрасно.

И если мы не постигнем красоты — мы никогда не поймём истины ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Красота — наш учитель всему. Эта простая истина осталась, однако, непризнанной, особенно врагами возвышенных мыслей и чувств. Красота — верховный учитель.

Доказательство тому — искусство: живописцы, скульпторы, архитекторы, поэты. Что бы осталось нам от Рима, от Ренессанса, если бы не они?

Во всём человеческом я хочу искать красоту, то есть истину.

Из А. Франса.

(Без даты. Листок помещён после записи от 30/IV 1944 г.)

Записать историю постановки фильма «Щорс» от самого начала до конца.

Роль Шумяцкого, Панаса, Кошара. Разговор на даче Панаса с Будённым. Чтение сценария на У[кр]политбюро. Съёмки фильма.

Арест Дубового. Звонок N. по поводу новой версии смерти Щорса.

Поездка в Москву к Сталину.

Как у меня родился финал фильма… и т. д.

На «Щорсе» я заболел грудной болезнью.

Фильм в Москве. «Приём» у Дукельского. Приём у Сталина.

3/IV [19]44

«Повесть пламенных лет» не должна быть обычным повествованием на экране с точки зрения быта, натурализма, с манерой толкования реализма. Это должно быть произведение реалистическое в высоком, художественном смысле. Её поэтический дух, художественная линия обобщений, выбор прекрасного среди красивого, вечного — в продолжительном, эпического — в обыденном, — всё должно быть подчинено единому стилевому комплексу строгого художественного произведения. Не должно быть ни одного пустого, безразличного метра, ни одного случайного, ничего не значащего слова.

Надо вложить в уста персонажей всё лучшее и возвышенное, что способствовало бы художественной высоте и высокой поэтической жизненной правде произведения. Надо в соответствии с художественным стильным замыслом выбрать и персонажей, и одежду, и особенно пейзаж. Последний должен играть особую, во многом решающую роль.

А народ в целом надо поставить над войной. Чтобы в картине он был больше войны — народ советский, смертью поправший смерть.

19/VI [19]44

Жуткие вещи происходят во мне.

Я не могу писать статей. В моей голове будто порвались все абсолютно провода, и ни одна мысль не может вылететь из неё, не может парить, не может устремиться на крыльях к читателю. Что со мной случилось? Мне кажется, что читатель не читает меня, ненавидит и не доверяет мне в великие времена Отечественной войны. Руководство внушило ему мысль, что я враг народа, опасный и вредный человек, националист, контрреволюционер, сообщник Гитлера и дьявола. Я душевно болен. То, что со мной сделали, не следовало бы делать… //

9/VII [19]44

Говорит мне сегодня мама:

— Знаешь, Сашко. Как хочешь, а наш выиграет. Вот гадала — выиграет.

— Кто?

— Сталин. Вот увидишь. А на того гадала — будет убит. На немецкого, как его?

— Гитлера?

— Ага. Всё, что набрал — отнимут, и его… и убьют. Вот увидишь, чтоб я так жила.

Я засмеялся, глядя на свою старую-старую мать с её международным гаданием на картах. Она следит за всеми самолётами, сколько орудий когда ударили, какое город забрали — украинский или белорусский, — хочется и ей выгнать немецких врагов с нашей ограбленной несчастной и несчастливой земли.

13/IX [19]44 Москва

Сегодня мне исполнилось пятьдесят лет. Если бы я верил в Бога, я бы попросил, помолился бы Ему, чтобы Он послал мне ясности ума на десять лет — чтобы сделать что-то доброе для своего народа, — и более ничего бы не просил…

1945 год

31/I 1945

Сегодня годовщина моей смерти.

Тридцать первого января 1944 года меня привезли в Кремль. Там меня разрубили на куски, и окровавленные части моей души были разбросаны на позор и поругание на всех собраниях. Всё, что было злого, недоброго, мстительного — всё топтало и пачкало меня.

Я держался год — и пал. Моё сердце не выдержало тяжести лжи и зла. Я родился и жил ради добра и любви. Меня убила ненависть и зло великих — как раз в момент их малости.

15/II [19]45

//Безмерный, недоступный для понимания западного человека гнев одних…

Безмерный, непостижимый для старой западной души всепобеждающий гнев славянина столкнулся на рубежах тысячелетий с холодным методом преступного немца и подчинился уже не только рукам полководцев, но как бы самому инстинкту жизни… (Пропуск в записях), здесь сражались враги, казалось, на тысячу лет вперёд, так не жалели жизни и добра. Здесь, в раскалённых неведомых тиглях, выплавлялась история нового мира…

Мир отвратителен и страшен. Планетарное безумие совершенно очевидно, когда подряд смотришь коробок двадцать кинохроник — немецкой, нашей, английской и американской. Всё как на ладони. Вся растерзанная, изгаженная земля…

24/II [19]45

//Советский народ весь воспитан в стремлении к подвигу.

И вся его жизнь, неизвестная и непонятная никаким иностранцам и глубоко от них сокрытая, — это жизнь подвижников, проходившая в направленности к самопожертвованию.

Четверть века этой жизни, полной событий, беспримерных лишений и ограничений во имя всемирного счастья, была как бы подготовкой к великому подвигу, потрясшему на долгие века весь мир.

— «Почему вы победили? У нас в Америке думают все: потому что у вас каждый настолько беден, что ему нечего терять, и потому не жалко расставаться с жизнью» (мисс Чинтер).

— Глупости говорят у вас в Америке.

«Дорогая моя, любимая мама. На моём боевом счету уже пятнадцать фашистов. Так что теперь, если даже убьют — не жалко...» — из письма бойца.

Разошлись понятия о счастье.

Счастье Спарты и Афин. //

4/III 1945

Я кинорежиссёр. За всё своё творческое жизнь я ни разу не видел ни одного своего фильма в хорошем кинотеатре, на хорошем настоящем экране, напечатанном на качественной плёнке квалифицированными лаборантами.

Кинотеатры жалкие, экраны похожи на почтовые марки — маленькие, как правило, везде, и никому в голову не приходит, что экраны могут быть большими, и впечатление от картины — совершенно другим — величественным и прекрасным. Звук безобразен, и обработка плёнки безобразна, грязная, с мерцанием «бриллиантов», засвеченная и убогая.

Меня охватывала гнетущая тоска при одной только мысли о просмотре фильма.