Дневник Страница 3

Началась стрельба, шел дождь. На трибуну вышел Никита Сергеевич с Жуковым. Все успокоились. Митинг был трогательный.

В театре Шевченко проходил концерт, после которого мы отправились на дружескую встречу с правительством и генералитетом.

Никита Сергеевич, как всегда, был приятен, а маршал Жуков — чудесный маршал.

5 X 1943

Позавчера вечером был у N. Он принял меня радушно и тепло... Он благодарил и поздравлял меня по поводу «Битвы...»

Я подробно рассказал ему обо всех основных недостатках Главка хроники и его микровождя В., советуя заменить его человеком более порядочным и не мелочным... Говорили об «Украине в огне». Я рассказал ему, как боятся печатать ее из-за наличия критических мест. Как блюстители партийных добродетелей, щепетильщики и перевыполнители заданий боятся, чтобы я не взбаламутил народ своими критическими высказываниями. Он дал мне согласие напечатать «Украину в огне» полностью и немедленно.

Говорили о войне, о «стиле» освобождения. Я рассказал ему о наших армейских дураках, у которых нет ни любви, ни сочувствия к народу, о тупых районных начальниках, о подозрениях, арестах и прочем ненужном и вредном. Потом я перешел к самому интересному, что давно не дает мне покоя. Я изложил ему свою точку зрения на землепользование в колхозах. Я доказывал, что 1/4 гектара на семью — вредная, нежизнеспособная мера, которую надо немедленно заменить чем-то противоположным. Не бедностью надо загонять людей в колхоз, а наоборот — достатком и законной обязанностью. Не 0,25 гектара, а целый гектар на семью, чтобы было где работать подросткам, детям, или старикам, или даже самому в свободное от колхоза время. Я приводил множество деталей своего плана, примеров и прочее.

— Сейчас мне трудно вам ответить, — сказал мне N. — Но я думаю, что именно вашу идею можно реализовать, можно дать и гектар. Это не противоречит ни принципу власти, ни принципу коллективизации.

Мне было приятно слышать его слова. Я почувствовал, что не зря об этом заговорил.

Займусь этим вопросом детально и напишу т. Сталину докладную записку. И Хрущеву.

5 X 1943

Разговор с Никитой Сергеевичем о колхозах, о бедности.

— Есть несколько причин бедности — безземелье, отсутствие тягла, стихийное бедствие, отсутствие посевного материала. Колхозный строй не имеет этих причин. Значит, если колхоз беден, я всегда говорю: ищите дурака. Дурак — председатель колхоза и есть одна из основных причин бедности.

Никита Сергеевич любит эту тему; он говорит о ней часто и всегда интересно. Он оживляется, когда касается вопросов земли.

Мы въезжали в Киев с Н. С. Хрущевым днем 6 ноября 1943 года. Это был день освобождения. Киев был очищен от немцев пятого ноября ночью.

Никита Сергеевич: — Владеет и управляет тот, кто ордер выписывает, а не тот, кто речи произносит. (Относительно организации жилищного и коммунального хозяйства).

Разговор на заседании ЦК и Совнаркома... был чрезвычайно интересный, и я очень рад, что присутствовал на нем. Говорил Никита Сергеевич с исключительно тонким знанием человека и ситуации. Здесь досталось всем мерзавцам и проходимцам... которые ведут себя как захватчики и сволочь в городе, захватывают лучшие дома, имущество, мебель, везде выставляют свои посты... Какая мерзость, как же я был прав, когда давно об этом говорил.

Никита Сергеевич прищучил при мне этих молодчиков. Ясность его критического ума и государственный подход ко всем решительным вопросам — исключительные, но он одинок. Его окружение слабое и безынициативное.

Написать рассказ под названием «Город-подхалим» — на основе разговора с П. М. Г. о станции Гришино, которую переименовало глупое подхалимство в Ежово, Шумилово, Балицкое, Ягодин, Панасград и т. д.

— У вас, товарищ, простите, свиноматочный взгляд на мир. N. — сильнее Гитлера. Гитлер будет уничтожен совместными усилиями прогрессивного человечества... А N. — останется. Я признаю его своим победителем.

26 X 1943

Сегодня я снова в Москве. Привез из Киева свою старенькую мать. Сегодня же узнал от Большакова и тяжкую новость: моя повесть «Украина в огне» не понравилась Сталину, и он запретил ее к печати и постановке.

Что делать — не знаю. Тяжело на душе и тоскливо. И не потому тяжело, что пропал даром больше года работы, и не потому, что возрадуются враги и мелкие чиновники испугаются меня и станут презирать. Мне тяжело от осознания, что «Украина в огне» — это правда. Сокрытая и замкнутая моя правда о народе и его беде.

Значит, никому, значит, она не нужна и ничего, видно, не нужно, кроме панегирика.

28 X 1943

Умирая в Киеве от голода, от голодной водянки, несчастный мой отец не верил в нашу победу и в наше возвращение. Он считал, глядя на колоссальную немецкую силу, что Украина погибла навеки вместе с украинским народом. Он не надеялся уже встретиться со своими детьми, которые вынужденно бросили его на погибель. Он думал, что мы проживем всю жизнь где-то в чужих странах. Так в тяжкой безнадежности он и умер в страшных муках...

Жизнь отца была несчастной. Он умер в восьмидесятилетнем возрасте. Он был неграмотен, красив, внешне похож на профессора или академика, умный и благородный человек. Родись и вырасти он не в наших условиях — из него бы вышел великий человек.

Прожил он всю свою жизнь неудовлетворенным, не реализованным ни в чем, хотя был прирожден ко всему высокому и утонченному, что есть в человеческой жизни.

Шесть дней он лежал непогребенным, пока мать не сделала ему гроб, продав остатки своей одежды, и не отвезла его, старая, одинокая, всеми покинутая, на кладбище.

Мать говорит, что он в гробу был как живой и красивый. У него и в гробу были черные волнистые волосы и белая, как снег, борода.

Его выгнали из моей и сестриной квартиры немцы и даже сильно избили — так сильно, что он долго ходил весь синий от побоев. Его ограбили, обокрали и выгнали на улицу. Жизнь отца — это целый роман, полный исторической грусти и печали.

5 XI 1943

Начну-ка я лучше писать новый сценарий о народе. И не буду я его писать ни о дважды героях, ни о трижды предателях, ни о вождях, которые одним своим присутствием уже украшают произведение и возбуждают у постановщиков надежды на безапелляционные путеводные сентенции, а напишу я сценарий о людях простых, обыкновенных, о тех самых, кого у нас называют широкими массами, кто понес самые тяжелые потери на войне, не имея ни чинов, ни орденов. Напишу, как им жить и что делать, и как и что думать, чтобы жить после войны лучше — по закону Божьему и человеческому. Действие начинается возвращением семьи на руины.

6 XI 1943

Украина разрушена, как ни одна другая страна в мире. Разрушены и разграблены все города. У нас нет ни школ, ни институтов, ни музеев — ни библиотек. Погибли наши исторические архивы, погибло живопись, скульптура, архитектура. Разрушены все мосты, дороги, война разорила народное хозяйство, уничтожила людей, избила, повесила, разогнала в неволю. У нас почти нет ученых, мало деятелей искусства...

26 XI 1943

Записать мой диалог с Г. на тему — единство противоположностей.

Я пришел к Г., чтобы узнать судьбу списка сотрудников киностудии, которых забирают в армию.

Г. — Я передал вчера Леониду Романовичу. Вчера ночью.

Я. — Ну?

Г. — Не знаю. Езжайте, узнайте.

Я. — А где он?

Г. — Загляните домой. Он живет там... как это... В общем, переулочек, а за его домом такие, знаете, круглые ворота. Я. — Это, чтобы вы знали, Покровский монастырь.

Г. — Не знаю. Да? Не знаю.

Я. — Не удивительно.

Г. — Почему?

Я. — Потому что вы ничем не интересуетесь, кроме программы и приказов.

Г. — (завязывая перед зеркалом галстук). — Ну вот.

Я. — Не обижайтесь. Ни один наш советский губернатор, ни викарий не знает, когда и как основан его город, чем он славен, чем знаменит. У меня была беседа в Чернигове с К. Поверьте, он не знает реки Стрижень, у мостика которой жил.

Г. — Ну да. Он все думал, как усилить молочное хозяйство, поголовье лошадей...

Я. — Потом его арестовали как врага народа по обвинению в том, что он травил скот ящуром. Это, так сказать, единство противоположностей.

Г. — Ха-ха. Ну и язык у вас. Ну как вам не стыдно?

Я. — Не беспокойтесь. После его расстрела выяснилось, что никакой скот он не травил и погиб невинно, но на данном этапе, или, скажем, отрезке времени — это было правильно.

Г. расхохотался своим диалектическим смехом. На этом я и ушел.

Вчера вечером, зайдя в «Марсель» к Панчу и Копыленко, встретил молодого старшего лейтенанта. Это был скульптор Макогон, о котором я так часто вспоминал, боясь, что он погибнет на войне по милости К. Макогон произвел на меня хорошее впечатление. Это, безусловно, одаренный человек. Надо ему помочь.

26 XI 1943

Немцы ограбили нас самым лютым образом: они вывезли в Германию наших детей. Множество подростков лет 12–13 вывезено в Германию для онимечивания и работы. Множество детей оторвано от своих несчастных, неразумных матерей, что выезжали в Германию целыми семьями, и завезено без вести. Фашисты нанесли нашему несчастному народу раны не только сегодняшние, но и на будущее, и мы еще очень-очень долго будем это чувствовать.

Вчера Б. рассказывал мне, что ни в Англии, ни в Америке «Битва за Украину» не идет. Наши заклятые друзья-союзники, которые нас ненавидят и презирают, стремясь к нашему ослаблению, если не к гибели, — вот эти друзья и дозировщики нашей крови не захотели показывать своим народам нашу кровавую картину.

Мать живет в моей комнате. Мне стало немного легче на душе.

Умирая в Киеве от голода, от голодной водянки, несчастный мой отец не верил в нашу победу и в наше возвращение. Он считал, глядя на колоссальную немецкую силу, что Украина погибла навеки вместе с украинским народом. Он не надеялся встретиться снова со своими детьми, которые были вынуждены бросить его на произвол. Он думал, что мы проживем всю жизнь в чужих странах. Так в тяжкой безнадежности он и умер в страшных мучениях. Он проклинал Сталина за неспособность править и воевать, за то, что плохо готовил народ к войне и отдал Украину на разорение Гитлеру, предварительно накормив Германию и помогши ей покорить Европу.

Его проклятия в адрес Сталина были непрерывны и полны страданий и отчаяния. Он видел в нем одну-единственную причину гибели своего народа, видел крах своих старческих надежд на добро, крах надежд на благополучие народа после великих понесенных жертв и трудов, и, безусловно, вполне верно чувствовал, если не знал научно, гниль нашего воспитания и всю мерзость моральной неподготовленности к войне.

Жизнь отца была несчастной.