морщинки. Он был тронут беседой.
Задумчивая и поражённая горячностью его убеждений, я ещё молча смотрела на него. Он, видимо, почувствовал мой взгляд. Быстро повернулся ко мне и, улыбнувшись как-то иронично, сказал:
— Я, может быть, не должен был об этом говорить?
— Почему? — спокойно спросила я.
— А потому что... но нет, — поправился он сразу, — с вами я могу об этом говорить, вы сами идёте тем путём, о котором я говорил. Это подтвердила мне ведущая мысль вашего очерка, только вы ещё этого не осознаёте. Со временем убедит вас в этом собственное положение во всём. — Немного погодя добавил: — Родных у вас нет, это я знаю; но нет ли у вас кого-то, кто был бы вам близок душой?
— Нет.
— И никогда не было?
— В детстве у меня была бабушка...
Он тихо засмеялся, однако так, что мне стало больно, так больно! Потом взглянул мне в глаза, которые невольно наполнились слезами, и я увидела, что его ещё недавно спокойное лицо изменилось.
— Мы идём одной дорогой, — сказал он изменённым голосом и встал, словно хотел подавить какое-то внезапное волнение. К нам подошла мадемуазель Мария с тёткой, и он, крепко сжав мою руку, отошёл...
Высоко на небе мерцали, сияли звёзды, светила луна. Звуки прекрасной венгерской музыки разливались далеко...
Я уже сидела возле своей тётки, которая громко беседовала, сидела в чудном настроении. Чем сильнее нарастал шум вокруг меня, тем больше тишина наполняла меня...
Полчаса спустя мы выходили из сада. В тот самый момент он появился, словно вырос из земли возле меня.
— Хотел ещё с вами проститься, — сказал он и вторично пожал руку.
* * *
— Ты говорила что-нибудь с Орядиным? — спросила меня тётка по дороге домой.
— Говорила.
— И что он за человек?
Мне вовсе не хотелось рассказывать, что я о нём думаю, и я сказала лишь, что он «поступовец» [33].
— Ай-ай! — заговорила тётка. — Поступовец! Беда только, что своими зубами выдаёт своё поэтическое происхождение.
— И я имел честь говорить с ним, — заметил дядя с колкой иронией. — Но он произвёл на меня ужасно плохое впечатление. Хвастался своим умом или, вернее, тем, что много видел и читал, а из этого выходило, что мы здесь будто бы и не слышим и не знаем, что делается где-то в другом месте! Это не злой интерес! Это прямо так, будто такой молодчик ушёл от нас, у которых столько практики за плечами, культурно дальше! Не правда ли, товарищ?
— Ха-ха! — тихо смеялся профессор Лорден. — Я знаю эту птичку. Ещё с гимназии знаю его. Вместо того чтобы при толковании [34] держать перед глазами Гомера или Вергилия, он читал себе русские или французские новеллы. Ну, так за это он и получал от меня свои добрые, заслуженные отметки [35]. Белый как мел становился в такие минуты, бесился, сердился, как сумасшедший! Ха-ха! Я уверен, что останусь для него каким-нибудь irritamentum [36] на всю жизнь. Немного не хватило, и он бы провалился на выпускных экзаменах, но так как был сильным математиком, то профессор этого предмета, именно тот, который достал ему место в Моравии, вступился за него, а все прочие господа словно с ума сошли и пропустили.
— Слышу, что он социалист! — заметил дядя громким шёпотом, а тётка тут же оглянулась.
— Меня это совсем не удивляет, — ответил профессор. — Пролетарии такие, как он, размножаются страшным образом, а он, например, самое подходящее medium [37] для социалистических экспериментов. И вы, Лореляй, говорите, что он «поступовец»? — обратился он ко мне, всматриваясь в меня своими неприятными глазами.
— Говорю, пан профессор.
Он снова засмеялся, а тётка закашляла.
— Знаешь, Наталочка, — обратился дядя, — что я думаю о таких поступовцах-социалистах?
— Что, дядя?
— Думаю, что это авантюристы. В них нет веры, нет характера. Они не способны отдаться какому-нибудь постоянному делу, выдержать в нём, как того требует закон. Они — духовные уроды, рождённые нездоровым чтением. Отказавшись от всякой честной работы, принимают на себя роль реформаторов и живут за чужой счёт. Смерти они не боятся, потому что у них нет бога. Так я о них думаю!
— А что самое неприятное во всём этом, — добавил профессор, — это то, что их поведение заразительно, как чума!
— Действительно заразительно! — воскликнула тётка с горечью и так быстро пошла вперёд, что маленький профессор, шагавший до сих пор рядом с ней, остался совсем позади.
Кроме меня, наверное, и он почувствовал, что тёткин окрик «действительно заразительно» относился ко мне, потому что, догнав её, громко сказал:
— Что до меня, то я посоветовал бы молодым людям, особенно барышням, читать вместо социалистических книг Чокове «Stunden der Andacht» [38]. Вот это больше подходит женщинам, возвышает дух, я бы сказал даже — очищает душу.
— Аминь! — шепнула мне Лена на ухо, тихо смеясь.
— Если желаете, — обратился ко мне профессор, — то я могу одолжить вам эти книги. Они есть у меня в библиотеке. Моя жена тоже обязана была их читать.
— Спасибо, — ответила я, — но я теперь читаю Шекспира.
— Тогда я попрошу об этих книгах, пан профессор! — воскликнула тётка. Она была по неизвестным мне причинам чрезвычайно сердита на меня.
— Пусть бы у меня кто из сыновей выехал с новомодными идеями, я бы им показал! Увидели бы! Я им запрещу и малейшие связи с этим молодчиком. Недаром и его дядя недоволен им, но он честный человек, вот и молчит, а может, и боится! — заметил дядя.
— Конечно, только боится, — подтвердила тётка. — Ведь нигилистические покушения всем известны. Мне как раз сейчас приходит на мысль, что Зоня рассказывала: когда, говорит, Орядин выходит из дому, то всегда берёт с собой ключ от своей комнаты, так что они не могут туда никак попасть, а его дорожный сундук [39] всегда тщательно заперт!
— Ну, он уже бросается каждому в глаза, — добавил дядя. — Для меня достаточно того, что он насмехается над нашей болтовнёй и политикой. Это меня очень задело. Я не люблю слишком молодых критиков, особенно таких, у которых ещё нет никакого положения и которые живут за счёт других. Посмотрим, где он окажется через двадцать лет! Не станет ли для него делом важным заботиться прежде всего о себе, а потом о «народе». Я хотел бы это увидеть. Он говорит, что у нас интеллигенция слишком мало работает для народа, что в других местах он видел другую силу, что какая работа, такое и будущее, что всё только от нас зависит! Ну-ну! Посмотрим, по-смо-трим!
— Но папа! — неожиданно возразила Лена, до сих пор державшаяся совершенно пассивно. — Почему же нужно совсем плохо о нём думать? Разве не может быть, что он в чём-то прав? Зоня с ним не очень ладит, они ссорятся оба даже слишком часто, но она сама признаёт, что он способный и не такой узколобый, как наши местные люди! В конце концов, какое нам дело, что кто-то думает или как ошибочно поступает? Мы этого не делаем — и на том дело кончено! А что верно и чего нельзя отрицать, так это то, что он элегантный парень и за ним можно увлечься. Он мне нравится, папа!
— Лена! — вскрикнула тётка.
Но Лена уже замолчала.
Я тоже умолкла.
В моей голове теснились странные мысли, спорили разные голоса, а среди них вновь и вновь всплывал он, говоря, что обстоятельства делают человека тем, чем он является.
Я бы поверила ему; ах, я бы поверила ему!..
* * *
На западе, прямо над «Чёрным яром» и над огромной горой, похожей на пирамиду и заросшей лесом, небо полыхало красноватым золотом. А там дальше, где «Зубчатая Лысая» соединялась с белёсой скалой, стлались по небу прозрачные зеленовато-синие полосы облаков...
Воздух напоён благоухающей свежестью, а земля всё ещё дышит влагой после короткого внезапного дождя...
В моём сердце словно весна проснулась; сама удивляюсь своей весёлости, любуюсь своим радостным смехом.
Я снова его видела. Слышала его голос снова. Обменялась с ним мыслями снова... Ах, вот почему я так весела!
Но почему он при Зоне так сдержан, а Лену почти игнорирует? Со мной же он другой. Весело взволнованный, следит за каждым моим движением и словом. Порой смущается. Тогда и мне становится неловко, и я краснею...
* * *
Интеллигенция нашего городка давала на благотворительную цель концерт (в пользу бедных детей), и по желанию дяди мы все должны были на нём появиться.
— Концерты лезут людям в голову, — сердито ворчала тётка, — и то не раньше и не позже, а именно в тот вечер, когда я собиралась готовить бельё к стирке! Что мне до этого? Какого лешего мне туда идти?
Это касалось дяди, который стоял перед зеркалом, стараясь завязать праздничный галстук «по-человечески». Я сидела незаметная в той же комнате и пришивала что-то к платью.
— Скажи сам, Милечек, что должен мой дом искать на этой афере? Есть ли у меня дети, которые учатся в школах, или что? Впрочем, концертный комитет забыл, что и Лена играет на фортепиано и поёт. Ты, правда, этого не замечал, тебе вообще было и есть безразлично, что свет думает о талантах и способностях твоих детей. Когда подумаю, что такой заносчивый, как вон тот (она с презрением качнула головой в сторону, где жил надлесничий), сегодня выступает, а о моих детях, совсем не таких, как он, с совершенно другой родословной, забыли, — когда подумаю об этом, то у меня прямо корчи берут!
И словно эти корчи и впрямь её схватили, она прижала руку к сердцу, а губы скорчила болезненно.
— Полно тебе, полно, Павлинка! — успокаивал дядя, чьё сердце уже было тронуто. — Зачем раздражаться без нужды? Пусть он выступает себе хоть сто раз на концертах, всё равно он останется тем, кто он есть, сыном простого музыканта, всё равно он не ровня нашим детям. Меня лишь раздражает, что на него сразу обратили внимание и тем укрепили его заносчивость. Я бы его не пригласил участвовать в концерте. Пусть бы играл хоть как сам Паганини! Я бы наказал его этим за самоуверенность. Но наши люди добрые, уважили старого Маевского, и, наверное, поэтому пригласили.
— И меня только это одно мирит с ними, — ответила тётка уже спокойнее и, подойдя к дяде, завязала «праздничный галстук» сама, как обычно.
— После концерта будут и танцы, мамочка! — крикнула Лена из соседней комнаты. — По правде говоря, меня совсем мало задело, что я не буду участвовать в концерте. Могла бы ещё растеряться [40], ошибиться в игре — зачем мне стыд?
— Слышишь, Милечек, какая скромная дитя?
— Хорошая и воспитанная девочка, — ответил дядя громким шёпотом.
Тётка вздохнула, подняв озабоченный лоб вверх.
— Она должна непременно куда-то уехать, Милечек.
— А это зачем? — спросил дядя с нескрываемым удивлением. Тётка горько улыбнулась.
— Зачем? Разве ты сам не догадываешься, почему? Кто её здесь увидит?
Дядя понял её мгновенно.
— Как думаешь, Павлинка, совсем так, как ты думаешь! — ответи…