как тебе. В конце концов ты говоришь, что не сделаешь из него господина, только хозяина; ну, а мне, может, бог поможет вывести его на что-то лучшее, чем простой хозяин». Этот своё, а тот своё! Брат музыканта, рассказывают, тогда очень рассердился. «Тебе, — говорит, — сиротских денег захотелось, что ему батюшка оставил, а не ребёнка. Тебя весь повет знает, какой ты жадный! Ты его воспитаешь так, что он будет своей семьи стыдиться, что будет так же кровь с мужиков сосать, как ты и тебе подобные. А я не так хотел его вести. Так пусть будет божья воля! Время покажет, у кого были лучшие намерения, у меня, простого крестьянина, или у тебя». Разозлился да и уехал. А надлесничий действительно взял мальчика к себе, воспитывал, посылал в школу...
— А тот что?
— Мужик тот? Бог его знает, что. И не приезжал больше, и не спрашивал. Вот глупый мужик, хотел что-то перед миром показать. Старая попадья тоже не хотела ему ребёнка отдавать, потому что он сразу сказал, что не выведет мальчика в «паны». Говорила, что не отдаст ребёнка своей дочери в «пастухи». Вот такое-то, милая пани профессорова. Целая комедия!
— Ну, это уже правда, — отозвалась тётка, — что это очень поэтическая легенда.
— Но видите! — начала снова через минуту вдова. — Мне всё кажется, что они, то есть надлесничий и Орядин, не очень-то любят друг друга. За всё время, пока Орядин был на Моравии, он ни разу не приезжал его навестить. Впрочем, это вы и сами знаете, ведь живёте с ними по соседству, почти как одна семья.
— Да, не приезжал! Это уже может быть, что не любят друг друга. Надлесничий и Зоня почти никогда о нём не упоминали. Только старая гувернантка разливается над ним, — рассказывала как-то ещё раньше Зоня. Я всю эту панну Марию, правду говоря, не очень-то терплю, любезная пани. С её «нервами»... честное слово! иной раз меня чёрт берёт! Будь я на месте Маевского, я бы ей за все эти её науки давно поблагодарила!
— А вы как думаете, милая пани профессорова, надлесничий разве станет её вечно у себя держать? — ответила вдова. — Он вроде бы где-то говорил, что как только выдаст дочь замуж, то сразу женится во второй раз. Зачем же ему тогда старую обузу дома держать да даром кормить? Нынче на свете трудно жить, а она ведь и так никакой домашней работой не занимается. Вот повесит очки на нос, прищурит глаза да согнётся то над одним столом, то над другим, а потом разве что на минуту в пекарню заглянет. Настоящим хозяйством занимается Зоня сама.
— Ну, так к чему же ему гувернантка? — спросила тётка.
— Да это только так, видите, для вида, чтобы будто какая-то старшая женщина дома была. Чего он только для Зони не сделает, чего не стерпит, — так её любит, что боже! Но ведь и есть за что! Она живая и умная девушка; наверное, скоро найдётся для неё жених.
— Конечно! — Тут тётка вздохнула.
— Тогда пусть панна Мария идёт к своему любимцу, — добавила вдова.
— Так и есть! Ведь куда ей деться? Кто возьмёт на службу старую гувернантку? А он, как я слышу, и сам хочет выйти в большие люди. Слышала: хочет быть адвокатом. Вы не заметили, пани, как он гордо голову держит?
— О, гордо, гордо! Он знает, что он красивый парень.
— Красивый? Ха-ха-ха! Вы что-то, кажется, не очень хорошо видите, пани!
— Ну, что до этого, то, может, и правда старые глаза уже не так видят. Но я слышала, что надлесничий хочет, чтобы он бросил юридические студии и поступил в духовную семинарию. Это и неплохо было бы, — философствовала старая. — Пусть вступит в духовный сан и молится за грехи своих родственников. Ему, правду сказать, и нет другой будущности; по нём видно с первого взгляда, что он смешанной крови. Боже, боже! — вздохнула. — Какие же порой бывают люди на свете! И при порядочных родителях вырастет, и выучится, а подвернётся что-то этакое, и ум потеряет! — Тут и прервала вдова, протяжно, глубоко вздохнув. Потом поправила очки на носу, уголки губ опустились, и она начала так быстро вязать чулок, что спицы только мелькали.
Тётка подняла голову, взгляд её почему-то проникновенно остановился на мне.
И до сегодняшнего дня не могу я догадаться, что тот взгляд хотел мне сказать.
Помню только, что мои губы невольно дрогнули презрительно и что я вышла из комнаты. Переступая порог, я ещё раз обернулась на «добрую» вдову. Её взгляд встретился с моим. Глубокий, выжидающий взгляд. В ту же самую минуту она опустила руки с чулком на колени, придвинулась ближе к тётке — и я инстинктивно почувствовала, что теперь начнётся пересуд моей персоны...
* * *
Я его уже два дня не видела. А сегодня так хотела его увидеть!
На дворе прекрасная, ясная, звёздная ночь, которая своим чарующим спокойствием вызывает странную тоску из всех уголков сердца; и прямо перед моим окном зависла луна над горами, этими тёмными, молчаливыми великанами, так низко, что кажется: рукой бы её достал.
Орядина дома не очень любят.
Мне кажется, что я могла бы ему многое рассказать.
Меня обняли нетерпение, тоска; я смеюсь сквозь слёзы, а плачу от радости... трепетным плачем!
Почему это так? Боже мой, почему!
Но я не чувствую себя несчастной, как раньше, о нет! Я счастлива!
Я знаю, как его зовут. Его зовут — Василь.
Василь! — это красивое имя.
* * *
Мы ходили вчера с Леной по поручениям для тётки в город, и нам довелось увидеть его. Чем ближе он подходил к нам, тем меньше я могла говорить. Мысли разлетались у меня в голове, смешивались; а когда он подошёл уже совсем близко, то я замолчала окончательно. Уверенная, что он нас поприветствует, я подняла глаза, и он действительно нас поприветствовал. Его взгляд остановился на мне так... сама не знаю, как! Я почувствовала его так, как ещё ни одного взгляда до сих пор не чувствовала.
Он проходил по моей стороне, а мне пришла мысль, что он изменился в ту же минуту. Какой же он красивый!
* * *
Мы познакомились. Это вышло так: уже несколько дней гостил у нас один товарищ дяди, профессор из Р., по имени Лорден. Желая познакомить его со своими здешними друзьями, дядя велел нам всем к вечеру собраться и пойти в городской сад. Туда сходились все знакомые. Вечер был прекрасный, воздух свежий; в саду играла хорошая музыка и, войдя туда, мы застали уже большую толпу гостей.
Я была сегодня — как говорила Лена (она была в необычайно ласковом настроении) — «неприступна». Какая-то томительная тоска поселилась у меня в сердце.
С входом в сад овладело мной лёгкое, похожее на лихорадку волнение. Любопытно обвела я взглядом группы людей: первые, вторые; встретила знакомых; обычные лица, а сегодня словно скучнее, чем обычно.
Пошли дальше, — я всё осматриваюсь. Вдруг Лена сжала мне руку.
— Пойдём туда! — радостно воскликнула она. — Вот туда, к беседке! — И, повернувшись живо к тётке, шепнула ей несколько слов на ухо. Мне послышалось имя Зони, и я посмотрела на указанное место. Под огромной, хорошо мне знакомой липой сидел надлесничий со своими «женщинами», а возле них один молодой судебный практикант, Ленин и Зонин «тайный». Тётка направилась туда, а мы обе за ней.
Очень живо и очень шумно состоялись приветствия. Не успев как следует побеседовать, уже нашли какой-то повод для самого сердечного смеха. Разделились возле двух столов и расселись. Лена словно снова срослась с Зоней, а молодой чиновник тоже сел возле них, весёлый и ласковый с Зоней, хотя Лена больше тянулась к нему.
Увидев меня, стоящую ещё нерешительно, к кому присоединиться, Зоня огляделась вокруг.
— Куда делся Василь? — быстро спросила она. — Василю! — позвала нетерпеливо, а немного погодя отошла от нас, живо оглядываясь во все стороны.
Поняв, о чём идёт речь, мне стало неловко, и я была готова подойти к панне Марии, но тут Лена схватила меня за руку.
— Подожди, — сказала она, — не видишь? Зоня хочет познакомить тебя с Орядиным. С ним ты лучше повеселишься, чем с панной Марией, он ведь и так говорил мне как-то, что рад бы с тобой познакомиться. Панна Мария так живо разговаривает с профессором Лорденом, что было бы невежливо прерывать их беседу!
— А я всё же пойду к ней, — холодно ответила я. Я уже поняла, почему и она хотела избавиться от меня, хотела моего знакомства с Орядиным. Она не любила меня рядом с собой, когда какой-то мужчина приближался к ней. Зони она не боялась, потому что та была красивее её. Теперь она держала мою руку так крепко, словно клещами.
— Какая ты! — смеялась она через силу. — Наверное, сегодняшний комплимент Лордена, что ты со своими волосами похожа на Лореляй, понравился тебе так, что ты хотела бы его ещё раз услышать? А вот смотри, там уже идёт Зоня. — И действительно послышался где-то возле нас голос Зони.
— Я бы только хотела знать, — говорила она, — почему ты нас покинул!
— Неужели ты соскучилась по моём обществе? — послышался слегка ироничный ответ.
— Эх! что ты болтаешь! Я хочу тебя познакомить с панной Наталией Веркович. Вот что! С нами ты и так скучаешь.
И в ту же минуту она встала с ним передо мной и познакомила нас. Через мгновение, прежде чем мы успели обменяться хотя бы словом, все трое исчезли так быстро, словно сквозь землю провалились.
Мы остались одни.
Я была смущена и не знала, что сказать. К тому же мне казалось, что тётка, которая сидела недалеко, подслушивает каждое моё слово, следит за каждым моим движением и каждую минуту окликнет меня по-своему. Но на этот раз я, должно быть, ошиблась. Именно в эту минуту раздался её нарочитый смех, а вместе с ним и дядин добродушный, широкий «ге-ге-ге!». Забава там, очевидно, лилась весёлым ручьём, и мне нечего было бояться.
— Не прогуляться ли нам немного по саду? — спросил он, слишком поспешно застёгивая перчатки.
— Хорошо! Пойдём!
И мы пошли неторопливым шагом вперёд, больше оглядываясь, чем беседуя. Проходя мимо «наших», он остановился на минутку, потому что панна Мария хотела ему что-то сказать.
— Найдите, Василечка, Зоню, потому что я её нигде не вижу. Как ушли все трое, так и пропали. Я боюсь, чтобы она не простудилась в своей лёгкой одежде.
— Оставьте их, панна Мария! — быстро перебила тётка. — Оставьте их! Не знаете? Молодёжь чувствует себя свободнее, когда не видит надсмотрщиков над собой. Пусть развлекаются! Оставьте их, пан Орядин!
Орядин молча поклонился, а я прикусила губы, на которых с трудом скрывалась улыбка. Мне тётка постоянно говорила, что оставаться девушкам без старших в обществе молодых мужчин — это самое грубое нарушение хорошего тона, а тут...
— Эге! пан studious! — послышался где-то за моими плечами неприятный голос профессора Лордена. — Это действительно вы, Орядин?
— А я, я! — ответил тот, оборачиваясь с немалым удивлением и как будто неприятно поражённый.
— Гм, из Моравии? Гм, так почему же не подадите ей (он кивнул головой на меня), этой Лореляй, локоть?
— Какие у вас странные выдумки, пан профессор! — вмешалась