арный мужчина. Как-то мы ужасно скучали, и он спросил, нет ли у меня под рукой каких знакомых дам, с которыми можно было бы развлечься. Я рассказала ему о ней, а он настоял пойти к ней. И что вы думаете? Думаете, что она была мне за это благодарна, что я дала ей возможность познакомиться с холостым и обеспеченным мужчиной? Боже упаси! В первую минуту будто испугалась нас; потом всмотрелась в него своими большими мерцающими глазами, словно хотела постичь все его мысли, а затем закуталась в такую гордость, что от неё прямо холодом повеяло. Видите, как будто делала нам одолжение тем, что приняла нас, а не мы ей, что навестили её в её келье. Я тогда так рассердилась, что неделю не могла на неё смотреть; он смеялся. "Это она потому была такая, что ты была со мной, — говорил он, — но мы знаем, что тихие воды берега рвут. Когда нанесу ей визит один, она сразу смягчится". Дня через два он оделся как можно наряднее, простоял перед зеркалом целый час и снова пошёл к ней, будто за какой-то книгой. Сказал, что она была точно такая же. Потом отнёс книгу, а она даже не пригласила его сесть! Тогда он рассердился так, что я его ещё никогда таким не видела, а я смеялась до упаду. "Что эта компаньонка о себе воображает, — воскликнул он. — Думает, что кто-то к ней придёт? Что кто-то на ней женится? На такой, что жила доселе прихотями больших дам?" Он забыл, что она уже не была компаньонкой, а разве что швеёй? Вы знаете, Василий, — добавила шёпотом, — что она шьёт с недавнего времени тоже за деньги? Я как-то перехватила её старую protеgе [133], когда та несла юбку для какой-то мещанки. Мне бросился в глаза яркий материал, и я говорю: "О, какая красота, чья это вещь?" А она говорит: "Одной мещанки". — "Кто шил?" — спрашиваю. А она — ляп! что барышня. "Как? — говорю, делая вид, будто не понимаю, — она умеет кроить?" — "Она не шьёт дамам, — говорит, — потому что где ж столько времени взять, а мещанские юбки и жакетики — так прямо летят из-под её рук. Вот, — говорит, — хорошо, когда и отсюда что-то перепадёт. Бедная сирота борется с жизнью как может, поэтому бог её не оставляет". Так что она настолько бедна, Василий! А кто бы всего этого не знал, подумал бы, что она бог весть кто. Она глядит прямо перед собой, как настоящая аристократка; не знаю, у кого она научилась этому. Вы знаете, Василий, как высоко аристократы носят головы? Носит их высоко, а смотрят вниз. Не поворачивают голову то туда, то сюда, нет, только глазами водят. Этому она, видно, научилась ещё с детства, потому что делает это совершенно непринуждённо. Когда поднимет свои глаза вверх, мне становится как-то страшно. У неё такие странные глаза, Василий! Большие, будто неподвижные, и мерцают, аж жутко! Брат моего мужа говорил, что она напоминает какую-то рейнскую русалку или что-то подобное. Что за призрак, Василий?
Он рассказал ей легенду о Лорелее.
— Ах, значит, она, наверное, думает, что и сама так красива! — злобно зашептала она. — Наверное, поэтому такая заносчивая. У неё только губы очень красивые, чётко очерченные, с глубокими уголками, а кроме того что в ней? Всё это ей не поможет. Не заменит ей состояния. Не правда ли, Орядин?
— О, конечно, — ответил он и как раз в эту минуту наклонился за её веером, который держал в руке и уронил на пол.
— Поэтому она и не выйдет замуж. Подумайте только, какой бы у неё был приданое [134]. Не так ли?
— Так.
— А вы как думаете, Орядин? — продолжала она шептать с жаром. — Почему она не выйдет замуж?
— Я думал кое-что другое!
— Что?
— У неё слишком много крови будущего в жилах.
— Что? Что?
— Она слишком современна.
— Современна? Ха-ха-ха! — рассмеялась румынка. — Какая же она современна, если у неё не увидишь даже модной причёски? Какая же тогда я, Орядин, я, у которой всегда только самое модное, у которой все платья шьёт первая модистка в Яссах?
Он посмотрел на неё, и по его лицу скользнуло что-то вроде сожаления. Затем взял её руку, крепко сжал и сказал нежным, тихим голосом:
— Sie sind eine Rose ohne Dornen! [135]
Она благодарно улыбнулась и придвинулась ближе к нему.
— Не ходите к ней никогда, Василий, — умоляла ласковым голосом. — Я её не люблю...
— Разве я к ней хожу?
— Нет, но я ведь вас у неё встретила.
— Ну да! Это было другое... Мне пришло в голову... я хотел что-то узнать.
— Что? Что? — допытывалась она с любопытством.
— Правда ли, что сын её покойной хозяйки женится на ней... Я так слышал?
— И что же?
— О, ничего. Вероятно, в этом нет ни крупицы правды. Мне она ничуть не интересна; а вы думали (он с натянутой улыбкой посмотрел куда-то в противоположную сторону зала), что я хочу на ней жениться?
— Я так не думала, — ответила она, — только полагала, что вы её любите!
— Какая нелепость! — воскликнул он вполголоса, всё ещё смеясь. — А впрочем, даже если бы и так, то — как она сама когда-то сказала — любить и жениться — это вещи совсем, совсем разные...
Она хотела что-то быстро возразить, но он резко наклонился к ней, крепко сжал её руку и, вперив почти горячий взгляд в её глаза, прошептал с нажимом:
— Не правда ли?
Она смутилась, улыбнулась и замолчала.
* * *
Прошло больше полугода с того времени.
Орядин больше не приходил к Наталке. Часто бывал у румынки, но с ней там не встречался. Она не заходила к молодой женщине, хотя почти знала, когда он её навещал.
Старая Домна, которая прислуживала и румынке, рассказывала всё, когда видела там кого-то постороннего, хоть та никогда и словом её не расспрашивала.
— Что она только вытворяет с этими молодыми господами, просто ужас! — рассказывала она однажды, вернувшись оттуда почти сердитая, потому что должна была бегать по городу по нескольку раз в час. — Я уж состарилась, а такого не видала. Играет в карты, в какие-то "фанты", а курит, пьёт чёрный кофе — прямо мерзость. Наверно, и сама от этого почернела, как нечистый. А что там творится дальше, так лучше и не говорить!
— С кем? — тихо спросила девушка, и сердце её забилось быстрее.
— Да с тем, что похож на неё, словно родной брат, и который играет на скрипке! Он за неё ни гроша не стоит. Смеются оба, дерутся, как мальчишки на лугу, — ничего хорошего из этого не выйдет...
Наталка всё поняла и больше не расспрашивала. Однажды она даже попросила старую больше не упоминать ей, что происходит у её соседки.
Как-то утром, уже позже, румынка вбежала к ней заплаканная, разгневанная и расторгла [137] аренду квартиры.
— Почему? — удивлённо спросила Наталка.
— Да какого чёрта сидеть мне здесь дольше! — ответила она и, заплатив положенные деньги, которыми распоряжался отец Оксаны, вылетела, как фурия, хлопнув дверью. Через несколько дней она пришла попрощаться. Между прочим сказала:
— Скажите Орядину, пусть женится на ком хочет, мне до этого дела нет. Он ничего хорошего не заслужил.
— Скажите ему это сами, пани, — ответила Наталка.
— О, он теперь ко мне не придёт! — сказала она и горько усмехнулась. — Вы не знаете, какой он. Сегодня вспыхнет, обещает целый мир, а завтра уже холоден, как лёд, и мудр, как тот Соломон. О, как я его ненавижу! Передайте ему это, он к вам придёт.
— Пусть не приходит, — гордо сказала девушка.
— Эге, вы всё такие странные! — воскликнула она. — Я знаю, что он всё-таки когда-нибудь к вам придёт. Снова чем-нибудь заинтересуется и заглянет; тогда скажите!
Наталка промолчала. Ей было всё равно, потому что он больше ею не заинтересуется: она осталась той же, впрочем, что ей были за дело отношения этих людей? К этой женщине она не питала ни крупицы уважения, а его не могла совсем осуждать.
— Знаете, что я заметила? — заговорила румынка доверительно. — Я подметила, что он вас боится. Перед вами он хочет казаться другим. Это как раз хорошо. Однажды, ещё давно, он сказал, что вы "современны", а как-то что победит вашу гордость и что это будет лучшая минута в его жизни! И вот однажды он был у меня и смотрел в окно. В это время вы возвращались с прогулки и проходили через садик перед верандой, а ваша Диана приветствовала вас весёлыми прыжками. Вы наклонились к ней и похлопали по голове.
"Панна Верковичевна больше не заходит к вам теперь?" — спросил он, не сводя с вас взгляда.
"Нет", — ответила я.
"Разумеется, — ответил он насмешливо, — она скорее погибнет, чем пойдёт против своих убеждений. Она всё ещё такая же. — По его губам скользнула странная улыбка, и он добавил спустя минуту: — Когда-нибудь она убедится, что её взгляды не соответствуют жизни и что такой, какой она есть, ей не удержаться в нынешние времена".
— Потом он расспрашивал, кто чаще всего к вам заходит, ведёте ли вы широкую переписку и с кем больше всего встречаетесь. О, он по отношению к вам настроен странно, странно, и мне всё кажется, что вы могли бы ему многое сказать.
Далее, сказала румынка, ей кажется, что он женится очень выгодно, потому что как-то сказал ей, что та, которая захочет носить его имя, должна иметь тридцать тысяч; он вертится возле какой-то богачки, польки, но в то же время насмехается над ней: он ненадёжная натура, ненадёжная, как собака, она его ненавидит. И, обняв девушку, прижала её к себе, словно прожила с ней всё это время в величайшей дружбе, и ушла. Наталка долго боролась с мыслями, разбирая эти её слова, и замечание, что он настроен по отношению к ней странно, сильно её взволновало.
Нет, нет, говорил в ней какой-то голос, он её уже не любил. Всё это было лишь отголоском какой-то гордости и мести. Это только она не могла совсем отстраниться от него, следила за ним издалека, в тишине, следила мыслями и сердцем, не теряла веры в него и в то, что ей казалось в нём сильным и непоколебимым. Порой она упрекала себя за эти мысли. Жизнь так однообразна (убеждала она себя), а он напоминает ей, что она молода; кроме того, всё это не мешало ей ни в работе, ни в чём другом. А в то, что он хочет жениться богато и без любви, то есть только ради денег, в это она не верила. Он был страстный, несправедливый, горячий, непостоянный, но на это он был не способен. Он остался при всём этом в глубине тот же Орядин, по которому она порой так горько тосковала и которого она знала лучше, как бы он ни отдалился от неё.
А Марко?
О нём она слышала очень редко. Оксана почти никогда не упоминала его при ней, а если и упоминала, то разве что то, что он находится там или где-то ещё и что не надеется скоро вернуться домой. Как-то сказала ей, что он писал между прочим и то, что в свободные минуты описывает свои путешествия по всем доселе посещённым странам и что это небольшое произведение посвящено кому-то. Но кому оно посвящено, Оксана не сказала, а она и не спрашивала. Его образ всё больше бледнел в её душе, и знакомство с ним казалось ей теперь лишь какой-то прекрасной мечтой...
* * *
Она закончила писать свою повесть, о которой говорила своим подругам, что вложила в неё всю свою душу и писала её кровью