покойная Марко. В прошлом году был Орядин у Маевских, навещал и нас, и вспоминал, что ты живёшь только с избранными, "породистыми" людьми. Прошу тебя, что это за люди? Имеют ли хорошие должности? Получают ли большую плату? И — не стесняйся, Наталка! — не случается ли у тебя чего? Я что-то слышала о тебе, да не знаю, правда ли, будто у тебя есть даже два поклонника [122], один приличный, а другой противный, но тот противный — завидная партия. Напиши нам об этом, чтобы мы повеселились с тобой. Если бы ты теперь не носила светлых платьев, то пришли их Катюше, она их доносит, потому что перекрашивать не стоит и только портится материя", и так далее.
Я ответила на это сразу на следующий день и, разумеется, не приняла тёткиного проекта насчёт визита молодой прелестной девушки. Вместо этого я попросила её принять от меня два хороших, почти новых светлых платья, которых теперь не нуждаюсь и принятием которых она доставит мне удовольствие. Что же до "породистых" людей, то встречаю их очень редко, платят им очень плохо, живут они в довольно стеснённых обстоятельствах, и жениться им нелегко, потому что имеют весьма оригинальные взгляды на жизнь. Далее я написала, что со мной "ничего не случается", потому что я ничего не ищу, а что касается поклонников — то её осведомили плохо. Красивого поклонника у меня нет, а противный уплыл куда-то аж в Египет и ему и не снится жениться на бедной компаньонке, которая, впрочем, ни не ждёт этого, ни не верит, чтобы он сделал что-то подобное. Он гордый, а для неё смирение имеет смысл лишь в любви, и потому пусть никто не ждёт от этого какой-нибудь романтической развязки и так далее.
И разве я неправду писала?
Любит ли меня Марко действительно? В тихие одинокие минуты обнимает меня невыразимая тоска по нём, и мысли о том, что он меня любит, что тоскует, может быть, так же по мне, наполняют меня каким-то упоительным, невыразимо прекрасным чувством. Ах, я бы так отдохнула на его груди, я так устала!.. А потом спохвачусь: нет, нет, у меня иная будущность, не солнечная, меня ждёт борьба, я это словно предчувствую, я ведь только для того родилась, и потому прочь со всеми мечтами и воспоминаниями! Лучше взяться мне за сухой, твёрдый труд и бороться с жизнью. Всё остальное пусть исчезнет из моей души и не ослабляет её!
XIII
Через какое-то время после того навестил меня Орядин.
Это меня удивило, и я так смешалась в первую минуту, что даже стало смешно. Правда, он был и на похоронах, и насколько я тогда могла заметить, казался мне даже сильно тронутым, что во многом сблизило меня с ним, однако зачем пришёл он сегодня ко мне? Из простой ли любопытности узнать, как я теперь живу?
Он был в весёлом настроении, и я давно не видела его таким.
Почти одновременно с ним пришла и Оксана. Я была ей очень благодарна за то, что она умела именно тогда заговорить, когда ни я, ни он не имели что сказать, в общем, что она пришла. Без неё не завязалась бы между нами никакая беседа, между нами уже однажды что-то встало, наверное, навсегда.
Разговор шёл о пані Марко, о моих родственниках, о моей жизни и о том, что она течёт так тихо и незаметно.
— Вы плохо делаете, что отдаляетесь от мира, — говорил он. — Жизнь такая яркая, в ней столько интересного, что это, наверно, увлекло бы вас не одним по-настоящему.
Он уже помирился с людьми. А вернее (при этом он усмехнулся пренебрежительно) стали они, люди, для него шахматными фигурами, которые он расставляет на своей шахматной доске как ему угодно. Другого он не ищет и ничего особенного не надеется. Впрочем, и нет причины слишком глубоко вникать в жизнь, оно ни на что не пригодно.
— Какой национальности ваша шахматная доска? — спросила я. — Или, может, она интернациональная?
Он улыбнулся.
— Нет! — ответил потом, — она чисто украинская, но мне кажется, что вы хотели сказать прежде что-то другое.
— Я хотела сказать, — ответила я, — что не отдаляюсь от людей, только они сами отталкивают меня от себя. Впрочем, давайте говорить откровенно. Не забывайте, что во мне не ценят человека, а ценят положение. У меня нет состояния, нет мужа, а к тому же я "компаньонка", или там "гувернантка". Вот вам три причины, которые принуждают меня постоянно подчиняться. Вы думаете, что это так легко? Например, никогда не забуду, как мать одной из моих учениц, самая обычная женщина самого обычного чиновника, подталкивала ко мне руку для поцелуя и говорила: "Вы можете как-нибудь к нам и на кофе зайти". Видите, что-то подобное возмущает и огорчает меня до глубины, и мне делается при таких случаях так, словно меня кто-то ударил. Ах, я не умею гнуться и ползать! Впрочем, — добавила я, улыбаясь с гордым удовлетворением, — у меня есть и несколько искренних товарищей и работа; другого я не желаю.
Он рассматривал какие-то книги на моём столе. Об одном очень хорошем, знаменитом новом произведении он ничего не знал. На мой вопрос, много ли читает, ответил, краснея, что "нет". Он теперь так перегружен работой, ему так много нужно "учиться", что его прежняя страсть совсем угасает.
— А я почему-то думала, что вы должны очень любить литературу, — заметила Оксана.
Почему она так думала? Так ей казалось. Ей казалось это потому, что он тогда имел тот доклад.
О, тот доклад — это ещё давняя работа, ещё из совершенно другого периода его жизни. Его принудили "выступить" с докладом, и он, хочешь не хочешь, должен был на это согласиться. Тогда он нашёл одну из давно написанных работ, переработал её и прочитал.
А она думала, что он делал всё это по иной причине. Что (тут она улыбнулась шутливо) занимается женским полом, их критическим положением и современными, так называемыми, злободневными вопросами...
О нет! Он даже теперь сторонится женского пола. (Мне во время этих его слов кровь, словно пламень, ударила в лицо). Он заходит в женское общество лишь очень редко.
А у неё именно сегодня (увидев его здесь у барышни Наталки) мелькнула мысль пригласить его к одной работе.
К какой? Он был очень заинтересован.
Это не тяжёлая работа и требует лишь знатоков. Она задумала издать список книг для женщин, в котором были бы даны названия и содержание лучших произведений из всех отраслей наук, беллетристики и т. п. Содержание должно было бы подаваться всего несколькими словами, но так, чтобы каждый, желающий прочесть что-либо стоящее, сразу понял из списка, за что он берётся, из какого времени, направления и так далее. Это она придумала для женщин. Очень, очень многие из них читали бы охотно, но беда в том, что порой им нечего читать, а что хуже: они даже не знают, за что браться. Такой каталог был бы для них очень хорошим пособием, потому что научил бы их, что следует читать и так далее.
Разве это не было бы хорошо? Пусть он только вдумается в эту идею, пусть скажет, нет ли в ней чего-то умного? Ей уже много лиц обещали принять участие в этой работе, как-то: педагоги, историки, естествоиспытатели, писатели и т. п., одним словом, люди знания. Она хочет заложить это еn gros [123]. Это не может осуществиться за 24 часа, но она должна эту идею осуществить. Если бы ей удалось ввести этот план в жизнь, то это составило бы лучший "раssus" [124] её жизни.
Он был несколько удивлён характером этого дела, однако признал, что её мысль "замечательная". К сожалению, у него нет столько времени, чтобы он мог присоединиться к этому прекрасному делу. Он слишком пленник своего завода, а кроме того, хотел бы избавиться от всего, что носит название "экзамен". До сих пор его преследовала неудача, а теперь он хотел бы наверстать всё, в чём отстал.
Но, может быть, у него есть какие-то учёные знакомые, может, и женщины? — допытывалась снова Оксана.
— О, нет, нет! Никаких нет!
А всё же она видела его почти всегда с женщинами; например, зимой с лыжами [125] на плечах!
Он посмотрел на неё с минуту как будто не своими глазами, краснея до корней волос.
О, что касается этого, то это совсем другое дело, ответил он. Дамы, с которыми его можно так часто видеть, это жена и дочь его начальника. Он там словно дома, и потому нет ничего удивительного в том, что он часто с ними бывает. При этих словах его взгляд тайно остановился на мне. Я сидела с опущенными ресницами, чуть заметно побледнев.
— И что же это за дамы? — спрашивала с интересом Оксана. К какой категории можно было бы их отнести? Потому что она делит для себя женщин на категории: на хозяек, на учёных, на писательниц, на артисток, на представительниц и так далее. Очень ли они интеллигентны? Если дочь пошла в отца, которого она знает лично, то, конечно, должна быть очень умна. Он человек необыкновенно остроумный, а его некрасивое лицо напоминает ей всегда бюст Сократа. Впрочем, шутила она, можно бы и теперь в него влюбиться.
— Эти дамы, — ответил он, — всего лишь хозяйки и представительницы; дочь очень музыкальна и прекрасно танцует.
— Она красива, — свободно щебетала молодая женщина, — но очень заносчива.
Он сделал вид, что не слышит её.
— Она должна быть богатой, — продолжала Оксана, — и иметь очень много поклонников!
Он пожал плечами. Что это его заботит? Потом ответил лаконично, что "да", и внимательно всмотрелся в колечки дыма от своей сигары. — Это и делает её иногда интересной, — добавил он ещё.
— В каком смысле?
— Ну, когда она отказывает женихам. Они совсем не смущают её душевного настроения. Она так уверена в своём поведении, её мысли так выработаны, и она так умеет ими управлять, словно они только для того и существуют, чтобы ей подчиняться...
— Значит, она — царевна! — воскликнула Оксана (а я при этом слове точно вздрогнула), а потом добавила приглушённым тоном, как в раздумье: — Она полька.
Он ответил, что полька.
Она не присоединилась бы к её проекту; правда ведь?
О нет! Она не занимается такими делами. При ней человеку не приходит даже на мысль что-то подобное. Она не понимает таких идей. Но она всё же вполне сознательный, законченный характер. Она принадлежит к тем существам, которые принимают жизнь таким, каково оно есть; не смотрит на него как на какую-то тяжёлую обязанность или на какое-то тщетное дело. Одним словом, она верит в существование счастья. Это ему в ней нравится. Впрочем, она его вовсе не занимает.
Мой взгляд остановился на нём