не хочу ждать. Я должна сейчас написать задачу, позже хочу играть, и всё. Идём! — она нетерпеливо, развязно топнула ногой.
— Катя! Когда кого о чём-нибудь просят, это делают вежливо! — сделала я замечание.
Девочка несколько мгновений серьёзно смотрела мне в глаза. Потом быстро глянула на мать и, задрав нижнюю губку, сказала:
— Ты не смей мне приказывать, понимаешь?..
* * *
После его отъезда у меня остались только книги. Читаю очень много. Хочу стать духовно наравне с ним: хочу, чтобы он не склонялся ко мне. Вместе с ним хочу подниматься через все препятствия, все труды, через всю грязь жизни, хочу лететь, добраться до счастья, до "полудня"...
Обдумываю всю его сущность, начиная от отдельных взглядов до его характера, его натуры. Как-то он сказал:
"Мне упрекают, что я непостоянен; может быть, но в двух вещах я последователен [48], а именно — в ненависти к врагам моего народа и в ненависти к тем, кто сознательно меня обижает. О, как же я тогда последователен! Вы бы не поверили".
А в любви будет ли он верен? О, он будет верен, ведь он упивается самой любовью! Нет, я останусь уже на всю жизнь его царевной, его прекрасной русалкой! Я это чувствую. Он добьётся своей цели, любовь ко мне будет придавать ему силы. О, да! Ведь это та сила, что творит. Разве не так? Любовь всё победит. Я лишь тревожусь, как он будет жить, чем жить?.. Он ненавидит тётку, но он не знает, как я ненавижу того, кого он называет дядей. Это правда, что он ростовщик, плохой, скупой человек; об этом намекнула мне сама панна Мария в одну горькую минуту. На просьбу Орядина выдать ему хоть что-нибудь из его небольшого капитала он ответил, что капитал тот лежит "в доме", где и сам Орядин живёт. Пусть занимает на дом у кого хочет, он против этого ничего не имеет. Так, а дом записан на Зоню, за которую одну он готов голову сложить. Вот какой он!
Но я верю в Орядина, в его способности, в его волю, и потому успокаиваюсь. Молилась я раньше редко, но за него буду молиться. На горе, в тихой глубине леса буду молиться. "Над сиротой бог с калитой", — так бабушка говорила!
* * *
(Девять месяцев спустя).
Гу! Как меня пробрало холодом! Греюсь и не могу согреться... Ха-ха-ха! И правда ли я всё хорошо расслышала, всё поняла? Всё? Боже мой, боже! — и лишь теперь я узнала обо всём этом!..
Пять месяцев назад писал Орядин к Маевскому, чтобы тот прислал ему его деньги. Умолял, как свет стоит. Писал, что млеет от голода, что лекций, на которые с уверенностью рассчитывал, не может получить, а товарищи, которые помогали ему до сих пор, бедны, и он не может принимать от них ничего, его угнетает их помощь. И много, много такого! А Маевский ответил ему, что если медведю живётся хорошо, то пусть не ходит гулять на лёд. Что он ему никогда хлеба не жалел, двери перед ним не закрывал. Что всегда был ему искренним советчиком и охотно заменял отца; что останется таким и в будущем. Однако избранное Орядиным поприще не для него. Не для бедного сироты, которому отец оставил лишь скрипку, а мать золотое кольцо. Что дед его завещал, чтобы эти деньги были на случай болезни или другого несчастья. Дед желал также, чтобы он пошёл на теологию, в их роду из поколения в поколение были священники. Он, такой сирота, должен держаться традиции и родовых обычаев и, как сын крестьянина, обращаться к народу и жить с ним. Пусть потому не фантазирует о бог знает чём, а скорее возвращается домой и поступает на теологию, ибо время уходит и не возвращается. Это он пишет ему от чистого отеческого сердца и как старый опытный человек, который умеет считаться с жизнью, хоть и сам был когда-то молодым, горячим юношей...
Пять месяцев спустя, значит теперь, писал снова.
Седею, говорит, от горя и в последний раз прошу свои деньги. Мне живётся прямо как "собаке". "Не пришлёте мне моих собственных денег, — пишет, — то обращусь в суд! Опомнитесь, если не хотите иметь человеческой души на совести. Не толкайте меня в грязь и не забывайте, что вызывает нужда в человеческом сердце!"
А он, Маевский?
— Значит, в суд хочет подать меня мой "сын", — говорил. — И дождался я от бедного, на смех оставленного сироты на старости лет поддержки! — И горько рассмеялся. — Га! Пусть подаёт; это уже последствия нынешней модной философии; и я покорюсь ей. Я только спрошу: есть ли у него свидетели того, как дед его передал мне деньги? Какие деньги? Сколько их было? И что он, дед его, действительно передавал их мне? И на каких условиях? В конце концов, сколько раз говорил я ему, что та мелочь, что осталась ему от деда, лежит вот здесь, в доме, что не пропадёт! До сих пор он и не спрашивал об этом подробно, что именно осталось ему от его семьи, а теперь вдруг! Я вижу за этим что-то другое, — продолжал он. — Это пахнет чем-то иным; пахнет уже юридическими хитростями, которые выдумала не его голова. Но пусть! Какой бы я себе ни был ничтожный и простой человек, но последнего куска хлеба не отдам из-за него! У меня есть и своё дитя! Сегодня-завтра я закрою глаза, и кто тогда станет о ней заботиться? Мне бы уже и не шло о тех жалких несколько ринских, но мне важно сломить его чёртову дерзость. Своей горячностью он загонит себя в беду. Он слушает модные принципы, а знаете, пан профессор, душу этих принципов? Она вот в этих немногих словах: "Что твоё, то и моё, но что моё, то не твоё!" Поняли, куда дорожка в горах? Но постой-ка (шептал злобно), я сыграю ему другую песенку! Сыграю её, только пусть ещё немного подождёт! Я кроток, пока кроток, но как раз потеряю терпение, тогда не ручаюсь за себя!..
И ушёл. Ещё звенит мне его маслянистый, фарисейский голос в ушах, ещё дом будто дрожит, как он хлопнул сенной дверью за собой. Как я его ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. Иисусе Христе!
Тем же сладким, жалостливым, ровным голосом он обманывает и крестьян, вырывает у них деньги за малейшую провинность, за щепоть сухого хвороста или за то, как застигнет кого в лесу...
Я судорожно дрожащими пальцами перерыла все ящики своего комода, все коробочки в нём. Думала найти хоть что-то, похожее на деньги. Но нашла только несколько старых, продырявленных монет, которые когда-то получила от бабушки...
Глухое, невыразимое отчаяние охватило меня.
Что делать?
Я снова и снова обдумываю то, что услышала.
— Посылайте деньги на дорогу и пишите, пусть возвращается! — советовал дядя искренне.
— И вы бы его увидели, если бы я послал деньги на дорогу! — смеялся надлесничий. — Вернётся он сам! Только пусть поживёт там ещё немного, пусть поживёт! Не знаете? До времени кувшин воду носит!..
Я закрыла глаза руками, а он явился перед моей душой.
Явился бледный, с тлеющими глазами, в старой одежде, голодный!
Я вскрикнула. Орядин! Видишь ли ты? Я не в силах тебе помочь! Я, твоя царевна!
И я точно увяла за каких-нибудь два часа.
* * *
Мчатся дни, бегут ночами,
Лето кончилось, лист дрожит,
Гаснут очи... сны за нами,
Думы спят, и сердце спит.
И всё уснуло — не гадаю,
Живу ль я, или доживаю,
Или так по свету мчусь,
Уж не плачу и не смеюсь...
Т. Шевченко
Неужели душа моя от усталости замерла? Или убийственная, безнадёжная однообразность сделала меня равнодушной? Я уже не понимаю себя. Живу от утра до вечера, потому что до вечера нужно дожить, а ночь пересыпаю, потому что за нею наступает утро. Мне всё равно, что будет завтра, а послезавтра? тоже безразлично!
Иногда во мне звучит голос, что жизнь должна мне ещё многое. Тогда вспоминаю его и теряю рассудок. Плачу, пока не успокоюсь. А это спокойствие — холодная, тупая тоска.
Нередко в жаркие дни, когда воздух раскалён, я совсем слабею. Тогда бросаюсь где-нибудь в траву и наблюдаю крошечных, едва видимых мушек, как они кружат в воздухе. Иногда засыпаю, а он — будто только того и ждал — снится. Всегда горячий, весёлый... смеётся надо мной, что у меня совесть "нежная, как паутинка"...
* * *
Сегодня после обеда мы с тёткой сидели в саду и распарывали какое-то старое платье. Дядя, вернувшись из школы, закурил свою трубку и сел возле нас.
— Ну что же, Милечку, что там нового? — спрашивала тётка, которая не любила долгих минут молчания.
— А что же там может быть нового, Павлинко? Всё то же: ребята шалят, не учатся. Школа для них — тюрьма. Лучше бы по горам, по двору бегали! Ах, молодёжь! У молодёжи, известно, мысли бог знает где...
— А дальше, Милечку?
— Ну, потом, Павлинко, я проголодался. Вот это самое новое! — Он добродушно засмеялся и глядел сквозь густые клубы дыма в воздухе.
— А меня сердит, Милечку, что Лена ничего из Л. не пишет, — сказала тётка. — Как уехала, так будто в воду канула. Я не понимаю, почему теперь дети так быстро забывают о родителях. А она тоже!
— Ну, что ж? Хорошо ей там у тётки, и потому молчит!
— Это правда, что у моей сестры ей будет хорошо, но всё-таки я хотела бы знать, как и что.
— Что же ты хотела бы знать, Павлинко?
— Эх, Милечку, тебе нужно сразу всё как на ладони, — ответила тётка нетерпеливо. — Ты никогда сам не догадаешься, что нужно!
— Наверное, хочешь знать, гуляет ли она достаточно, Павлинко? — спросил дядя, немного обеспокоенный, что опять не догадался. Тётка горько усмехнулась.
— Думаешь, Милечку, что двадцатитрёхлетняя девушка выходит в свет ради прогулок? Ну уж что, а в политике ты никогда не разбирался.
— Ты угадала, Павлинко! — сказал дядя, высоко подняв брови. — Угадала. Я всегда держался по отношению к политическим стремлениям безразлично или издали. Это не хорошо, когда все политиканствуют. Для меня моя должность — политика. Думаешь, Павлинко, что с подрастающими мальчишками не нужно иногда политиканствовать? Ой, ещё как! Но я всегда за спокойствие. Лучшая минута в жизни — минута, прожитая в покое. Меня мои ученики понимают и любят за это. Я и учу их любить покой, и потому, Павлинко, я не играю в политику, которая ведёт к нарушению спокойствия. Нет, борьба за царскую бороду меня никогда не интересовала.
— За царскую бороду! Но когда речь идёт о будущем твоего ребёнка?
Дядя встревожился.
— Так что же с ней, Павлинко? Может, ей нужны деньги, а ты не хочешь мне прямо сказать? Тётка вздохнула.
— О Милечку, если бы у неё были деньги, то у неё было бы всё, что ей нужно. Тогда я бы не посылала её в свет к людям...
— Так скажи ей вернуться домой, Павлинко! Везде хорошо, но, по правде, дома всё-таки лучше всего.
— Что она дома начнёт? Кто её увидит? С кем сойдётся? Пропадёт, и всё; а годы не вернутся назад. Дядю словно озарило. Он догадался.
— Ты права,