Гости — одни сидели группами, другие стояли или прогуливались, болтая, шутя или даже торгуясь. Леон не отходил от Германа. Сегодня он впервые сблизился с этим самым могущественным бориславским тузом и почувствовал к нему какое-то странное дружелюбие. До этого они стояли друг против друга как враги. Леон прибыл в Борислав всего два года назад с уже готовым и довольно крупным капиталом. Он был образованнее Германа, хорошо разбирался в торговле, читал кое-какие горные книги и полагал, что стоит ему только появиться в Бориславе — и всё подчинится ему, и он станет полновластным хозяином. Заранее он строил планы: как он дёшево скупит обширные и наилучшие для добычи участки земли, как заведёт машины для быстрого и дешёвого извлечения природных богатств, как поднимет весь нефтяной промысел и будет по своей воле взвинчивать или опускать цены на всех рынках. Однако реальность оказалась совсем иной. В Бориславе уже действовали сильные игроки, и самой влиятельной силой среди них был Герман. Леон поначалу злился, видя, с какой нескрываемой неохотой его принимали местные предприниматели. Особенно Герман, простой, необразованный, бывший мелкий лавочник, был ему как бельмо на глазу, и Леон старался везде его уколоть, а в обществе — при всей внешней вежливости — никогда не упускал случая показать своё интеллектуальное превосходство. Герман, в свою очередь, не придавал значения уколам Леона, а бил его по деловой части: перехватывал участки, которые Леон хотел купить, переманивал его лучших рабочих, и при всём этом делал вид, будто ничего не знает. Для Леона это было уже слишком. Он понял, что таким способом далеко не уедет. Правда, до сих пор ему в Бориславе везло: он наткнулся на несколько богатых залежей воска, а кипячка во многих шахтах шла хорошо. Но Леон справедливо опасался, что удача может отвернуться, а на такой случай лучше иметь сильных союзников, чем сильных врагов. Тем более, после смерти жены он стал мечтать об оседлой, спокойной жизни, пустить корни и наслаждаться в старости плодами бурной и полной тревог молодости, а также обеспечить хорошую жизнь своей единственной дочери. Для этого нужно было иметь круг друзей, а не врагов. К тому же он слышал, что у Германа есть единственный сын, проходящий торговую практику во Львове — и мысль его тут же метнулась в ту сторону: сын Германа и его Фанни — отличная пара; два самых крупных капитала соединяются родственным союзом, и вместо борьбы — объединение. Мысль Леона рисовала золотые замки на этой прочной основе.
— Видите, дорогой сосед, — говорил он Герману, — сам не знаю, что такое, но как-то остро потянуло к своему тихому, спокойному и счастливому пристанищу. А то всё человек был, как перелётная птица: то тут, то там. Нет, пора угомониться!
— Я того же мнения, — сказал Герман, делая вид, будто разговор его очень занимает.
— Не дал мне бог сына, как вам, — ну, зато есть у меня дочка, бедное дитя. Увидеть её счастливой, с любимым мужем, среди деток — ох, это единственная цель моей жизни…
— Дай бог, чтобы и это вам исполнилось.
— О, как я этого желаю… Ах, и ещё — кружок хороших друзей, таких, как вы, дорогой сосед, — нет, больше мне для счастья ничего не нужно…
— Ну, что до меня, — сказал с улыбкой Герман, — из Дрогобыча я не убегу, можете всегда на меня рассчитывать.
— О, я знаю! — сказал Леон и крепко пожал Герману руку. — Я знаю, что вы — искренний, добрый человек! Вы не поверите, как давно я хотел поближе познакомиться с вами… А как ваш сын? Правда, я не имел чести быть с ним лично знаком, но он мне уже мил и дорог, как родной.
Герман чуть поморщился при упоминании о сыне, словно вдруг на мёде раскусил зёрнышко перца.
— Мой сын, — ответил он неохотно, — благодарю за добрый интерес! Вот, работает, как может.
— Ну что вы такое говорите! — воскликнул Леон. — Я и сам знаю: сын такого отца и минуты в праздности не проведёт! Эх, дорогой сосед, как бы я был счастлив, если бы мы могли взяться за дело вместе, сблизиться во всём настолько, чтобы… — Он прервался и посмотрел на Германа, а тот на него, не понимая, куда он клонит.
— Знаете, — начал снова Леон, — сегодняшний день для меня такой важный и счастливый…
В это время оба собеседника встали и подошли к окну, так как в помещении стало душно. Герман выглянул наружу. Не успел он отойти, как вдруг кирпич, словно стрела, влетел прямо в окно — туда, где только что стоял Герман. И как раз в ту минуту, когда Леон говорил о сегодняшнем счастье, кирпич грохнулся на стол перед ним, в кучку стаканов. Больно зазвенело и разлетелось стекло, кирпич отскочил и, ударившись о противоположную стену, упал на пол. Все вскочили, а Герман побледнел, как полотно: он понял — кирпич летел в него.
— Что это? Кто это?! — послышались встревоженные крики. Леон, Герман и ещё несколько гостей выскочили наружу. Там тоже стоял шум.
— Лови его! Какого-то хама! — кричал изо всех сил мастер.
— Кто это кидает кирпичами?! — крикнул и Леон.
— А вот, прошу пана, какой-то оборванец-вуглярчук. Шлялся тут по улице, заглядывал, заглядывал, а как увидел этого пана (показал на Германа) в окне — схватил кирпич, швырнул и бегом! Лови его, лови и в полицию! — заорал мастер двум рабочим, бросившимся вдогонку по Зелёной улице за убегающим вуглярчуком в чёрной, как смоль, рубашке и такой же куртке.
— Ого, эта бестия удирает! Не догонят! — сказал мастер.
Рабочие, бросившиеся за парнишкой, и вправду, похоже, так подумали — остановились, запыхавшись. Один наклонился, поднял камень и метнул вслед убегавшему, как раз на повороте. Камень угодил прямо в пятку, и тот, почувствовав боль, закричал, как раненый зверь, и исчез за стеной. Этот крик странно подействовал на Германа.
— Эй, а кто это такой? — спросил он. Никто не знал этого парнишку. Но Леон посмотрел на Германа — и даже испугался.
— Боже мой, что с вами?
— Ничего, ничего, — ответил Герман, — просто духота. Что-то сдавило в груди. Но этот голос, этот голос… такой странный…
Леон не мог понять, чем странен этот голос. Ему он показался самым обычным. И сам Герман не мог объяснить, что именно его так задело — ему казалось, что он уже слышал этот голос, но где — не знал. Только чувствовал, что какая-то тайная, необъяснимая сила всколыхнула в нём страшные, давно забытые воспоминания, какую-то бурю, следы которой всё ещё жили в его сердце. Но что это было, как оно связано с тем диким, болезненным воплем раненого угольщика, — Герман объяснить себе не мог.
Тем временем Леон взял его под руку и повёл в сад, под тенистые деревья, на ароматную высокую траву. Прохладный воздух быстро успокоил Германа, и Леон снова начал говорить ему о своих желаниях и надеждах:
— Ах, как горячо я ждал дня, как сегодняшний! Как мечтал, чтобы с него начался новый, спокойный, счастливый период моей жизни! Чтобы именно в этот день завязались для меня все счастливые узлы! И вот он пришёл, мои надежды сбылись, все узлы завязаны — кроме одного, самого важного… Ах, дорогой мой сосед и друг, вы бы сделали меня самым счастливым человеком в мире, если бы помогли мне завязать этот последний, самый главный узел!…
— Я? — удивился Герман. — Какой же это узел?
— Чего тут долго ходить вокруг да около, — сказал Леон, взяв Германа за обе руки, — моё самое заветное, сердечное желание: пусть наши дети, моя Фанни и ваш Готлиб, станут парой!
Герман промолчал. Мысль эта не была для него неожиданной, но его немного удивило, что предложение исходит от Леона.
— Так что, вы согласны? — спросил Леон.
— Гм… не знаю, как бы это… — неуверенно произнёс Герман.
— Вы сомневаетесь? Не сомневайтесь, дорогой сосед! Разве вы не видите, какую выгоду нам принесёт такое соединение? Подумайте: мы оба — главные силы Борислава, мы вместе, родственно связаны, — кто тогда сможет нам противостоять? Все подчинятся нашей воле, а кто не захочет — за одно наше слово падёт в прах! Подумайте: мы станем хозяевами всей нефтяной торговли, мы определяем цены, скупим окрестные деревни, леса, карьеры и копи! Вся округа — в наших руках. И не только торговля и промышленность, но и политика окажется в нашей власти. Все выборы — как мы скажем, депутаты и представители говорят, что мы велим, защищают наши интересы, паны и графы ищут нашей милости!… Вы понимаете? Мы — сила, и пока будем держаться вместе — никто нас не одолеет! — И, увлечённый своими словами, Леон бросился обнимать Германа.
— Согласны, дорогой друг, брат? — воскликнул Леон.
— Согласен, — сказал Герман, — только не знаю, что скажет моя жена.
— Что, ваша умная и благородная жена может не хотеть счастья для своего сына и моей дочери? Нет, не может быть! Пойдёмте к ней. Я должен сегодня же уладить это важное дело, и как только разойдутся гости — пойдём вместе, представимся, поговорим…
— Она очень любит своего сына, это правда. Но мне кажется, лучшей партии для него, чем ваша Фанни, она и не найдёт, — сказал Герман.
— Ах, дорогой друг! — радостно вскрикнул Леон. — Какое счастье для меня в этот день! Боже, какое счастье! Пойдёмте, пойдёмте!
II
Рука об руку шли два приятеля по Бориславской дороге к дому Германа. Говорил в основном Леон. Он был человеком очень впечатлительным и мгновенно заражался любой идеей. Без устали он рисовал перед Германом всё новые картины их будущего могущества и величия. Всё с его уст лилось, как сладкий мёд, все трудности исчезали, как снег на солнце. Практичный и холодный, Герман поначалу не слишком поддавался на эти золотые горы, но чем дальше, тем сильнее Леон втягивал и его, и в его недоверчивой голове постепенно начало зарождаться сомнение: «А что ж, разве это невозможно?..»
С сыном своим, Готлибом, у него с давних пор было только огорчений и хлопот, так что он даже никогда не надеялся увидеть от него чего-либо путного, тем более строить такие заоблачные планы. Вот и недавно купец, у которого Готлиб проходил двухлетнюю практику, писал ему, кажется, уже в сотый раз, что Готлиб плохо себя показывает, к делу нерадив, деньги из дому тратит безумно, издевается над другими служащими, и неизвестно, какие ещё глупости вытворяет…