Его взгляд впился на мгновение в заведующего, а затем скользнул и остановился на лице его жены.
Тигра он бы убил на месте, мелькнуло молнией в его уме, одним словом и присягой — но её, ту серну-матерь, что сидела вон там с лицом белым, как полотно, и большими карими глазами, что смотрели теперь на него тревожно и умоляюще, будто ожидая смертного приговора, в ту серну он не мог выстрелить, пусть бы было что угодно. От его заявления она бы упала мёртвой. Ведь она любила его, своего польского Цезаря Борджиа. Любила безгранично.
Бабушка и все прочие напряжённо ждали его ответа, словно от него зависело бытие-жизнь всех присутствующих. Тем временем он отвернулся и, отойдя от заведующего на два шага, ответил отчётливо: "Всё, было всё". Его лицо было бледным, будто в эту минуту он отразил от себя самого страшного врага.
"А видите?" — воскликнул с триумфом заведующий, откидывая назад свои красивые волосы со лба.
"Впрочем, само собой разумеется, что украинец на своего соотечественника не выступит во вред, кто бы вас там всех ни знал. Однако я один вас не считаю авторитетным свидетелем, а к тому ещё добавлю: кто нам докажет, что он не прервал игру, не вернулся тайком домой в ту несчастную ночь и не "одолжил" себе оставшуюся сумму? Гм?" Тут заведующий оказался, как недавно, в нескольких шагах перед учителем и играл с ним своим взглядом. Тот не двигался с места, лишь лицо его меняло краску. "С т е р е г и т е с ь, пан заведующий, — процедил он, вспыхнув глазами, — иначе вы могли бы об этом пожалеть". И Цезарь Борджиа пал. "Я украинец, это правда, и он был таким, но относительно подозрения, что такой гордый муж, как он, мог во время игры отлучиться, чтобы украсть доверенные ему товарищем деньги, я решительно отрицаю. На это могу и присягнуть" — и он невольно поднял два пальца вверх.
"Чем вы это докажете?"
Рыбка слабо усмехнулся.
"Может, хотите себе припомнить, пан заведующий, — сказал он, — что я останавливался время от времени у него за плечами, ведомый каким-то предчувствием, что ему в этот вечер не повезёт в игре, тем более, что, как вам известно, он вовсе не выказывал желания идти на вечер к Ганингаймам и лишь ради вашей уговорки решился на это. Я боялся и потому, так сказать, сторожил над его игрой, что приобрела у него характер фанатической страсти, когда он начал проигрывать и старался отыграть проигранное".
"Да, так страстно играл, фанатично, это засвидетельствую и я", — воскликнула снова неожиданно госпожа Орелецкая из группы собравшихся.
Учитель и на этот раз усмехнулся, кивнув издали ей головой. "Засвидетельствуете, госпожа? — спросил он едко. — Это хорошо. Потому что я могу ещё и то засвидетельствовать, что, когда пан заведующий у д а л и л с я к у д а - т о — то после полуночи на время, что протянулось три четверти часа, вы были той, что заняла его место. Правда, вы не играли, госпожа, но когда я советовал ему бросать игру и возвращаться домой, вы, напротив, удерживали его и уговаривали играть дальше. Зачем, о чём с ним говорили? — добавил с нажимом, — я не знаю. Это меня уже не касалось".
Она покраснела до корней волос, бросила на него злобный взгляд и умолкла.
"Я вам поверил, пан учитель, — отозвался снова заведующий, переходя с иронией через замечания своей сестры и учителя, — что вы играли роль какого-то ангела-хранителя возле капитана, но так как вы были тем вечером у в е л ь м о ж и в Ганингаймов лишь виночерпием, то не имели достаточно времени своё благородное намерение довести до конца. Поэтому я ещё раз повторяю: кто докажет, что он не прервал игру, не вернулся скорее домой и не занял себе и оставшуюся наличность доктора H. Н."
При этих словах он наклонился, будто к поклону против присутствующих, и повёл, допытывающе вызывая, взглядом по ним.
В первую минуту наступило молчание. Затем все обернули головы в одну сторону. Ольга Альбинская, что стояла доселе за плечами своей тёти, вдруг словно из земли выросла, очутилась перед заведующим и подняла руку. "Я докажу, дядюшка, что он не возвращался ночью, что не трогал чемодана и денег и лишь утром, после четвёртой, явился подавленный, сломленный, а через час потом наступила катастрофа". Сказав это, она умолкла, словно увяла.
"Ты? — ответил заведующий, почти касаясь её. — Ты знаешь даже, что в четвёртом часу?"
"Да, — ответила девушка, — потому что тем утром я была первой на ногах ради своих пчёл, к которым, как вы знаете, рано утром я сразу выбегаю. А нынче было такое чудесное утро. Я чего-то не спала той ночью… как вам уже ночью рассказывала".
Глаза присутствующих останавливались удивлённо то на девушке, то на заведующем.
"Ты мне что ночью рассказывала? — спросил он, вонзая свой проникающий взгляд в неё. — Ты, видно, напротив, так хорошо спала — потому что — вот, что тебе снилось".
"Нет, дядюшка", — возразила она, и по её слегка бледным устам что-то, словно улыбка, пробежало.
"Вы забыли, что возвращались той ночью домой за какими-то бумагами, как вы это говорили, для вельмож Ганингаймов, когда заходили через мою комнату в гостиную капитана закрывать окно, потому что не имели ключа от его дверей…"
Да. Это было сказано.
Все глаза обратились на заведующего.
Он это почувствовал.
Но он недаром упражнялся годами в умении владеть собой, чтобы в крайние роковые моменты своей жизни не держать себя в руках. Он взял её за руку, что стояла спокойно с опущенными вниз глазами, не двигаясь ни на миг, и сжал её словно железом.
"Безумная! Ты защищаешь фантастическими словами врага народности твоего отца, потому что думаешь, что он был так наивен, как ты? — взорвалось вдруг из его уст тяжёлым гневом. — А мой дом выставляешь на клевету и в ложный свет? Н е м к а, т ы! Недаром была ты мне из детей моего брата наиболее неприятной. В тебе нет ни капли крови его благородного народа. Твоя мать немка-мещанка, и ты в неё пошла. Если бы не взгляд на тяжёлое материальное положение твоего отца, а моего брата, я бы спокойно показал на дверь и сказал: прочь из моего дома, а так смотрю сквозь пальцы".
Сказав это, он поднял на мгновение руку к глазам и будто действительно смотрел "сквозь пальцы", а протёрши лоб, вздохнул тяжело.
Молодая девушка смотрела большими глазами на заведующего, а через миг, разомкнув бледные уста, сказала: "Принадлежит ли это сюда или нет, что моя мать онемеченная украинка, а я сама сознательная украинка — я оставляю, а натоместь спрашиваю: на какую же "клевету" выставляю я ваш дом, дядюшка? Вы заходили в гостиную и говорили, что закрыли окно. Кто его открыл, Господь знает. Мимо нашего дома много людей проходило той ночью. Когда в дворце пир, празднует и рабочий люд.
Это известно".
Заведующий не ответил ничего. Закинув руки за спину, он подошёл к окну. Когда повернулся спустя время, его лицо было таким спокойным, будто мгновение назад не потрясала им буря до самого дна души. В комнате царила, как прежде, тишина. Казалось, все присутствующие задержали дыхание, будто каждое мгновение должно было случиться что-то страшное. Но ничего подобного не произошло. Лишь штабной врач поднялся со своего места, оглянулся за чем-то позади себя… и потянулся к нагрудному карману за своим блокнотом.
"Вы что-то сказали, пан доктор?" — спросил вдруг заведующий, обращаясь исключительно к нему.
"Ничего, пан заведующий", — послышался сухой ответ.
Тот усмехнулся, едва заметно открывая свои красивые губы над зубами сбоку. Но никто из присутствующих, кажется, не понял этой его усмешки в тот момент.
"Как останется дело между нами, пан заведующий?" — обратился теперь врач, глядя на него взглядом, отнюдь не дружеским.
"С чем?" — спросил тот, словно удивлённо.
"С теми моими деньгами, что остались в капитанском чемодане".
"Это ваше дело, пан доктор", — ответил заведующий и пожал плечами.
"Это ваш серьёзный ответ?"
"Да, пан доктор. Самый серьёзный. Мне осталась бы разве что задача спросить вас, что это именно за деньги, которые вы передали на хранение капитану Цезаревичу и не оставили при себе именно теперь, во время плена?"
Врач встрепенулся… и взгляды обоих мужчин пересеклись. В глазах врача вспыхнула ненависть.
"Это сюда не относится", — ответил он и раздражённо ударил рукой по сабле.
"Вот и видите. По правде говоря, добродетельный господин, всё это дело безгранично глупо, — сказал тут заведующий. — А если вы настаиваете, доктор, что оно займёт меня и дальше, то ошибаетесь. У меня есть другие дела перед собой".
Врач взглянул на него презрительно, но спросил спокойно: "Вы поляк, пан заведующий?"
"Я думаю, что это достаточно известная вещь", — ответил тот строго и провёл рукой по волосам.
"А я отказываюсь от пропавшей моей наличности, даже если бы она нашлась. Мне некогда заниматься её розыском.
Мы едем сейчас дальше".
Оба поляка усмехнулись, словно по внутреннему приказу, и одновременно отвернулись друг от друга.
Майор, немец и солидный чиновник, что сидел со строгим выражением лица чинно недалеко от бабушки, с перекинутой одной на другую ногой в сапогах и молча следил за всем, встал в эту минуту со своего кресла и, поклонившись бабушке, слегка поднимая руку к виску, покинул комнату ровным громким шагом, не взглянув ни на кого, будто проходил пустую залу.
Штабной врач, передав бабушке расписку за возвращённый ею долг покойного отца и легко поклонившись присутствующим, вышел и сам за майором.
За ними поднялась и бабушка.
"И я пойду, пан заведующий, — сказала она, обращаясь к нему. — Пойду искать себе иного бытия, чем нынешнее, чтобы продолжать жизнь с сиротами. Я говорю "сиротами". Но на деле речь должна идти лишь об одной, а именно о дочери покойного, ибо его сына, последнего его рода, я оставляю вам. Воспитывайте вы его. На джентльмена-спартанца, пан заведующий, и украинца, как того желал, как вам известно, его отец. Последнее я подчёркиваю. Спартанец в характере и теле, несгибаемый для своей нации, как и для личностей, в полном значении этого слова. Так до того времени, пока я не потребую его назад у вас".
Заведующий вытаращился на бабушку. Не сошла ли она, часом, с ума?
Она угадала его мысль, а я расплакался, услышав, что должен остаться без бабушки.
"Да, пан заведующий, — повторила она твёрдо. — Тем вы заплатите долг против осиротевших детей. Я не отступлю ни шагу за порог, пока вы не согласитесь с этим моим желанием. А ты не плачь, Максим, — сказала она строго с побелевшими устами ко мне, выпрямляя меня перед собой, когда я изо всех сил прятал своё лицо среди складок её платья и жался к её груди. — Не плачь! Зачем? Ты слышал, что твой отец не хочет видеть у тебя слёз.