Вынувши несколько крупных банкнот из бумажника, она подошла к нему, сидевшему недалеко от неё у стола с другой стороны, и, кладя их прямо перед ним, сказала: "Я возвращаю вам, пан доктор, от имени моих осиротевших, несовершеннолетних внуков, долг, взятый у вас моим покойным зятем, активным капитаном Цезаревичем, из тех денег, что были вами переданы на его руки, и прошу о расписке".
Штабной врач встал.
Это был элегантный, солидный поляк средних лет.
"Это я принимаю, госпожа, — сказал он, кланяясь, — и распишусь, но я должен добавить, как бы мне ни было неприятно, что, отъезжая на день в Д., я передал ему втрое большую сумму на хранение. Вернувшись, я не застал ни гроша, а его самого мёртвым. Его чемоданчик, где находилась моя наличность, был взломан. В оставленном мне письме от него он упоминал лишь о в ы п о ж и ч е н н о й сумме. Кто мне вернёт прочую потерянную наличность? Ведь вы признаёте, госпожа, что солидный честный человек, каким он был, а он действительно таким был, это засвидетельствует не только его полковник, но и целый полк, при котором он служил, пал здесь твёрдо майор. Он, — продолжал врач спокойно и сухо, — идя вечером в такой дом, как у Ганингаймов, хорошо знал, что там не обойдётся без игры в карты. Что он имел при себе своей наличности, что потерял или выиграл, меня не касается. О взятом им взаймы из тех моих, на его руки переданных денег, я ничего не говорю. Вы их возвращаете, я же только иду по-военному прямой линией и заявляю: он легкомысленно оставил дома мой ему вручённый капитал, не обеспечив никак на случай, если бы он мог быть по какой-либо причине утрачен… Я спрашиваю ещё раз: кто мне возместит потерю?"
Бабушка встала.
Её взгляд скользнул по нему.
"Скажите прямо, пан доктор, — сказала она, — вы утверждаете, что умерший присвоил себе всю вашу наличность? Говорим откровенно, поступайте, как хотите. Зачем передавали ему свой заработок? Вот, — добавила она, — господин заведующий, поляк, мог бы так же его принять. Я здесь чужая. Мне жалко каждой минуты. Наше, то есть моё и оставшихся сирот, положение теперь такое, словно под открытым небом, и должно принять иной оборот. Нам некогда терять время. Я здесь чужая и не отвечаю далее ни за что.
Это последние слова моего зятя к нему и ко мне", — сказала.
"Дорогие сироты мои, мама!
Три дня назад, а именно 188… 25 апреля, передал мне мой товарищ, штабной врач нашего полка H. H., отъезжая на 48 часов в курорт Д., чтобы осмотреть тамошние лечебницы и заведения с минеральными водами, значительную сумму на хранение.
Вечером того дня я был приглашён на карты к Йоахиму фон Ганингайму, где должен был состояться шумный праздник. Мне не следовало туда идти; но случилось так, что я пошёл, поддавшись слабой настойчивости г-на Альфонса Альбинского, горного заведующего, у которого я со штабным врачом Н. и был тогда приглашён на квартиру. Позже, то есть после согласия явиться у Ганингаймов, рассудив, что не имею при себе такой соответствующей наличности, как подобало бы на вечер у Ганингаймов, я занял себе из вышеупомянутых денег штабного врача H. Н. … гульденов. Остальное я снова вложил в свой железный чемоданчик, где находились и служебные акты, и запер его тщательно, взяв ключ с собой. Так же заперев и дверь от нашей комнаты, я отправился с заведующим и учителем Рыбкой во дворец.
Скажу коротко, потому что времени у меня мало: на этот раз я играл безумно. Проигрывал у заведующего и других, которые, напротив, проигрывали, а затем снова выигрывали. Лишь я один среди них не выигрывал у них. Я не знаю, отчего мне в тот вечер так плохо велось, как никогда. Почти не помня себя, я гнал деньги, словно в бездну; хотел только отыграть то, что утратил из занятых, чего мне не удалось, — и довёл себя до края.
Когда учитель Рыбка, что словно ангел-хранитель время от времени появлялся возле меня, упоминал прекратить игру и уйти, как это сделал передо мной заведующий Альбинский, который, проиграв крупные суммы, ушёл от стола, если бы я послушал его предупреждения, не писал бы сегодня это письмо. Я не был в силах себя обуздать, я остался, проиграл всё, что имел при себе; разрушив этим вас и себя — и мой жребий пал.
Я должен уйти. Я офицер. Оставляю вам после себя лишь своё имя. Оно обременено занятыми деньгами, долгом у штабного врача H. Н. Очистите его, мои сироты, ибо в противном случае что вам останется после меня? Воспоминание о моей слабости? Каменный домик, где вы живёте после вашей матери, ваш, как я сказал. Я лишь офицером был и честь имел, честь сироты и жизнь, что принадлежала не мне, а государству… а сердце — моей нации. Ей я не хочу пустословием нанести позора… и той ч е с т и…
*
Мама! Максима моего, что натурой больше в меня пошёл, моего одиннадцатилетнего единственного наследника Цезаревича — храните его!
Не от голода и холода, а от моральных недугов. Вытешите из него гранит, ибо нам нужны сильные.
Выдолбите из него сердце, слов пусть не знает. Мужем пусть будет. Джентльменом. Пусть даже станет плотником, к о в а л е м, государственником, офицером, а джентльменом против себя, окружения и своей нации.
Мама! ибо и его потомки не будут другими.
Лишь на самом дне души, там, где тьма ночи, где лишь редко для бедных сирот доходит солнце, там оставьте ему искру золота.
То для нашего народа, а остальное… вспомните, из-за чего я ухожу.
*
Дочь моя! Ты у меня цветком была, белой облачком моим была.
Не смотри, какие у мужчины глаза. Знай труд, знай и не забывай свою народность, обязанности честной женщины, но не смотри, какие у мужчины глаза… а ключ от сердца повесь высоко-высоко…, чтобы не мог каждый проходимец к нему дотянуться.
Отец
*
Максим!
Будь лучшим отцом, чем я. А та любовь, что ты до сих пор испытал от меня, пусть хватит тебе на всю твою жизнь, ибо я ухожу. Дальше засияет солнце, каждому, может, что-то новое откроет, а из меня пусть оно выпьет последнюю каплю крови, чтобы я лишь в ваших воспоминаниях существовал.
Отец
*
Кланяюсь перед Вами, мама! За ваши великие чувства и отвагу. За вашу будущую опеку над детьми. Ваш зять.
Юлиан Цезаревич, капитан".
Майор читал, читал отчётливо, с нажимом, а я смотрел на всех присутствующих по очереди.
Госпожа Альбинская сидела, как мне казалось, с прикрытыми глазами. Панна Ольга стояла за её плечом, словно ангел с мечом. Учитель Рыбка горел глазами из бледного лица, не сводя их с моей сестры, которая, опершись на бабушкину руку, время от времени тихо всхлипывала.
Лишь заведующий, что устроился в высокое кресло возле своей жены, смотрел мрачно исподлобья.
"Кто скажет что-нибудь к последним словам покойного?" — спросил, окончив чтение, майор и обратился с пытливым взглядом к доктору, который кусал губы и не находил иной точки опоры взглядом, кроме заведующего, теперь пожал плечами и не произнёс ни слова.
"Пане заведующий, — сказал майор, — как хозяин дома, что должен такой печальный случай переживать в своём доме, вы имеете слово. Я же сам позволю следующее заявить:
Уладим это роковое дело ради уважаемой семьи покойного и вашей честной и известной личности без суда, здесь, в доме, между собой. Каково ваше мнение? что могло, например, случиться с оставленными деньгами уважаемого моего товарища, доктора H. H.? Выскажите его прямо, — простите, госпожа, — сказал он, обращаясь к бабушке, которая тоже молчала, — когда поговорим откровенно (она кивнула головой), считаете ли вы покойного виновным в исчезновении переданной ему суммы доктором H. H.? Не считаете ли это исчезновение делом чужой грабительской руки?"
"Но чьей… чьей? — воскликнула тут внезапно госпожа Орелецкая. — Здесь народ спокойный, а рабочие собираются только возле шахт?"
Заведующий бросил на неё холодный взгляд.
"Откуда ты их так хорошо знаешь, сестра? Зносишься с ними? Знаешь вполне их материальное положение? Ведь я один другого мнения. Надо считаться с человеческой психологией, а именно с психологией военных…" — тут он умолк и потер рукой лоб, словно сдвигая с него какую-то завесу.
"Вы скажите, заявите ей прямо, мы же между собой.
Скажите и положим конец этому неприятному заседанию," — вмешался инженер шахт, один из лучших людей горного управления.
Заведующий Альбинский встал и выпрямился. Укладывая руку на грудь, сказал: "Хотя моё мнение не авторитетное, ибо я вернулся позже из дворца от покойного, но судя по его рассеянности и беспокойству во время игры у Ганингаймов, мне кажется, что он должен был уже после первой потери при картах взять мысль присвоить себе собственность доктора H. Н. (под предлогом, что будто бы в его отсутствие его ограбили… чужие), чтобы было чем дальше форсировать в игре и, может быть, и получить двойную сумму, какую потерял. Я один имел его безостановочно на глазах и видел. Он играл нервно, без толку, словно нарочно, форсируя, пока не потерял всё. А когда это случилось и он очутился перед бездной, он ушёл.
Правда, нечего скрывать, он был человек большой амбиции. Играл по-пански, терял раз за разом, словно вызывал судьбу на поединок, а проиграв всё, покинул поле. Гордый, красивый офицер не мог перенести поражения". "Играл безумно, это я засвидетельствую, — вмешался, вдруг выступая, учитель Рыбка. — Играл нервно, вызывая судьбу на поединок, отвечу я за него, ибо он не хотел ничего иного, как только отыграть то, что потерял у вас, пан заведующий, и у румынского боярина".
Взгляд заведующего задержался на миг на лице учителя, и он усмехнулся своей известной усмешкой, которая, хоть и нежная, была убийственной.
"Так? — сказал. — То, может, и вы будете в состоянии объяснить нам загадку, куда делась остальная сумма доктора H. Н. Вы были первым, кто зашёл к нему после несчастья, кто снял с его руки драгоценный перстень, кто…, — он протянул здесь голос, — кто передал письма от него, вы, вы".
"Так оно и было", — ответил Рыбка спокойно, не обращая внимания на известную ему усмешку и насмешку, что звучали в голосе заведующего.
"Но я ничего не знаю. Не видел никаких денег, но засвидетельствовать могу, что не он присвоил их себе".
"Не он? и каким образом, мой пан учитель?"
Учитель взглянул на него с тем же спокойствием и сказал: "Он ещё был жив, когда я вошёл в его комнату через окно, что застал открытым, ибо двери были изнутри заперты, и когда наклонился над ним, то при моём первом движении возле него он распахнул глаза — словно только этого и ждал, и сказал: "Я не трогал денег доктора, из которых оставил большую половину. Вернувшись с вами, я их уже не застал. Чемодан был разбит и ограблен".
"Разбит!" — воскликнул заведующий и, хлопнув в ладони, рассмеялся себе под нос, что неприятно поразило присутствующих, а больше всего, казалось, врача.
"И это всё, что сказал?" — спросил он, подходя ближе к учителю, который стоял, побледнев, против него.