По правде, его не трогает всё это, ибо лицо его выдаёт нетерпение, а взгляд, которым ищет или перебирает кого-то среди прохожих, говорит, что он чего-то ждёт.
От скуки или нетерпения он всё вытаскивает папиросницу, закладывает папироску в коротенький янтарный мундштук и закуривает. Он высокий и, то ли потому что держится прямо, то ли из-за выражения серьёзного, почти строгого лица, производит впечатление недоступности.
Ждя, начинает прохаживаться. От парадных дверей до угла дома и обратно. Так несколько раз. Сначала медленным шагом, а позже, взглянув поспешно на часы, быстрее.
Он доходит ускоренным шагом до угла магазина, вслед за ним какая-то молоденькая дама, что вышла из магазина поспешно с покупкой, когда вдруг он так неожиданно резко поворачивает, что она, спеша, ударилась о него грудь о грудь так сильно, что её шляпка, легко уложенная на голове, слетела на землю.
"Pardon…"[71] — вскрикнул он, между тем как девушка от испуга ойкнула.
Скоро, как мысль, как молния, он наклонился к земле, поднял шляпку и подал её, извиняясь.
Смущённая, пристыженная, она вырвала у него шляпку из рук и, бросив на него сердитый взгляд из-под нахмуренных бровей, поспешно прикрыла голову и, не сказав ни слова, даже не кивнув головой, умчалась дальше.
Это случилось в одно мгновение.
Он невольно оглянулся ей вслед, но больше не увидел её. Улица была, правда, ярко освещена, а прохожих много, и она быстро исчезла среди них.
«Спешила, как испуганная, — подумал он, — потому и ударилась так сильно». Весёлая, почти озорная улыбка мелькнула на его устах и исчезла.
Дойдя через минуту снова к магазину, он остановился и смотрел на прохожих по тротуару, приподнимая, словно в изумлении, брови.
Вдруг оказался перед ним парнишка с элегантным дорожным чемоданчиком в руках, оправдываясь, почему не прибыл раньше, потому что должен был, как говорил, ещё кое-что уладить для т о г о другого господина, который отъехал… и спросил, куда ему нести чемодан.
"За мной", — ответил офицер и, повернув на другую улицу, пошёл быстро вместе с парнишкой.
Снег падал неустанно, и из лёгких сумерек наступал вечер, хоть ещё было не поздно.
В доме часовщика Цезаревича горело праздничное освещение. Двери всех, хоть небольших и низких, комнат стояли настежь. Милая температура с едва заметным запахом живицы наполняла их. Над окнами были опущены занавески, по краям украшенные ручной тонкой вышивкой, а почти в каждой комнате у окон стояли на маленьких плетёных столиках цветущие зимние цветы в компании красивых широколистных растений или пальм и фикусов, последние — в деревянных ящиках.
В последней, может, самой маленькой комнате, что прежде занимал единственный сын, стояла зелёная, почти до потолка достающая ёлка, украшенная всякими сладостями, нарядная, сверкающая, вокруг неё на земле, покрытые ковром ручной работы сестёр, лежали подарки. Некоторые из них были помещены среди ветвей ёлки. Как уже сказано, от неё несло лесным запахом, и она словно становила собой какой-то центр.
Её приготовили оба жениха двух старших сестёр.
Молодой, весёлый часовщик Мирослав и садовник Зарко, что после возвращения отца Цезаревича сделал ему предложение и получил руку Марии. Особенно он проявил свой художественный вкус, насколько было возможно с малыми и скромными средствами украсить ёлку и подготовить подарки. Когда Зоня и Мария возражали против покупки ёлки в этом году, оправдываясь расходами на подготовку к свадьбе, оба мужчины, обменявшись молчаливыми взглядами, убедили их, что нужно младшей «девочке» сделать сюрприз и если уж не дорогими подарками, то хотя бы красиво украшенной ёлкой, которая наверняка в этом году принесёт ей большую радость, тем более что после замужества сестёр она останется дома одна, и в будущем вряд ли кто-то позаботится о ёлочке, на что сёстры согласились единогласно, пообещав обоим женихам и со своей стороны «лепту» на ёлку с дополнениями.
................................................................
В самой большой комнате, что была одновременно и столовой, стоит посередине длинный стол, а на нём по обычаю расстелено лёгкое сено, и Оксана покрывает его. Она делает это со всей молодой серьёзностью. Мать, не иначе как со дна своей приданой шкатулки, что получила ещё от своей матери, выбрала на сегодня красивую адамашковую скатерть, что, словно серебром перетканная, переливается и до самой земли укрывает стол.
Накрыв, она на мгновение приподняла брови вверх, приложив указательный палец к устам, и задумалась, на сколько персон ставить сервиз? Сколько их всех вместе? Родители — два прибора. Две сестры с женихами — четыре; всего шесть; а она одна — выходит семь. Плохо. Говорят, число «семь» — к несчастью, и кто-то должен умереть. Кто? О, она не хочет, чтобы кто-то умер. И мыслями, словно молнией, пробежала по всем знакомым и родным. Никто пусть не умирает, никто. Все добрые люди пусть живут. Если бы брат здесь был… О, брат — тогда было бы как раз хорошо. Их всех было бы восемь. А так она всё ещё стояла без решения. Вдруг проблеск, словно солнечный луч, пробежал по её молодому здоровому лицу. Она уже знала, как в этом случае поступить, как обойти фатальность. Она поставит восьмой прибор, и пусть стоит. Кто придёт в дом — бедный или богатый, учёный или неуч — она заранее попросит родителей позволить ему на сей раз быть их гостем. И она его обслужит. Как вспомнила, так и сделала, поставив восьмое накрытие. Установила всё как следует по обычаю на стол, подложила ещё сено на него, жалея в душе, что не было снопа, чтобы и его поставить в угол, подбежала несколько раз и на кухню, чтобы ещё кое-что спросить у матери, где хлопотали обе старшие сестры вместе с ней, потому что на ужине должны были быть и два её будущих шурина. А в конце остановилась перед готовым, украшенным, с разложенными на нём добрыми вещами столом и снова задумалась. Она назначила каждому место: где отцу, где матери, сёстрам, «паничам», как она называла женихов сестёр, где себе, и вдруг… её мысль прервало шорох ног в сенях, из которых вели двери направо и налево — в комнату и кухню — несколько, вполголоса сказанных слов кому-то и энергичное стучание в дверь. Это, наверно, Зарко. Он любит её дразнить, любит пугать, а больше всего — дурачить. Она пожала плечами, не изменила позы и не пригласила войти.
Стучание повторилось.
Теперь она кинулась к двери с намерением распахнуть её широко тому озорнику, который, даже если и не искал бы с ней ссоры, то в конце концов посмеялся бы над ней мальчишеским, озорным смехом, в чём помогали ему и другие. Но когда положила руку на замок, чтобы открыть его, дверь открылась из сеней, и на пороге встал офицер. Высокий, с шапкой, низко надвинутой на глаза, в плаще, застёгнутом под горло, с поднятым воротником, а сам весь белый от снега… и ждал. У молодой девушки забилось сердце, как у зайца, и восьмое накрытие пронеслось у неё в голове.
Он поздоровался военным приветствием, поднося руку к шапке, всё молча, не открывая уст ни на слово.
Девушка стояла так же немо, уставив глаза на незнакомца… и «отец», и снова «восьмое» накрытие наполнили её ужасом… что скажет отец при виде какого-то чужого? Он такой строгий. Но лишь на мгновение овладел ею страх, всего на одно мгновение; в следующую минуту офицер, что уже снял шапку и рассмеялся ей в лицо, оказался не кто иной, как её брат Юлиан.
«Юлиан, — воскликнула она радостно на весь дом и кинулась к нему, между тем как он одним движением сбросил плащ, — Юлик, это ты? Это действительно ты? А я в первую минуту… и не писал… вот так!»
Он всё ещё смеялся весело, подходя к ней.
«Ты не узнала меня, не догадалась?»
«Ах, и не ожидала вовсе. Ты же никогда в письмах не упоминал, что на Рождество к нам приедешь. Подумала в первую минуту — какой-то незнакомый офицер искал жильё и случайно зашёл и к нам… и уже хотела…» — «На грудь ему броситься?» — закончил он шутливо, снимая с шеи шарф и отбрасывая мокрые волосы со лба. «Потому что со мной сегодня случилось такое», — сказал он и притянул её к себе… обняв и целуя от души.
«Что ещё?» — спрашивала между тем Оксана и счастливо смотрела на брата, тряся его, словно дуб, что ни разу не поддался её молодым силам.
Он тут же рассказал коротко свою приключку с какой-то чужой барышней, что бросилась ему на грудь и чуть сердце ему пополам не разбила.
Молодая девушка рассмеялась от души. «А я, — рассказывала она, выслушав брата, — думала уже о том, чтобы пригласить того «чужого» на восьмое накрытие», — при этом объяснила ему, что случилось и с «чужим офицером». «Ах… Юлиан, — воскликнула наконец, — какое это чудесное чудо, что ты, словно с неба посланный, свалился на праздники домой к нам. Офицер. Дорогой наш офицер».
«А какая большая и красивая панна стала из тебя, — сказал брат весело, приглядываясь к ней, и снова ласково погладил её по лицу, — сказал бы кто — восемнадцатилетняя барышня… а то едва… я боюсь, что как-то вдруг услышу, что и Оксана Цезаревич выходит замуж».
«А-ай! — вскрикнула она, словно её кто-то неожиданно уколол. — Ты забыл, что мы в жизни не должны разлучаться?»
«Да где там забыл… — ответил он с притворной серьёзностью. — Записал себе в блокнот, когда сильный ветер был, и как же забыть такое. Но где отец, как себя чувствуют остальные? Пойдём к ним».
На громкий разговор и радость Оксаны, восклицания, смех, смешанные с братовым баритоном, вошёл отец из своей комнаты, нарядный (он очень уважал большие праздники), появились чуть ли не одновременно сёстры и мать и другие из дома, и через короткое время увидел себя Юлиан в кругу всех дорогих. Мать тут обнимала, целовала сына, тут отец с улыбкой, что так редко появлялась на его серьёзном старом лице, крепко и коротко, по-мужски, прижимал единственного сына к сердцу. Снова сёстры приветствовали, обнимали брата, щебеча, счастливые его приездом, а затем и оба будущие их мужа вошли скромно на голоса из дальней комнаты и приветствовали его искренне. Через недолгое время пошёл оживлённый радостный разговор, посыпались вопросы и ответы, из чего выяснилось, что Юлиан уже был у коменданта, к которому полку принадлежал, доложить о своём приезде и вместе с тем о своём отпуске, сразу после праздников заказал себе гражданский костюм и отправится с Эдвардом, который поступил так же… в путешествие, так называемое дополняющее образование, или, как называл это отец его товарища, «Bildungsreise»[72], для которой он сам составил план и маршрут.