Сделал Николай, сделаю и я. Чего мне ещё ждать? Давайте ужинать, потому что после ужина я ухожу.
— Куда тебе? — спросила глухо, обиженно мать.
— Куда захочу. Я ведь не спрашивал, когда вы были молоды, куда вы ходили...
— Что на тебя сегодня нашло, мой? — вскрикнула тут же Зоя, выходя из кладовой, неся в руках всё нужное, и проходя мимо него так, словно его вовсе не было и будто никуда она не ходила, ничего не знала.
— Нашла на меня мысль, мама, когда я жал кукурузу, жениться этой осенью, посватаю Журавликову Аничку, ту самую, что вы её так любите. Мы сегодня как раз условились с ней, ведь я давно её люблю. Поженимся. Я скоро пошлю к ней сватов. Как только мы разошлись, пришла Санда, моя сестра Сандочка, и хлесь да хлоп мне по лицу, что я вор. А я с рассвета жал и жал... чтобы вам и себе свежей мамалыги приготовить. Вот так!
Мать перегнулась к нему, словно голодная волчица, и глаза её страшно заискрили.
— Что ты говоришь, что? — выпалила. — Ту семечку, пустышку, что с матерью своей на войне офицерам обеды готовила? Что ты несёшь, дурак, что?.. Но... — тут она оборвала, побелев до самых губ. В руках у неё был горшок, а сверху миска с сыром, и пришлось сдержаться, чтобы не уронила.
— Говорю, — ответил Юзько сухо.
— Что говоришь? — закричала, ставя всё в кухне на стол.
Санда от изумления и удивления даже руки из теста вынула и рот раскрыла, ей тридцать стукало.
— Говорю, что беру себе жену этой осенью, и что невестка вас ждёт по ту сторону дома, вот что! — добавил с нажимом и кивнул бородой в сторону так называемой большой хаты, где Зоя хранила свои "наибольшие богатства". — Теперь знаете!
У Зои глаза налились кровью.
— С ума сошёл! — сказала себе под нос ослабевшим голосом.
— Журавликову Аничку посватаю. Ту самую, что вы её так любите. Маленькую, смуглую... — и Юзько усмехнулся.
— На-а!
Не мог он сказать ничего хуже.
Санда перестала месить тесто и молчала. Зоя подняла руку вверх.
— Юзько! — сказала, облокотившись о стол так, что в своей худобе казалась выше. — Одно помни, что я скажу: пока вы в церковь войдёте, я одному из вас голову разобью. Или тебе, или ей. Помни. Чтобы ты посватал такую пустышку? Я всю жизнь тяжко трудилась с отцом твоим ради тебя, чтобы потом моё добро растащила пустота? Уже её мать была "хороша", как говорили, хоть и вышла позже за дворника, а она ещё лучше!
— Она единственный ребёнок у своей матери, — ответил Юзько серьёзно, — и не всё должно быть по вашей воле. Да и вы говорите, мама, что работали всю жизнь. Но ведь не всю. Да и у отца земли было больше, чем у вас, когда вы замуж выходили; а теперь, как вы говорите, "работали" — то руками своих детей. Руками трёх сыновей и одной дочери. Долго вы собираетесь держать нас при себе, как волов? Даже волы, когда голодные, мычат. Вы уже стали, как сушёный гриб, пальцы ваши скрючились, а всё гребёте, всё скупаете. Вы почернели, мама, от жадности перед своими детьми и сохнете, приближаетесь к могиле... не от нищеты, мама, и не от бедности и труда... как другие, а от страха, что вам всего мало. Кто вас не знал!.. Хапайте дальше, мама, хапайте, не выпускайте. Думаете, с собой всё на тот свет забрать?.. Гей-гей, я вас не боюсь. Был на войне, мама, видел я и не такое, как ваш кулак. Слышал и не такое, как ваш крик. Захотите одному из нас голову разбить? Разбивайте. Я не боюсь. Ни разу я вас не боюсь, ни моя Аничка. Вас всё село знает. Ужин свой приберегите, я и в другом месте его найду. Ешьте сами. И ты, Сандо! — сказал, обернулся и вышел.
Он шагал быстрым шагом навстречу отцу. Встретившись как раз посередине дороги, сын завёл отца в неприметную корчму у обочины, и там они отдохнули.
Выпив по рюмке и закусив, вернулись они вдвоём домой. Поздно вернулись. В хате свет уже был погашен. Когда отец входил в дом, сгибаясь в низких дверях, и сын всё ему рассказал, он сказал:
— Так, сын!
И разошлись.
* * *
Несколько дней спустя был отпуск в Ч., и Зоя отправилась туда с Сандой — пошли они туда. А Юзько взял отца на подготовленную повозку, оба сели и поехали в недалёкий городок С., куда Зоя с дочкой ходила в суд, и там Павел записал навечно своему среднему сыну четыре фальча лучшего своего поля.
Это было в начале сентября и накануне воскресенья. Зоя уже знала, что отец отделил сыну несколько фальчей поля и записал ему навсегда, тогда как она была на отпуске.
— Подговорил старого лиса, ничего, только подговорил, этот разбойник! Боже, накажи его... — говорила она, куда ни шла, и молча вытирала слёзы. Делать было нечего. Уже случилось и не воротится. Да и на что оно надо? Когда нападала на мужа, зачем поспешил с разделом земли, он сказал:
— Столько, сколько мне нужно будет на тот свет, я буду иметь.
Она с презрением и исподлобья молча смотрела на него при этих словах.
— Ая, жена, яму, яму я буду иметь. Кто из нас останется тут, разве что ты.
Она подоткнула юбку с одной стороны по-девичьи, как привыкла делать в раздражении, и энергично вышла из хаты.
— Хоть говори, хоть греми, хоть сверкай, а он всё тот же...
Как сказано, это было в начале сентября и накануне воскресенья. Санда с отцом занимались садом, а Зоя у стены, обводя большим, купленным в городе кистём серой краской (смешанное известь с глиной) окна, снова завела спор с Юзьком о его женитьбе, что сидел неподалёку от дома и что-то мастерил возле плуга. Делала она это уже не раз и особенно тогда, когда ни мужа, ни Санды не было между ними, — пыталась любимца склонить на свою сторону, но это ей не удавалось.
— Хоть бы имела какое имущество, я бы замолчала. А так ни имущества, ни славы, одни языки, как те стиральные доски, где ни станут, всё обсуждают. Но я ещё уму их научу, скажу им такое, чего ещё ни от кого не слышали. Ещё они не знают, кто такие Жмуты. Если бы старая и молодая были честные, — не принимали бы одни женские души мужчин в дом.
— Смотрите, только не опоздайте, если уж такое рвение имеете, — поддразнивал сын, поглядывая время от времени на мать и усмехаясь.
— Думаешь, я боюсь?
— Да где уж думаю! Где мне такое вообразить. Я вас хорошо знаю. Только смотрите, чтоб не пошёл про вас смех по селу. Уже и так вас называют "волчицей".
Зою тем словом словно змея укусила. Она встрепенулась.
— Так меня называют?
— Так, — сказал Юзько, прибивая дальше клевцом гвоздь к плугу.
Зоя больше рта не открыла. Заканчивала работу необычайно быстрыми движениями, торопливо собиралась куда-то идти. Солнце уже клонилось к закату, и повсюду царил какой-то спокойный финал дня.
— Вам куда, мама?
— Куда надо.
— Так не задерживайтесь.
Она остановилась, быстро вскинув голову.
— А что?
— Потому что время жалко. Завтра воскресенье, лучше идите завтра.
— Я сегодня должна.
— Ага... лишь бы не опоздать, мама, правда? — спросил, обернув к ней голову через плечо, и усмехнулся. — Лишь бы не убежало?
— Так, так. Лишь бы не убежало... Чтобы ты знал, лишь бы не убежало! — и с этими словами уже куда-то исчезла из его глаз за воротами.
Юзько клепал дальше, а Зоя, подбежав к будущей своей сватье Журавлихе, что ютилась где-то там, словно цыганка, на краю села (хотя, по правде, вовсе не на краю), встала у порога дома и, вцепившись обеими руками в дверной косяк, позвала властным голосом внутрь:
— Дома вы, кума Елена?
— Ая! А вам что, Зоя? Входите в дом! — послышался приветливый голос изнутри, и в окне показалась голова старой Журавлихи. — Боитесь "границу" переступить? Давненько не были. Не бойтесь. Заходите смелее. У меня хлебушек свежий, слава богу, уже из нового зерна, кислячок не хуже.
— Ая, — отвечала тем же острым, на октаву выше поднятым голосом Зоя. — Думаете, я работу бросила? А, думаете, на кого? На моего Юзька? Гай-гай, да я пришла похлебать вашего кислячка или погрызть вашего хлебца, будто у меня ни того, ни другого нет? Я пришла вам сказать, чтобы вы не тратились на свадьбу, потому что я своего Юзька за вашу "печерицу" не дам! Ой, клянусь богом, не дам, хоть живой домой не вернусь, что не дам. Мне не нужна макитра в доме, чтоб вы это знали!
Мать названной макитрой, что так же была тогда забрызгана известью, как и её гостья, что только что бросила кисть и щётку, как и другие хозяйки сегодня, подскочила, как разъярённая квочка, вылетела с криком из комнаты и встала перед Зоей.
— "Макитра" вам не нужна, "печерица"? Я знаю, что вы её так окрестили, бедную сироту, опозорили. Так? — сказала, потирая обеими руками свою седую голову, обвязанную полотенцем, и сбивая теми резкими движениями чёлку под полотенцем со своего места, отчего старая женщина выглядела комично. — Вот я этим так расстроилась! — пищала, кидаясь во все стороны. — Вот я от горя почернела, аж плачу и слёзы вытираю. Ваш Юзько уже деньги на водку имеет, уже и бочка пива заказана у Янкеля, — добавила, злорадно сжав кулаки, — завтра выйдет первая заповедь. А вы говорите, Юзько не возьмёт мою Аничку? Вашими лошадьми перевезёт "дзестру" [3] моей дочери в ваш дом... если моя дочь захочет жить с вами под одной крышей. Вашими лошадьми! А вы говорите — не возьмёт? Вы не допустите? Вы-ы-ы?
Она перебрала голосом всю шкалу.
— Овва! — сказала, подпрыгнула, как ворона, хоть и старая была, и закрутилась волчком на одной ноге. Обиженная, сыпала все эти слова так быстро, что Зое не хватило и щёлочки, чтобы вставить хоть одно своё слово, что углём горело на языке.
Она замолчала. Она вдруг почувствовала, что что-то изменилось, что-то перевесило на другую сторону. Она тяжело дышала. Стиснула зубы и пронзала противницу страшными глазами.
— Вы старше меня, — тянула дальше разъярённая мать будущей невестки, встав прямо против высокой "кумы" и поднимая всё выше закатанные рукава, словно гладиатор. — Вы старше, Зоя, но если вашего языка станет слишком много, то будем разбираться. Ой, будем. Но не в суде! Как вы мою дочь обижаете да позорите, то я вашу хату, хоть вы на окнах и навесили барские белые занавески, так я ей понаставлю на всё село красных знаков. Печать, чтоб обходили "волчицу" с её Сандой, чтоб ей расхотелось кричать "макитры" и "печерицы". Вот так! А ваш Юзько всё равно возьмёт мою дочь. Всё равно возьмёт, потому что мы вас, кумушка-любушка, не боимся!
Этого для Зои было уже слишком.
— А я говорю, что не возьмёт. Раз я мать, значит, мать. Кто скажет, что не мать?
— А я не мать? — взвизгнула и снова подпрыгнула худенькая и мелкая, как воробей, Журавлиха. — На такое я уж пойду и в суд, потому что... — и оборвала, потому что в ту же минуту словно в доме потемнело, и из-за плеч Зои появилась, словно из земли выросла, высокая, стройная фигура Юзька.