Тарас Бульба Страница 21

Охрана согласилась, и один левентар пообещал. Да не будет же им счастья и на том свете! Ой, вайзмір! И жадный же это народ! У нас таких нет: по полсотни червонцев я дал каждому, а левентарю...

— Ладно. Веди меня к нему! — решительно сказал Тарас, и вся его твёрдость вновь вернулась.

Он согласился на Янкелеву уловку переодеться в иностранного графа, прибывшего с немецкой земли, для чего догадливый жид уже успел достать и принести подходящую одежду. Была глубокая ночь. Хозяин дома, уже известный рыжий жид с веснушками, достал тонкий тюфяк, накрыл его какой-то рогожей и постелил на лавке для Бульбы. Янкель улёгся на полу, постелив другой такой же тюфяк. Рыжий жид выпил чарку какой-то настойки, снял лапсердак и, в одних чулках и туфлях, похожий на курёнка, ушёл с жидовкой в нечто, напоминавшее шкаф. Двое жидят, как две комнатные собачонки, улеглись возле «шкафа».

Но Тарас не спал, а сидел, не двигаясь, тихо барабаня пальцами по столу; он держал в зубах трубку и пускал дым, от которого жид чихал спросонья и зарывался носом в одеяло. Едва рассвело, он уже пнул ногой Янкеля.

— Вставай, жиде, давай свою графскую одежду! Тот мигом оделся, закрасил усы и брови, надел тёмную шапочку на темя — и ни один из ближайших казаков не узнал бы его. На вид ему казалось лет тридцать пять. Румянец играл на щеках, а шрамы придавали лицу внушительность. Одежда, вышитая золотом, очень ему шла.

Улицы ещё спали. Ни одна лавочница не появилась с корзинкой в руках. Бульба и Янкель подошли к зданию, стоявшему, как цапля на одной ноге. Это было низкое, широкое, чёрное здание, у которого сбоку торчала длинная узкая башня, как шея аиста, а над ней выпирал кусок крыши. Здание совмещало в себе несколько учреждений: тут были казармы, тюрьмы и даже суд. Бульба с Янкелем вошли в ворота и очутились в просторной зале или крытом дворе. Почти тысяча человек спала там валетом. Прямо шла низенькая дверь, перед которой сидели двое стражников и играли в какую-то игру, стуча друг друга по ладони двумя пальцами. Они почти не обращали внимания на вошедших и только обернулись, когда Янкель сказал:

— Это мы. Слышите, панове? Это мы.

— Проходите, — сказал один из них, открывая одной рукой дверь, а другой подставляя ладонь под удар товарища.

Они вошли в узкий тёмный коридор и снова оказались в зале с крошечными оконцами под потолком.

— Кто идёт? — загремело несколько голосов, и Тарас увидел множество гайдуков при полном вооружении. — Нам велено никого не впускать.

— Это мы! — отозвался Янкель. — Ей-богу, это мы, ваше высокоблагородие! Но никто не желал его слушать. К счастью, подошёл какой-то толстяк — по всему видно, начальник, потому что ругался громче всех.

— Пан, это же мы, вы же нас знаете, и пан граф ещё будет вам благодарен.

— Пропустите их, сто дьяволов вашей матери! И больше никого не пускать! И чтоб сабли никто не снимал, и не валялся, как собака, на полу…

Продолжения этого красноречивого приказа наши паломники уже не услышали.

— Это мы... это я... свои! — уверял Янкель каждого, кого встречал.

— Ну что, теперь можно? — спросил он у одного из стражников, когда они подошли к месту, где коридор заканчивался.

— Можно. Только не знаю, пропустят ли вас в саму тюрьму. Там уже нет Яна — теперь другой на посту, — ответил стражник.

— Ай вей! — тихо сказал жид. — Это совсем плохо, милостивый пан.

— Веди! — твёрдо произнёс Тарас.

Жид повёл дальше. У двери в подвал, сводившейся вверху в острый шпиль, стоял гайдук с усами в три витка. Верхний завивался назад, второй шёл вперёд, а третий — вниз, придавая лицу сходство с кошачьим.

Жид согнулся втрое и почти боком подступил к нему.

— Ваша высокоблагородность!.. Высокоблагородный пан!

— Это ты ко мне, жиде, обращаешься?

— К вам, ваша милость!

— Гм… а я только гайдук! — сказал трёхвитковый вусань и весело посмотрел глазами.

— А я, ей-богу, думал, что вы сам воевода. Ай, ай, ай! — Жид покачал головой и растопырил пальцы. — Ай, какая величественная осанка! Ей-богу, полковник, чистый полковник! Ещё бы пальчик прибавить — и уже генерал! Надо бы посадить пана на коня, прыткого как муха, и пусть муштрует полки!

Гайдук расправил нижний завиток усов, и глаза его окончательно повеселели.

— Что за народ — солдаты! — рассыпался в похвалах жид. — Ох, вайзмір, какие красивые! Шнурочки, пуговки… сверкают, как солнце; а бабы — где только увидят жовнира… ай-ай! — Жид снова качнул головой.

Гайдук закрутил рукой верхние усы и протянул нечто вроде конского ржания.

— Прошу пана об одолжении! — сказал жид. — Вот князь приехал из чужой земли, хочет взглянуть на казаков. Он ни разу в жизни не видел таких людей.

Приезд иностранных графов и баронов в Польше не был в диковинку: часто они заглядывали просто из любопытства поглядеть на этот почти полуазиатский уголок Европы. Московию и Украину они считали уже Азией. И потому гайдук, низко поклонившись, счёл нужным добавить от себя пару слов.

— Я не понимаю, ваша милость, — сказал он, — чего вы захотели на них смотреть. Это псы, а не люди. И вера у них такая, что никто её не уважает.

— Врёшь ты, чёртов сын! — крикнул Бульба. — Сам ты пёс! Как ты смеешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру никто не чтит!

— Ага! — сказал гайдук. — Теперь я знаю, кто ты: ты сам из тех, что у нас сидят. Погоди, сейчас я зову наших.

Тарас понял свою оплошность, но упрямство и досада не дали ему обдумать, как исправить её. К счастью, Янкель и тут сумел вмешаться.

— Ваша светлость! Как же можно, чтоб граф был казаком? А если бы он был казак — откуда бы у него такая одежда и такой вид графский?

— Болтай себе! — и гайдук уже открыл рот, чтобы крикнуть.

— Ваша королевская милость! Тише! Ради Бога, тише! — заорал Янкель. — Молчи! Мы вам за это так заплатим, как вы ещё никогда не видели: дадим аж два золотых червонца.

— Эге! Два червонца! Что мне два червонца! Я цирюльнику даю два червонца, чтобы он мне только половину бороды сбрил. Сотню червонцев давай, жиде! — И гайдук закрутил верхний виток усов. — А не дашь сотню — сейчас закричу!

— И зачем бы так много? — горько выдохнул побледневший жид, развязывая свой кожаный кошель; но ему повезло, что в кошеле больше не было и что гайдук дальше сотни считать не умел.

— Пан, пан, пошли отсюда поскорее! Вы же сами видите, какой тут народ нехороший! — забормотал Янкель, заметив, что гайдук пересчитывает червонцы на ладони, будто жалея, что запросил мало.

— Что ж ты, проклятый гайдук, — сказал Бульба, — деньги взял, а показывать не хочешь? Нет, ты теперь обязан показать. Раз уж взял — не смеешь отказать!

— Пошли вон к чёрту! А не то сейчас дам знать, и вас тут… Бегом отсюда, говорю!

— Пан! Пошли, ей-богу, пошли! Чур их! Пусть им такое приснится, что только плюнуть! — причитал бедный Янкель.

Бульба медленно, с поникшей головой, повернулся и пошёл назад. Янкель, которого терзала досада за зря потраченные червонцы, всё упрекал его:

— Ну и зачем было его трогать? Пусть бы лаялся, пёс! Такой уж народ — без брани жить не может! Ох, вайзмір, какое счастье людям Бог даёт! Сто червонцев только за то, что нас прогнал! А нашему брату как: и пейсы оборвут, и рожу так искромсают, что и смотреть противно, — и никто не даст ни гроша. Ох, Боже мой! Милосердный Боже!

Но эта неудача тяжелее всего подействовала на Бульбу; она светилась страшным огнём в его глазах.

— Пошли! — сказал он вдруг, будто очнувшись. — Пошли на площадь. Я хочу посмотреть, как его будут казнить.

— Ой, пан! Зачем идти? Мы же всё равно уже не поможем.

— Пошли! — упрямо повторил Бульба, и жид, как нянька, вздыхая, поплёлся за ним.

Площадь, где должна была состояться казнь, найти было несложно: народ валом валил туда со всех сторон. В те жестокие времена это было одно из самых увлекательных зрелищ не только для простолюдинов, но и для шляхетной знати. Множество благочестивых старушек, масса юных панночек и боязливых дам, которым потом всю ночь снились окровавленные трупы и которые кричали во сне так, как только может кричать пьяный гусар, — не упускали случая удовлетворить своё любопытство.

— Ах, какие муки! — вопили некоторые в истерической горячке, зажмурив глаза и отворачиваясь — и всё же стояли довольно долго. Один разинет рот, протянет руки вперёд — готов вылезти всем на головы, лишь бы получше разглядеть. Из толпы узких, невзрачных голов высовывал свою толстую рожу мясник, следивший за делом взглядом знатока и переговаривавшийся короткими фразами с палачом, которого звал кумом только потому, что по праздникам они пили вместе в одной корчме. Другие возбуждённо спорили, третьи даже заключали пари; но большинство было тех, кто на всё в мире смотрит, ковыряя пальцем в носу.

Впереди, возле самых усатых гвардейцев, стоял в военной одежде молодой шляхтич — а может, и не шляхтич вовсе, а просто напялил всё, что имел, так что дома у него осталась только рваная рубаха да старые сапоги. Два цепочка, один поверх другого, висели у него на груди с каким-то дукачом. Он стоял со своей возлюбленной Юзею и всё оглядывался, чтобы никто не запачкал её шёлковое платье. Он ей всё объяснил так подробно, что и добавить было нечего.

— Вот, серденько Юзя, — начал он, — весь этот народ, что вы видите, пришёл посмотреть, как будут казнить преступников. А вот тот, серденько, что, как видите, держит топор и прочие инструменты, — это палач, и он будет их мучить. И как начнёт колесовать и прочие пытки применять — преступник ещё будет живой; а как голову ему отрубят — тогда, серденько, он сразу умрёт. Сперва он будет кричать и двигаться, а как только голову снесут — ни кричать, ни есть, ни пить он уже не сможет, — потому что, серденько, головы у него уже не будет.

И Юзя слушала всё это с ужасом и любопытством.