Сироманец провожал его лесом до школы, встречал его на опушке. Однажды Сашко понял, что Сироманец слепой. Он показал волку цветные картинки разных зверей в журнале "Натуралист": Сироманец смотрел куда-то в пространство, в одну точку.
Сашко водил журналом перед его глазами: никакой реакции. Сашко поднял над головой яблоко:
— Ну, посмотри, что у меня в руке, посмотри!
Волк лёг на землю и тихо заскулил.
— Что, волчонок, не видишь? Ты слепой?
Сашко провёл рукой по глазам Сироманца — тот не моргнул. Только лизнул Сашке руку.
— А когда снег пойдёт, твои следы станут видны, что тогда? Живи в глинище и никуда не выходи. Сегодня я поговорю с отцом.
— Мама, а где папа?
— Уехал.
— Куда?
— В район, на конференцию.
— Надолго?
— На два дня. А что?
Сашко не ответил, пошёл в свою комнатку делать уроки.
Вода во ведре на колодце покрылась плёнкой, на груше дрожал лист. Пошёл снег.
На следующий день Сироманец не встретил Сашко. Напрасно Сашко и звал его, и искал следов на снегу. Он побежал к глинищам.
В глинищах и возле волчьей норы снег лежал нетронутый. Сашко залез в нору — этой ночью Сироманец здесь не ночевал.
"Испугался снега и убежал туда, где снег ещё не выпал и где его мало кто знает, — подумал Сашко. — Может, и правильно сделал, да и есть ведь нужно... А тут ещё и отца нет, как назло..."
Сашко стало горько и тоскливо.
Ночью ему снились айсберги: они проплывали в синем океане мимо его дома, мимо голой груши, и Сашко грустно смотрел на них из окна.
Сашко проснулся от собачьего лая.
— Мама, что там случилось?
— Сироманца поймал дядя Василий. Упал, бедняжка, прямо в яму...
— Как?!
Возле конторы на возу лежал связанный Сироманец. Шевчук и Побигайло сосредоточенно курили, бросая на волка многозначительные взгляды.
Из конторы доносился голос Чепижного:
— Алло! Алло! Да, в яму. Когда? Сегодня ночью. Я будто знал. Думаю: дай-ка утром запрягу да поеду взгляну. Приезжаю — есть! Ну, мы его с Шевчуком и Побигайлом того... Где? А вот — на возу, перед конторой... Так когда вас ждать? Ага. Слушаю. Есть.
Сироманца повезли к кузне. Дядя Василий открыл дверь и сказал:
— Вот здесь пусть полежит, раз в лесу не захотел.
Они положили Сироманца на лестницу и отнесли в кузню.
Падал тихий умиротворённый снег, на холме темнел лес. За домом плакал Сашко.
Обессилевший волк лежал в кузне на лестнице возле горна. Сквозь щели в потолке на него сыпался иней. Волк раскрыл рот под иней, и ему стало легче дышать.
"Вот это да, — подумал волк. — Дожился".
Он шевельнул связанными лапами, понюхал молоток у наковальни и будто заснул.
В ту ночь собаки сошли с ума: даже Геракл выл так, что у него темнело в глазах. Некоторые, боясь выть в одиночку, собрались в стайки и хором, в пять-шесть голосов, устроили такой концерт под окном дома Чепижного, что он выскочил в снег в домашних тапочках на босу ногу, схватил вёсла и кинулся разгонять певцов. Те, в панике, взяли на октаву выше — у Чепижного зазвенело в ушах.
— Учули Сироманца, герои? Или, может, своё безсчастье? Чтоб вы мне все повымирали!
— У-у-у! — изо всех сил, со слезами на глазах, завыл из сарая Геракл.
— Солист-одиночка, и ты туда же? — замахнулся вёслами Чепижный. — Погибели на вас нет!
Геракл, спасаясь, залез в водосток, Чепижный застучал по нему вёслами.
Сашко всё это видел и слышал: он сидел на подоконнике в своей тёмной комнатке.
Чепижный присел у клетки Волкодавихи. Из темноты блеснули её влажные глаза, глаза её щенков на свежей соломе. Чепижный долго смотрел на них, поднял ногу, снял тапок, вытряхнул снег и сказал:
— Слышали, как теперь поёт Сироманец? Допелся. Ещё десятому расскажет!.. А вы смотрите — растите, потому как всё может быть: вот и кабаны, и лоси...
Чепижный воткнул в заснеженную лодку весло, скрипнул дверью, лёг. С подушки ему в голову выли деревенские псы.
Сашко вышел в коридор, нащупал отцовские валенки, влез в них, будто провалился в воду, накинул тулупчик, тихо приоткрыл и закрыл за собой дверь, прошёл через двор к груше. На груше на сучке висел садовый нож — отец забыл его, когда осенью обрезал ветки. Сашко снял нож, пригнулся под окнами, чтобы, не дай бог, не заметили родители, и выбежал на улицу.
Снег валил стеной, дома и деревья тонули в белизне, невидимая собачья стая тянула свои усталые голоса по своим дворам.
Сашко направился к кузне. Несколько раз падал, проваливался по грудь, в валенки набился снег.
Около кузни он огляделся на белый безмолвный мир, прислушался, сунул шапку в карман — чтобы не слетала с головы и не приходилось за ней наклоняться, — и подошёл к двери. На двери висел не просто замок, а здоровенный замчище — так постарался Чепижный.
Волк открыл глаза и повёл носом.
— Сироманец, это я, Сашко! — донеслось до волка с той стороны двери. — Замок, беда моя! Попались...
Сашко обошёл кузню — ни окна, ни окошка. На торце кузни рос вяз, — облепленный снегом, он сливался с белым окружением, и Сашко сразу его не заметил. Вяз ещё очень давно положил своё ветвистое плечо на плоскую крышу кузни, и так они вместе доживали свой век.
Сашко сбросил тулупчик в снег, подышал на ладони, ещё раз огляделся по сторонам и полез на вяз. Валенки отца мешали лезть: цеплялись за ветки, не сгибались в коленях. Тогда Сашко смахнул одну ногу, потом другую, валенки упали в снег возле тулупа, он полез босиком. Лезть было невысоко, и вскоре он оказался на заснеженной крыше кузни. Руками и ногами он разгреб снег, ковырнул ножом утеплитель.
На волка с потолка посыпался снег, волк завозился, вздохнул и затих.
Сашко работал, что называется, не покладая рук, и уже через несколько минут изнутри кузни на него взглянула тьма.
— Готово! — прошептал он вниз, в темноту. — Прыгаю!
Сашко грохнулся рядом с головой Сироманца.
— Где ты тут? Ничего не вижу, хоть глаз выколи!
— Хох! — сказал волк.
Сашко встал на колени, начал нащупывать в темноте, больно ударился лбом о наковальню, и вот уже Сироманец прерывисто дышал ему в лицо. Сашко обнял волка обеими руками за шею:
— А ты как думал? Ты думал, что тебе конец, Сиромашечка? Ну скажи, думал? Не конец, давай сюда лапы!
Захрустели под ножом промёрзшие верёвки, треснул под лезвием брезентовый пояс, которым Сироманец был привязан за горло к лестнице, и волк поднялся на затекшие лапы.
— Главное — не бойся, не бойся. Как только утром откроют дверь — бросайся стрелой, напролом. Потому что вытащить тебя через эту дыру в потолке я не смогу... Главное — кидайся и лети что есть силы, со всех ног в лес... Прощай, волчонок, я пошёл, потому что Чепижный, он такой, может и среди ночи прийти, проверить, как тут и что... Если останешься жив — не забывай меня. Я тебя никогда не забуду. Прощай! — Сашко ещё раз обнял Сироманца, тот лизнул ему руки, щеку...
Сашко поднял лестницу, приставил её к стене и полез в дыру. Вылез на крышу, осторожно столкнул лестницу обратно в кузню, закрыл отверстие утеплителем — всё как было, — спустился по вязу на землю. Быстро вытряхнул снег из валенок, обулся, накинул тулуп и побежал, как мог, сквозь белую снежную глубину домой.
На дворе Сашко снова пригнулся под окнами, прокрался к груше, повесил нож на сучок, тихо обмёл валенки веником, вошёл в коридор и в темноте зацепился валенками за пустое ведро. Ведро грохнуло на весь дом, будто это была не тара, а цистерна. Сашко прикусил палец.
— Кто там?
— Это я, папа, ведро случайно задел...
— Снег идёт?
— Валит, как из ведра.
— Ну ладно. Спи.
Сашко на цыпочках зашёл в свою комнатку, быстро лёг, закрыл глаза: в синем океане возле Сашкиного дома, мимо голой груши, плыли белые айсберги. На одном, под пролетающими птицами, сидел волк и махал Сашке лапой на прощание.
Утром перед конторой сел вертолёт. Сашко почувствовал его в воздухе и вскочил с постели. Из вертолёта вышли двое мужчин в белых халатах с носилками.
— Поймался! — дыша морозом, сказал Чепижный. — Столько лет я за ним следил, поседел и сердце посадил!
Чепижный был торжественен, и его бурячный кулак грозно возвышался над фланелевыми снегами.
Прогудел мотоцикл. С него, в белых шлемах, спрыгнули двое парней, и один начал щёлкать Чепижного фотоаппаратом.
— Встаньте сюда, Василий Дмитриевич, на фоне вертолёта.
— Что я вам, космонавт?! — смеялся Чепижный. Но встал.
— Простите, Василий Дмитриевич, не обращайте внимания на микрофон, но несколько слов для нашего районного радио и газеты.
Чепижный взял микрофон, посмотрел на него как на недозрелый баклажан, и сказал:
— Пойман в терновых зарослях за Ивановым оврагом последний в нашем районе, а вскоре, возможно, и в мире волк по имени Сироманец. — Чепижный набрал воздуха. — Это не сказка и не легенда. Сироманец пойман. Мы можем только пожалеть, что это случилось так поздно. Теперь мы, наши козы и кони можем быть спокойны. Ведь волк Сироманец ещё с детства был свирепым зверем: он водил тьму-тьмущую стай, переел сотни тысяч нашего поголовья, а в последние времена начал подкрадываться к нашим посевам, мял, скажем, ячмень и пшеницу...
— Василий, тебе не стыдно такое нести? — жалобно посмотрела на Чепижного сторожиха баба Маня.
— Да это я для газеты, — быстро, шёпотом, ответил Чепижный. — Идите лучше подметите в конторе... Простите, так вот: думаю, что Сироманец отныне и навсегда будет жить в областном зверинце, то есть в зоопарке. Я лично обязуюсь, если нужно, дважды в год — на Восьмое марта и в день его поимки, — какое у нас сегодня число? — неважно, возить Сироманцу на мотоцикле в область столько мяса, сколько он съест за сутки... Я вновь сожалею о нынешнем угнетённом положении волчества, но что поделать? Всех его ещё не пойманных сотоварищей ждёт невесёлое будущее как на наших материках, так и на других планетах!.. Всё, выключайте. Теперь — в кузню!
К кузне вышли и стар, и млад. В снегу чернели шапки ребятишек, тётки в плюшевых полупальто переговаривались с тревогой; собачья братия заняла позиции поближе к своим дворам, будто что-то почуяв, настороженно озираясь по сторонам.
— Бегите, ребята, разгоните эту капеллу, — обратился Чепижный к малышам, указывая ключом на собак. — Спать всю ночь не давали!
Почему-то никто не побежал, наоборот, все придвинулись ближе к кузне.
Белые дяди из вертолёта положили носилки на снег, а сами приложили уши к стене — слушать волка.
— Глянь-ка, что зима натворила: скважину в замке не видно, — вталкивал Чепижный ключ в замок.