Скоро собралось 50 ринских, он тут же взял их, да и кассир посоветовал ему послать деньги почтовым переводом и не жиду, а прямо на руки нотариусу, у которого заключали контракт.
Иван был доволен собой и кассиром, почти уверен, что всё у него пойдёт хорошо. Ведь только начало, а он уже выплатил четвертую часть цены!
Теперь он жил мыслями исключительно о своём селе. То ли крутя ворот, то ли копая землю в глубокой яме или в тёмной штольне, он мысленно купался в ясном солнечном свете, пахал, косил, свозил снопы, молотил на току, чувствовал себя хозяином. Бориславская жизнь — это было что-то вроде тёмных сеней, из которых вот-вот выйдешь на широкое светлое подворье, где зеленеет душистая трава, цветут яблони, пищат гусята и блеют ягнята.
ХІІ
В первую неделю Великого поста в Борислав приехал отец Фрузи. Он узнал, где работает Иван, и пошёл к нему.
— Иван, где моя дочь? — с такими словами он обратился к нему. Он сильно сдал с тех пор, как Иван видел его в последний раз, похудел, поседел. Ивану стало очень жаль старика.
— Не знаю, — ответил он.
— Не знаешь? Должен знать. Ты уговорил её пойти за тобой в Борислав, ты должен знать, где она.
— Пока была в Бориславе, я знал, а с тех пор, как ушла, не знаю.
— Куда ушла?
— Не знаю, куда ушла. Я думал, что пошла к вам.
— Может, куда-то нанялась в прислуги?
— Никуда не нанималась. Я уже расспрашивал. Жандармы искали, телеграфировали и в Стрый, и в Станиславов. В Дрогобыче я давал объявление. Нигде её нет. Теперь прихожу к тебе: отдай мне мою дочь.
— Я её не прятал, — спокойно ответил Иван.
— Не прятал, а похоронил, — грозно крикнул отец. — Ты убил её. Говорят, она была от тебя беременна. Ты хотел от неё избавиться. Ты убил её!
— Бог мне свидетель, что нет, — сказал Иван и побледнел, как стена.
— Хоть сотней чёртей клянись — не поверю.
— Ну, делайте что хотите. Хоть вешайте меня, а я всё равно скажу: не знаю, куда она делась.
Старик понемногу смягчился, начал плакать и рвать на себе волосы. Собрались рипники, кассиры, начали его уговаривать.
Ему рассказали про тот вечер у Кирницкого, когда в последний раз видели Фрузю, про её разговор с Иваном, о том, как она прямо из шинка куда-то ушла и как Иван ещё долго, до самой полуночи, сидел в шинке. Кассир хвалил Ивана как порядочного работника, который не пьёт и не бездельничает, и старик в конце концов сам не знал, что и думать. В Дрогобыче он добивался от жандармов, чтобы Ивана немедленно арестовали, но теперь начал рассуждать иначе. Не штука арестовать парня, но будет ли это по правде? А вдруг Фрузя, рассердившись, действительно ушла куда-то в горы, нанялась в прислуги и специально не подаёт о себе вестей, потому что стыдится? Всё это может быть, и сами жандармы говорили ему, чтобы он не терял надежды. Кидать на кого-то подозрение в убийстве — не шутка. Другое дело, если бы нашёлся хоть малейший след, что Фрузю действительно убили. Но такого следа до сих пор не было.
С этими мыслями отец Фрузи и поехал домой, поручив всё дело богу.
XIII
Прошли пасхальные праздники. Потеплело. В низинах цвела, пахла и пышалась весна, хотя с Дилу* ещё веяло холодом. Борислав выглядел как одна бездонная лужа размокшей глины, раскисшего болота, смешанного с ропой, как озеро грязи и вони среди зелёного Подгорья.
Была суббота. Солнце сияло в чистом, безоблачном небе. По сухому, безлюдному пустырю между Бориславом и Котовской Баней шли по тропинке два кассира в шаббатних бекешах и куницевых штрамелях на головах и говорили по-жидовски.
— Есть у меня забота, Мендель, такая забота, что аж мозг сохнет в голове, — сказал один кассир.
— Из-за того го́я, что упал в яму?
— И из-за этого тоже. Чёрт понёс его пьяного к кошаре! Чёрт велел ему садиться над ямой! И чёрт толкнул его внутрь!
— Была комиссия?
— Была.
— Ну и что?
— Назначили мне 20 ринских штрафа.
— За что, Хаим, за что?
— За неосторожность. Я неосторожный! Я не досмотрел за гоем! Слыхал ты такое? Я должен был присматривать за ним, как за малым ребёнком. Ещё счастье, что так вышло. Счастье, что другие засвидетельствовали, что он сам полез в яму и сам упал. Если бы не было свидетелей, адъюнкт мог бы сказать, что кто-то специально столкнул его в яму.
— Строгий адъюнкт?
— Там такой пурец строгий, что упаси бог! Уже хотел закрывать яму и арестовывать кого-то.
— Это тот новый пурец?
— Новый. Я уже дрожал, Мендель, так дрожал! И богу молился, чтобы отвёл от меня беду!
— Ох-ох! Бог милостив, Хаим! За что бы ему наводить такую беду на невинного человека?
— Ох, не говори так, Мендель! Бога не разгадать. А за что он навёл на меня такой убыток? Ты слышал? В моём магазине — ведь это 50 ринских как минимум! А кто виноват? Неизвестно. А кто должен заплатить? Хаим!
— Нет, я ничего не слышал. Что случилось?
— А чтоб пропал мой балабуста! Купил две новые верёвки и передал мне в магазин вместе с другими вещами. Ну, я положил их на место. И чёрт его видел, что там, на той же полке, стояла бутыль с витриолем. Знаешь, он для дистиллярни витриол нужен... Так большую часть из бутыли он туда и отнёс, а остальное было в магазине. Немного его было, может, две четверти, а может, и того нет. Стоит себе бутыль, заткнутая стеклянной пробкой — чёрт её видел. Как-то понадобились верёвки для ямы. Иду я в магазин, беру верёвку с полки и, как-то не доглядев, задел рукавом ту бутыль. Она и перевернулась. Ой, как я перепугался! Схватил бутыль голой рукой — вот, два пальца обжёг! Но пока я её поставил, пробка отскочила, и капля того чёртова квасу, может, две-три капли, брызнула на верёвку. Поднял я пробку, заткнул бутыль и поставил в угол. Тут пальцы жжёт, как огонь. Я тут же обложил их мокрой глиной, завязал платком. Выношу верёвку на двор, смотрю, а в том месте, куда брызнул квас, мою верёвку словно ножом перерезало. Прямо в руках целый моток распался на два куска.
— Ай-ай! — вскрикнул Мендель.
— Чтоб я так жил! Уже никому и ничего не говорю. Придётся самому заплатить за верёвку, и всё тут.
Мендель цокал языком и охал, выражая Хаиму своё сочувствие. Когда дошли до Борислава, он нарочно пошёл с Хаимом в магазин, чтобы посмотреть на перепаленную витриолом верёвку. Долго рассматривал её, цокал языком и качал головой, а когда Хаим куда-то отвернулся, он в маленькую фляжечку набрал себе из бутыли пару капель витриола — немного, так, с напёрсток. Хаим этого не видел. Они вышли из магазина. Хаим запер дверь на замок, и оба приятеля, пожелав друг другу счастливого шаббата, разошлись.
XIV
Прошло ещё пару месяцев. Вокруг Борислава уже начались жатвы. Стояла летняя жара. Иван всё это время жил словно в горячке. С каждым днём ему становилось тяжелее в Бориславе. Земля горела под ним. Его душило что-то, толкало, гнало прочь из Борислава. Он ни о чём не думал, только о том, как бы поскорее вырваться оттуда. Мысль, что ему придётся ещё работать в ямах до осени или даже до зимы, чтобы выплатить жиду все деньги, наполняла его каким-то диким страхом. «Нет, я не выдержу!» — повторял он не раз и считал дни и часы. У него уже было сложено новых двести ринских; они лежали у кассира, и он думал на Илью взять их и наведаться «домой» и отдать их жиду. Но чем ближе было к Илье, тем чаще он останавливался на другой мысли, хватался за неё, как утопающий за бревно. «Сто ринских уже заплачено, — думал он. — Двести заплачу теперь — и покину Борислав. Пойду и не вернусь сюда больше. Четвёртую сотню на уплату жиду как-нибудь заработаю или займусь, а здесь не останусь!» Эта мысль, сначала далёкая мечта, принимала в его душе всё более чёткие формы. Он прикидывал на разные лады: «Женюсь. Хоть бы на бедной, так сто ринских приданого будет. А может, и земли немного получу». Другой раз он думал купить пару лошадей и заняться извозом, или наняться в имение, или пойти в камеральный лес рубить дерево. Где бы то ни было и как бы то ни было, лишь бы заработать деньги, уплатить остаток жиду и стать хозяином — хоть бедным, хоть последним, но всё-таки своим хозяином, в своём доме, на своей пяди земли! Иван никому не рассказывал о своих мыслях. Только за неделю до Ильи он вечером сказал кассиру:
— Слушайте, Мендель, сможете через неделю выдать мне все мои деньги?
— Почему бы нет? — сказал Мендель. — А что, хотите отправить?
— Нет, хочу на Илью пойти сам.
— Зачем вам идти самому? Можно отправить.
— Как-то тянет увидеть своё село. Не знаю, может, совсем останусь там.
— Как это, хотите покинуть нас?
— Хотел бы, да не знаю... Если бы там нашёлся какой-то заработок, чтобы уплатить тому жиду...
— Ну, как знаете, — сказал Мендель, прерывая разговор. — Я вам деньги выдам в пятницу. Когда ваш Илья?
— В воскресенье.
— Ну, то и хорошо. В субботу после работы можете идти.
На том и порешили. Больше разговора между Иваном и Менделем об этом не было.
XV
В пятницу вечером Иван должен был работать в ночной шахте. Это должно было быть его последним визитом под землю, в царство удушья. На душе у него было легко и радостно, но один неожиданный случай должен был испортить его радость.
Он как раз шёл к кошаре, выпив четверть рюмки водки и закусывая булкой, когда к нему подошла баба Орина, та самая, что когда-то первой принесла ему известие о том, что Фрузи нет. Она шла как-то крадучись, а когда Иван не узнал её, она сзади протянула свою сухую, чёрную руку и схватила его за плечо.
— Аги, а это что! — встрепенулся Иван, который шёл в раздумье и теперь очнулся, как ото сна. Оглянувшись, он увидел перед собой страшное, жёлтое, сморщенное бабкино лицо, которое холодно улыбалось ему, широко растянув синие губы и оскалив беззубые дёсны. Иван перекрестился. Его первая, невольная мысль была: «Это смерть глядит мне в глаза». И его охватила холодная суеверная тревога.
— О, ты крестишься! — набросилась баба, и с её лица исчезла улыбка, а вместо неё появилось мрачное, гневное выражение. — Что же это, я призрак какой, или что? Нехрещёная душа, что ли? Ну, посмотрите на него! Крестится, как от нечистого! Словно никогда меня и не видел!
Иван узнал бабу и начал извиняться.
— Да вы простите, бабушка! Я вас не узнал. Иду такой задумчивый, а тут вы вдруг... Да хоть бы слово сказали...
— Ага! А видишь! А чтобы самому на бабку глянуть, поклониться, да купить бабке порцию водки — где там! Пусть бабка помирает, если сама не имеет за что купить.
— Ну-ну, да вы ещё не помираете! — улыбнувшись, сказал Иван. — Но вы, кажется, имели ко мне какое-то дело?
— Да имею, племяш, имею! Да и не дело, а так...