Тем же образом здравый разум делает лёгким любой образ жизни, любое изменение. Примеры: Александр стремился завоевать иные страны, а Кратес, имея только суму и плащ, проводил жизнь, словно праздник, среди острот и смеха.
Таким образом, как башмак и ступня не обращены в разные стороны, так и наклон души создаёт соответствующую ей жизнь. Ибо не привычка, как кто-то сказал, делает жизнь приятной, а рассудительность создаёт наилучший образ жизни. Поэтому будем очищать и беречь заложенный в нас источник спокойствия души: для того чтобы внешнее воспринималось без недовольства, как нечто свойственное нам.
Не следует с раздражением относиться к обстоятельствам,
Ведь это не поможет; хорошо будет тому,
Кто правильно использует существующее положение вещей.
Итак, это правило следует хорошо усвоить в первом упражнении, чтобы, подобно тому, кто, бросив камень в собаку, попал в мачеху и сказал при этом: "однако камень попал не так уж и плохо", и мы умели иначе истолковывать то, что, вопреки нашей воле, нам послала судьба.
Неплохо, что Диоген был приговорён к ссылке: там он начал заниматься философией.
Зенон из Кития, услышав, что единственный корабль, который у него остался, был перевёрнут волнами вместе с товарами 348 и затонул, сказал: "Хвалю твой поступок, о судьба, ты, что направляешь нас к плащу и портику".
Что мешает тебе поступать так же? Потерпел неудачу, добиваясь должности? Зато впоследствии будешь жить в деревне, занимаясь своими делами. Тебе не удалось добиться расположения начальства? Будешь жить свободным от опасностей и забот. Из-за клеветы или зависти возникла какая-то неприятность или неудача? Можно при попутном ветре приплыть к музам и в академию, что и сделал Платон после крушения его дружбы с Дионисием. И, несомненно, достижению душевного спокойствия много способствует знакомство с жизнью знаменитых мужей, которые спокойно переносили одинаковую с нами судьбу. Враги тревожат глупцов: не совершай таких ошибок, как они, и найдёшь утешение в твоём душевном настроении. Безумцу свойственно жалеть об утраченном и не радоваться тому, что осталось. Что у нас есть? Жизнь, здоровье, солнце, досуг, возможность говорить, молчать и прочее.
О средствах, которые служат нам против душевных тревог, следует подумать раньше, чем мы испытаем заботы, чтобы, приготовленные заранее, эти средства имели больше силы.
Что же касается тех, которые считают, что существует какой-нибудь один образ жизни, свободный от неприятностей, то Менандр в приведённых стихах убеждает в том, что они ошибаются.
74
[Харьков, местный; июль — август, 1765 г.] / 31 /
Salve, thesaure mi! Michaël pretiosissime!
Fortassis tibi quoque, о carissime, importunus et molestus his aliquot diebus eram, cum ipsemet mihi displicerem. Nam dum taedeo, dum moereo et irascor, neque adspecto, neque compello te solito nostro more amicissimo, ut haud mirum sit, si aliquid de nobis sinistri suspicatus sis. Sed tamen dolendum erat, mi amice, postea quam avulsus est is, qui erat inter praecipua curarum mearum oblectamenta et solatia. Nemo magis gaudet amicitia, quam ego: hoc unicum meum oblectamentum et thesaurus; quid igitur mirum, si modum in dolendo non tenui? Veniam damus, si quis pretioso ablato equo lacrumat, aut moestus est, postquam aedes onflagrarunt. Mihi quoque danda est, quod non video et timeo ei, quod mihi amicissimum est. Cum praesertim animus humanus, et is amicus, omnium rerum pretia superat, procul dubio. Si in tutiori loco esset, minus dolerem: nunc aula est fraudum scelerumque taberna. / 32 / Parvula simplexque aetatula est, facillime decipitur, moresque imbibit improbos; expertus sum ipse et tanto magis doleo, et doleo et libet dolere. Quid enim agam in vita? Ubi animus occupetur? 349 Ubi vigeant studia mea? At nihil curare, nihil dolere, non est vivere, sed mortuum esse: cura enim est animi motus, et vita in motu consistit. Alii alia curant, mihi generosos mihique amicos puerorum et juvenum animos curare libet. Sed ubicunque labor, ibi est et requies. Ubicunque cura est, et oblectatio indidem petitur. Curat avarus aurum, dolet aurum, aliquando et delectatur auro, et ut delectetur, curat, curisque exedi gaudet. Ad hunc modum et ego angi ато commodis amicorum, ut aliquando delectatio pariatur: quamquam et nunc quidem jam paritur. Quid enim dulcius, quam amari, quam expeti a bono animo? Quid amabilius ipso amore amici? Nullum ego munusculum amo, si absit amor animique benevolentia. Nihil mihi carius aut dulcius, quam animus mei amans, etiamsi alia absint omnia. Et cura mea, et delectatio, et gloria, dicam et vita, et haec immortalis quidnam? Animus amicus, animus mei amans, animus memoriam mei retinens. Hunc ego malo, quam pyramides, quam mausolea, quam alia regum monumenta. Et quid generoso animo generosius, / 41 / quid magis aeternum? Doleo igitur carissimum Jacobiscum meum, et curo, ut aliquando me quoque amet: quamquam et nunc jam amat. Amor enim amore invitatur: et volens amari, amo ipse prius. Et quis non amet ingenium huius pueri? Jam mihi reputa, quanto miserius dolerem, si tibi, licet non puer quidem ac tanto grandior es, mali quid contingeret. Tui enim gratia (dicam ingenue), tui, inquam, solius jucundissimum meum otium reliqui, fluctibus me commisi, per biennium tantas inimicitias exercui, tantas calumnias, tanta odia tuli. Alioquin nullus antistes aut abbas a dulcissimo meo abstraxisset otio, ut famae, ut valetudinis dispendium paterer, nisi non multo ante eorum pellectationem te conspexissem, nisi prima fronte tantopere animo collibuisses meo. Meministi, opinor, quantopere indignarer, cum abstrahereris a graecis literis, maxime autem, cum pellicereris in aulam, cum praeceptor linguae germ[anae] publicus parum abfuit quin creareris, quantopere, inquam, indignabar? Ut si leaenae sui catuli aut humanissimae mulieri suus foetus eriperetur. Et sic affectus eram, quod perspiciebam, quam non procul esses a pernicie, si esses aut in aula paedagogus aut linguae praeceptor publicus. Omnes mirabuntur, suspicabantur, inimici autem mei ringebantur, quid esset, quod plus quam germani mei rem curarem. Si igitur Iacobi mei vicem tam doleo, quem amandi tu mihi occasio ansaque extitisti, ei siquid alii es me fructus / 42 / ceperunt, tibi acceptum ferre omnes debent, qui me solus a portu imo amor meus abstraxit tui, quem sic adamavi, ut licet inimicus factus esses, odisse te nequeam, neque quidquam recusare, quod ad tuam pertineat utilitatem... Ego quidem sic me natum video, ut ipsissimis inimicis, in ipsa ira, ubi quid parum blanditiae adspexi, protinus mitescam; jam ubi quem mei amantem esse 350 animadverti, huic prope dimidium dierum vitae meae concederem, si possem et liceret: quamquam quidem, qui pericula lubens amici gratia [subit] 1, videtur aliquo modo vitam suam impendere. Aliquando irasci am icissimis eram, videor, sed heu, quam ista ira non est ira, sed nimius fervor amoris et perspicientia mea, quod plus video quam vos, quid vitandum, quid sit expetendum. Itaque dum memor ipse mei, dum spiritus hos reget artus, hoc unum agam, solum hoc curabo, ut omnibus modis ingenuorum animorum amorem in me provocem. Hic meus thesaurus et delectatio et vita et glaria. Amor autem amore provocatur, quem prodit gratia et benevolentia cum virtute conjuncta. Sed tu solus omnium carissimus, nec poenitebit repetere solitudinem meam, licet infirmior sum factus, si te amicum habeo.
Vale, cariss[ime] mi amice!
Tuus Greg[orius] S[kovoroda].
Здравствуй, моё сокровище! Драгоценнейший Михаил!
Возможно, и с тобой, мой дорогой, в эти несколько дней я был груб и тягостен; тогда и сам собой я был недоволен. Ведь когда я скучаю, когда я печален и раздражён, тогда не могу встречаться и говорить с тобой так, как мы обычно делаем, потому и неудивительно, если ты мог подумать что-то недоброе обо мне. Но как не печалиться, мой друг, когда от меня оторвали того, кто был одной из величайших моих радостей и утешений. Никто более меня не радуется дружбе: это моё единственное утешение и моё сокровище; что ж удивительного в том, что, предавшись печали, я не удержался в пределах меры. Мы извиняем того, кто плачет, потеряв дорогого коня, или отдаётся скорби после пожара. Следует простить и меня, ведь я не вижу того, кто для меня дороже всего, и боюсь за него. Тем более, что душа человеческая и друг, несомненно, ценнее всего прочего. Если бы он был в более безопасном месте, я бы меньше тревожился, но ведь он находится во дворянском доме — гнезде обмана и преступлений. Человек в твоём юном возрасте неопытен, легко поддаётся обману и влиянию разврата; я сам имею опыт и потому тем более тревожусь — тревожусь и имею право тревожиться. Ведь что мне делать в жизни, чем наполнить свой дух, о чём заботиться? Ни о чём не заботиться, ни за что не переживать — значит не жить, а быть мёртвым, ведь забота — это движение души, а жизнь — движение. Одни заботятся об одном, другие об ином; я же забочусь о благосклонных ко мне, дружеских мне душах отроков и юношей. Но где труд, там и отдых. Где забота, там и радости. Скупец заботится о золоте, страдает из-за золота, но иногда и радуется золотом и, чтобы радоваться, предаётся заботам и радуется, утомлённый заботами. Так и я люблю тревожиться душой о благополучии друзей, чтобы когда-нибудь испытать и утешение, хотя его я испытываю уже и теперь. Ведь что может быть слаще, чем когда тебя любит и к тебе стремится добрая душа? Что может быть приятнее дружеской любви? Я не люблю никакого дара, если он не связан с любовью и доброжелательностью. Для меня нет ничего дороже или слаще, чем душа, которая меня любит, хотя бы всего прочего и недоставало. А моя забота, и радости, и слава, и, сказал бы я, сама жизнь, причём вечная жизнь — что это такое? Дружеская душа, душа, что любит меня, душа, что помнит обо мне. Её я ценю выше пирамид, мавзолеев и прочих царских памятников. А что разумнее благородной души и что долговечнее? Я тревожусь потому за моего драгоценнейшего Яшку и забочусь, чтобы и он когда-нибудь тоже полюбил меня, хотя он уже теперь любит. Ведь любовь рождается любовью, и, желая быть любимым, я сам первый люблю. А кто бы не любил душу этого мальчика? Представь себе, насколько сильнее я бы тревожился, если бы с тобой, хоть ты уже не мальчик, а взрослый, случилось что-либо дурное. Ведь ради тебя, откровенно говоря, ради тебя одного, я оставил мой столь приятный покой, пустился на житейские волны, в течение двух лет претерпел столько вражды, столкнулся с такими клеветами, с такой ненавистью.