– Я женат, уже десять лет. Но моя жена – ге-ге-ге – настолько цивилизованная, что ничего мне не скажет.
– Ничего не скажет? Когда вы не пришли на обед?
– Да, пан, не скажет ничего.
– Значит, её здесь нет, уехала куда-то в село?
– Нет, пан, сидит дома.
– Ну, тогда, может, немая, – извините, что так скажу.
– Нет, не немая.
– Ну, в таком случае это какая-то идеальная жена. Первый раз слышу о женщине, которая может ничего не сказать мужу, если он не пришёл вовремя на обед.
– Видите, пан меценас, всё зависит, как бы это сказать, – от цивилизации... от дрессировки. Какой мужчина не умеет обращаться с женщинами, тот лучше поступит, если не будет жениться. А умеючи, можно всё сделать.
И снова Евгению, неведомо почему и откуда, послышалось отчаянное мяуканье замученного кота. Он вздрогнул, простился со Стальским и пошёл в свой отель.
IV
На следующий день было воскресенье. В суде не было никаких дел, так что д-р Рафалович спал немного дольше, отдыхая после трудов. Уже было восемь. Опущенные шторы гостиничного окна пропускали мягкий красноватый свет. Евгений только что проснулся, потянулся, зевнул и наслаждался роскошью безмятежного покоя. Под его окнами стучали колёса повозок, издалека доносился гул людских голосов, звон колоколов, свист и грохот утреннего поезда, который именно в это время отправлялся во Львов. Но всё это не мешало молодому адвокату, давно привыкшему к городскому шуму. Наоборот, вся эта музыка многолюдного шумного города, особенно на некотором расстоянии, настраивала его на добродушный лад, пробуждала в душе чувство какой-то полноты бытия, какой-то приятной домашности, подобное чувству человека, вернувшегося из лесного уединения в лоно многочисленной и разговорчивой семьи.
Но вдруг в дверь его комнаты постучали и, прежде чем он успел откликнуться, дверь открылась, и в проёме показалась рыжая голова Стальского.
– Добрый день! – весело сказал он. – О, пан меценас ещё отдыхают. Извиняюсь, извиняюсь... я думал...
– Да пожалуйста! Я не сплю. Как раз хотел вставать.
– Ну, тогда я подожду... Пойду прогуляюсь, пока пан меценас...
– Да нет же! Входите! Я не барышня, меня не спугнёте. – Стальский вошёл и закрыл за собой дверь.
– Прошу, садитесь! Я сейчас встану. Так человек утомился в последние дни...
– Да это вполне разумно, что отдыхаете. Надо беречь силы, – сказал Стальский, положив на одно кресло шляпу и трость и садясь на другое. В мягком полусвете было видно, что сегодня он был одет чище и лучше, чем вчера, выбрит и подстрижен; очевидно, он пришёл прямо от парикмахера, потому что от него ещё пахло одеколоном, а усы были свежо зафиксированы.
– Я подумал, – говорил он, пока Евгений умывался, брал чистую рубашку и одевался, – я подумал, что пан меценас сегодня имеют немного больше времени, и мы пойдём вместе осмотреть помещение.
– Какое помещение?
– Как же, пан меценас уже забыли, что вчера говорили мне, не мог бы я найти?..
– Ага, да! Ну и что?
– Я уже нашёл. Отличное помещение, этажный дом, фасад на улицу, вокруг сад, а окна задней стороны выходят на городской парк. Прекрасное расположение на главной улице, недалеко от рынка и недалеко от русской церкви. Словно создано для канцелярии популярного адвоката.
– О, пан Стальский, очень вам благодарен!
– И надеюсь, что будет за что благодарить. Я знаком с владельцем. К вашему счастью, с первого числа освобождаются внизу две комнаты с передней – это была бы хорошая канцелярия, а на этаже также две комнаты с кухней – это было бы жильё для пана меценаса. Думаю, вам более просторного помещения не нужно?
– О нет, не нужно! Очень меня заинтересовало ваше описание. Надеюсь, что мне понравится это помещение. А какова цена?
– Жид немного ломит. Придётся ещё поторговаться. Хочет за обе части по 25 ренских в месяц.
– Значит, вместе 50 в месяц или 600 в год? И говорите, что в хорошем месте?
– Можете, пан меценас, быть уверены! На плохое я бы даже не посмотрел.
– И это, по-вашему, дорого?
– Ну, как для Львова, это было бы недорого, но для нашего города – немного крутовато. Надо будет поторговаться. Думаю, если пану меценасу понравится дом и захотите снять на год, он отдаст за 500 ренских.
– Ну, это было бы очень хорошо!
– Уже пан меценас готовы? Можем сейчас пойти осмотреть.
Меценас был готов к выходу. Но, выйдя, он вспомнил, что ещё не завтракал. Рядом с отелем была кондитерская, где он обычно пил кофе, и сейчас он направился туда.
– Я ещё не завтракал, – сказал он Стальскому. – Прошу, зайдите со мной позавтракать!
– Благодарю, я уже завтракал.
– Ну, тогда выпьете рюмочку коньяку. Прошу, не церемоньтесь.
Сидя за круглым мраморным столиком и попивая горячий кофе, д-р Рафалович присматривался к Стальскому, который не переставал болтать и вполголоса рассказывать ему разные городские новости. На лице Стальского ещё виднелись белые пятнышки от пудры, которой его посыпал парикмахер; в остальном же на нём было написано искреннее удовлетворение. Неизвестно, от этого ли удовольствия или, может, после выпитых двух рюмок коньяка, кончик его носа слегка покраснел, а в глазах заиграли огоньки. Меценас смотрел на него теперь куда более ласково, чем вчера, может, под влиянием хорошей новости, которую принёс ему Стальский, а может, и потому, что тот сегодня рассказывал более весёлые вещи, чем вчера. Сегодня в городе должны были состояться собрания рабочих, которые хотят добиваться всеобщего избирательного права, но пан староста их запретил, ха-ха... "Пока я здесь старостой, – сказал он комитетчикам, – ни одного веча или собрания в моём уезде не будет". Вчера старосте привезли огромного сома, пойманного в соседней реке, и староста дал за него рыбакам два ренских. Жид, у которого меценас собирается снять жильё, – первый городской богач и ростовщик; он сейчас строит три новых дома; вот бы пан меценас хорошо сделал, если бы выкупил у него ту каменицу, в которой собирается поселиться!..
От слов Стальского сегодня веяло искренностью; не слышалось той злой ноты, которая так неприятно задела Евгения вчера. Бросив взгляд на утренние газеты, меценас расплатился, и они оба вышли из кофейни. Рынок и улица, ведущая к церкви, были полны празднично одетых горожан и предместников. Колокола гудели и плыли в воздухе. Солнце лилось золотым, ещё не слишком жарким светом с безоблачного неба. От реки, которая широким изгибом огибала город с двух сторон, тянуло влажным холодком. Было чудесно, весело, приветливо кругом, и меценас шёл медленно, оглядываясь приветливо по сторонам, словно знакомясь со всем окружением. Это был первый раз сегодня, когда он почувствовал себя в этом городе как дома.
Вдруг что-то словно кольнуло его; он вздрогнул, как будто неожиданно коснулся провода электрической батареи. Оглянулся направо, не останавливаясь. Навстречу ему шла высокая, стройная женская фигура в скромном чёрном платье, в чёрной шляпке с простым белым пером, с лицом, прикрытым чёрной, довольно густой вуалью. Издали он не мог разглядеть её лица; то, что так его задело, было какое-то смутное общее впечатление, впечатление её осанки, роста, движений, походки – ровной, медленной и плавной. Во всём этом было что-то такое, что сразу всколыхнуло в его душе давние воспоминания и пронзило его насквозь. Она шла навстречу ему, и его глаза старались узнать её лицо под вуалью. Но, не доходя шагов десяти, она повернула направо, смешалась с толпой горожан, направлявшихся к костёлу, и исчезла. Евгений был бы рад пойти за ней, но не мог этого сделать, имея рядом с собой Стальского и направляясь с ним смотреть жильё. Стальский, занятый рассказом какой-то новости, а потом коротким шёпотом с каким-то встречным горожанином, чёрной дамы не видел.
У Евгения сильно забилось сердце, в голове потемнело, и он остановился, оглянувшись на Стальского.
"Что это такое? – подумалось ему. – Она или не она? Едва ли, чтобы она! Откуда бы ей взяться здесь? Но осанка её, походка, этот шаг, который, кажется, я узнал бы среди тысяч! Да нет, не может быть, это не она! Тихо ты там! Тихо!"
И он ладонью надавил на грудь в том месте, где сильно билось сердце.
Стальский, переговорив с горожанином, подбежал. Увидев, что Евгений держится за грудь, он внимательно на него посмотрел.
– О, а это что? Пан меценас себя плохо чувствуете?
– Я? Упаси Боже! С чего вы взяли?
– Что пан меценас держатся за грудь. И побледнели!
– Это ничего! – сказал Евгений, продолжая идти. – У меня иногда бывает... такие маленькие приступы. Раньше было хуже, но теперь, слава Богу, уже редко.
– Но это может быть опасно. Может, какая-то сердечная болезнь?
– Что-то в этом роде, но, в общем, не о чем говорить.
– Но всё-таки стоило бы посоветоваться с врачом.
– О, я уже лечился. И как раз врачи меня успокоили. Пойдёмте, пан! Далеко ещё до этого помещения?
– Нет, уже близко. У нас тут вообще нет больших расстояний. Предместья, как колбасы, тянутся каждое на полмили и ещё дальше, а центр весь в куче, как на тарелке. Это имеет свои преимущества, но есть и недостатки. Слишком акустичный город.
– Акустичный.
– Да! В одном конце чихнёшь – в другом слышно. Ни с чем малейшим не спрячешься от любопытных глаз. А что любопытные глаза увидят, то любопытные языки перемелют, раздут, разболтают вдвое, вдесятеро. У нас это так. Все от этого страдают, потому что каждому можно прицепить ярлык, но при этом все занимаются тем же ремеслом. Каждый думает: "Прицепляют ярлыки мне, давай и я буду цеплять другим!" И так живём. Сначала иной сердится, возмущается, услышав о себе что-то, а потом перестаёт, привыкает, а главное: убеждается, что каждый в такой же каше, как и он. Ну, вот мы и дошли. Прошу сюда, в калитку. Дай Бог счастливо!
V
Д-р Рафалович скоро имел случай убедиться, что Стальский не преувеличил, говоря, что город построен очень акустично. Согласно принятому обычаю, ему пришлось сделать визиты всем гонорациям города. Он был у президента суда, потом у старосты, потом у бургомистра; далее пошёл к вице-президенту суда, к налоговому инспектору и к директору гимназии; потом пришлось обойти всех судебных советников по старшинству, побывать у латинского и русского приходского священника, у комиссара от староства, у некоторых врачей и некоторых гимназических учителей, а в конце – у коллег-адвокатов, у нотариуса и у виднейших городских купцов и богачей. И он мог заметить, что, насколько женская часть общества была очень заинтересована им и принимала его чрезвычайно любезно как кавалера и очень хорошую партию, настолько "служебные шишки" (так переводил Стальский немецкий термин Spitzen der Behörden1) проявляли по отношению к нему некоторую добродушную протекционность, а некоторые с глазу на глаз давали ему дружеские советы и наставления.