Эта посредница похожа и на мост, что соединение делает между Богом и смертными.
Антон. Когда этот дивный мост приводит смертных к жизни, то достойно и праведно может называться воскресением.
Квадрат. Ах, эта ведь голубица и есть воскресение мёртвых [людей]. Она нас, упавших с горы долу, поднимает снова к той же горе.
Антон. И я согласен с этим. Это слово (воскресение) в греческом и римском языке значит, кажется, то: когда упавшего снова поставить на ноги. Кроме того, я слышал, что голубица по-еврейски — иона. Да и Бог явно говорит Иеремии, что поставит его снова на ноги, если он будет Ему послушен. И как в Святом Писании очень бедственное состояние значит это слово: «сидеть», так напротив того «стоять» — это быть в полном благополучии. А как несчастное дело — сидеть, быть узником в темнице, так ещё хуже быть в компании тех, кого Павел пробуждает: «Спящий, встань и воскресни из мёртвых»40. Разбей сон очам твоим, о несчастный мертвец! Поднимись на ноги! А может, уразумеешь, что это такое есть: «Христос, свет миру»?
Друг. Не могу более молчать, услышав блаженное и сладкое имя светлого воскресения. Я, правда, между прочими и сам сижу в холодном смертельном мраке. Но ощущаю в себе тайный луч, что тайно согревает сердце моё... Ах, Памво! Сохраним эту божественную искру в сердце нашем! Сбережём её, чтобы прах и пепел гробов наших не угасил её. В то же время чем мы остаёмся? Разве только прахом и смертью?.. Огня уничтожить не можем. Не спорю. Но что самим нам делать без огня? Какая польза нам в том, что имеем в себе плоть и кровь? Знай, что им надлежит опуститься во тление. В то же время что — погибать нам без конца? И мы не что иное, как видение, сон, смерть и суета? О, многобедное наше состояние, когда всё и всё есть только тление без вечности, когда кроме явного, ничего нет в нём тайного, в чём бы сущность наша, как на твёрдом основании, удержалась, когда всякая суть — суета, как и всякий человек, который живёт.
Воистину же теперь (если так) сильно твоё царство, о горькая смерть, непобедна твоя победа, о ад! Кто или что может противиться тленным вашим законам, что всё в прах без остатка превращают? Ах, беда! Погибель! Болезнь! Горечь! Смятение... Слышите ли? Разумеете ли? Какая это речь?
Памво. Господи! Избавь душу мою от уст сих неправедных... от речи непристойной, от человека неправедного... Язык их — меч острый... гроб отверзнутый...
Друг. Вот настоящая отрава аспидов, жало греховное, язык змеиный, что свёл Адама в труд и болезнь!.. Что ты нам нашептала, о древняя злоба и прелесть? Зачем ты так высоко возносишь смертность, что умирает, и старость, что стареет, и тление, что тлеет? Разве одна смерть царствует? И нет жизни? Лесть сама без правды, и злоба без благости, и старость без юности, и тьма без света, и потоп без суши?.. Да запретит тебе Господь, о потопный язычник, что реку вод лживых извергаешь, что топишь детей матери Сиона, что покрываешь мраком и тучей чёрной, что ведёшь в ад от Господа, на Которого клевещешь с гордостью, уничтожая царство Его и правду, юность и вечность, новую землю и живой род!.. Слушай же, бес глухой, язык немой и пустой! Поскольку не признаёшь пребывания Господня, исповедуя, что одна лишь смерть везде владеет, низводя всё на всё в ад растления, через то знай, что новая и нетленная человек не только презрит твои тленные законы, но и совсем, вооружённый местью, до конца тебя разрушит, скинет с престола своего, сделав тебя из головы ничтожным хвостом. Памво! Слушай, Памво! Почему ты молчишь? Знай, что ты уже познал путь свой. Не шепчет в сердце твоём, онемев, злой язык. Или снова ожил? Неужели снова болезнь грешного языка в нутре твоём обновилась? Снова меч бьёт душу твою? Видно, потому ты молчишь, онемев, и смирился, не говоришь доброго, не вопрошаешь о мире Иерусалима.
Памво. Я уже давно тайно проклинаю этот язык в сердце моём.
Друг. Но почему явно не поёшь? Если действительно научился Давидову псалму, почему с Исаией возлюбленному твоему песнь на протяжении целого дня не посылаешь? Если дал тебе Господь новые уста, почему с Иеремией не говоришь: «И отверзты уста мои к Тому не закроются»41. Если согрелось сердце твоё в тебе, должен ты в наставлении своём раздувать воскресения искру, что вечна, поскольку воспылает ярость блаженного этого пламени и съест всю противную себе тленность, поскольку наполнится огненная река Божия, что потопляет нечестивых. Согретое сердце есть огненный язык Духа Святого, что воспевает новое на небесах и на земле чудо воскресения. Разве не видишь, что у всех сердце старое, земной язык? Все боязливые, печальные, ненасытные, отчаявшиеся, лишённые небесного утешения Параклита42. Слишком мало тех, о которых сказано: «На стенах твоих, Иерусалиме, поставлена стража на день и ночь, что не перестанет поминать Господа». Мало сынов Амосовых43 для утешения людей Божьих. Немного Аввакумов, что стоят на божественной страже. Про всех можно сказать: мёртв ты с мёртвым сердцем своим. Железо пройдёт душу твою. Сидишь во тьме, лежишь во гробе... О божественная искра! Зерно горчичное и пшеничное! Семя Авраамово! Сын Давидов! Христе Иисусе! Небесный и новый человек! Глава, и сердце, и свет всего живого! Пункт Вселенной! Сила, закон и царство мира! Десница Божия! Воскресение наше! Когда Тебя постигнем?.. Ты истинный человек в истинной плоти. Но мы не знаем такого человека, а кого знаем, те все умирают. Ах, истинный человек никогда не умирает. Из этого видно, что мы никогда не видели истинного человека, а кого знаем, у тех руки, и ноги, и всё тело в прах превращается. Но что свидетельствует камень Святого Писания: «Не потемнеют, — говорит, — очи Его, и не истлеют уста Его». Но где такой человек? Мы его никогда не видели и не знаем. Не понимаем ни очей, ни ушей, ни языка. Всё то, что лишь знаем, на то не похоже. Здесь говорится о бессмертном человеке и нетленном теле, а мы одно болото заняли и ничего такого не видим, чтобы не портилось. Итак, сидя в болоте и на него уповая, подобными ему и сами сделались. Глаза имеем такие, которыми ничего не видим, и ноги, которые не могут ходить, и такие же руки, лишённые чувства, язык и уши такой же природы. Так хорошо понимаем, что это оно есть — человек. Кто же из воскресших не скажет, что мы — тень мёртвая, и не прах ли мы, гонимый ветром? Может ли бесчувственная земля признать невидимого?
Памво. Скажи лучше с Давидом: «Да и возвращаются к своему праху»44. Болото и вода, что мимо течёт, по существу своему есть всякая плоть, составленная из стихий, ров страданий и глубина тьмы. «Спаси меня, — взывает Давид, — от тленности, пусть не потону, и от вод многих и глубоких»45. «Не мёртвые будут хвалить Господа»46.
Друг. От того болота отводит нас упомянутая царская дочь Давидова, чистейшая голубица и дивная Дева, одев нас не тленными, а позолоченными в сочленениях и посеребрёнными Духом Божиим крыльями. Ими окрылившись, возлетаем с Давидом и находим покой. Бросив земного Адама с его хлебом, болезнями, перелетаем сердцем к Павлову человеку, к невидимому, небесному, к нашему миру, не за моря и леса, не выше облаков, не в иные города и века, — один он есть навеки, — но проходим в самый центр сердца нашего и души нашей, миновав все тленные и потопные мысли со всей крайней внешностью плоти нашей, оставив всю бурю и мрак под ногами его, восходим через упомянутую лестницу на высокий восток и исход к жизни и главе нашей, к истинному человеку, в нерукотворную скинию и к его нетленной и пречистой плоти, чьё наше земное жилище есть слабая тень и вид в размышлении истинном, соединённая в единую ипостась без слияния Божьего и тленного естества. Вот это и есть истинный человек, равный сущностью и силой предвечному своему Отцу, один во всех нас и в каждом целом, царству которого нет конца...
Этого вот человека, если кто постиг, тот и возлюбил, и сам взаимно любим стал и един с ним, как тот, кто пристал к болоту и сам есть земля и в землю возвращается. А тот, кто познал нетленного и истинного человека, не умирает, и смерть над ним не владеет, но со своим Господином верный слуга вечно царствует, совлекшись, как со старой ризы, с земной плоти, облекшись новой, соответствующей к его плоти плотью, и не уснёт, но изменяется, приняв вместо земных рук нетленные, вместо скотских ушей, глаз, языка и прочих всех частей — истинные, сокровенные в Боге, как говорит Исайя: «Вот приходит спасение твоё»47, имея с собою мзду или награду, и Спаситель даёт вместо железа серебро, вместо меди — золото, полагает в основание твоё камень сапфир, то есть небесное нерукотворное жилище. Пусть будет Бог всячески во всём твоём, а не мертвая земля и болото. Кто же охоч к такой истинной жизни и к этим блаженным дням? Тотчас вдруг, как молния, дастся тебе. Удержи лишь язык свой от зла и уста свои. О лукавый язычник! О глава змеиная! Начало горьких дней! Всех из рая выводишь, всех в бездне топишь. Кто даст на сердце наше раны и на помыслы наши наказание премудрости? А иначе нельзя нам не пасть вниз. К Тебе прибегаем, о гора Божия, купина неопалимая, светильник золотой, святая святых, ковчег завета, Дева чистая и после рождества твоего! Ты сама и рождаешь, и дествуешь. Твоё единое святое семя, единственный сын твой, что умер внешне, а тем самым воскрес и воцарился, может сокрушить голову змеиную, язык, что хулит Господа...
Антон. Когда Святое Писание есть сладкие гусли Божьи, не худо, чтобы и нашу компанию повеселил, сыграв хоть немного на этом инструменте.
Лука. Я в этом согласен с Антоном и того же прошу.
Квадрат. Не возражаю и я вашей доброй воле и о том же попрошу.
Друг. Слышишь ведь, Памво? Садись за гусли. Ты долго учился Давидовой песне. За десять лет можно научиться хоть немного.
Памво. Ах, есть ли мне в жизни что приятнее, чем петь возлюбленному моему человеку? Но боюсь, чтобы не рассогласить голосов. Пугает меня сын Сирахов такими словами: «Говори, старейшина, и не запрети музыки».
Друг. Пой и воспевай! Не бойся! Будь уверен, что сладка ему будет беседа наша.
Памво. Но что её подсластит, если я неопытен?
Друг. Что подсластит? То, что делает приятным отцу малолетнего сынка неправильная речь или неправильная игра на арфе. Разве ты забыл, что искусство во всех тайнах инструментов не стоит гроша без любви? Разве не слышал Давида: «Люби Господа твоего»48. А потом что? «Хвалите Господа все племена, прославляйте Его»49.