Мина Мазайло Страница 4

Скажите — фамилию вам изменили? Папа ваш так переживал... Она ведь правда какая-то странная. Кажется, малороссийская?

Мокий глухим, сдавленным голосом:

— Отныне... (закашлялся) у меня отца нет!

Баронова-Козино

— Как? Вы сказали...

Мокий с нажимом:

— Нет, говорю! Нет!..

Баронова-Козино

— Ах, Боже мой! Опять, значит, я ошиблась адресом... Как же так? (Бормочет растерянно). Холодная Гора, ...ская улица, № 27, «Во дворе злые собаки», квартира…

4

Вошёл Мазайло. Кинулся к Козино:

— Жду вас, жду!

Баронова-Козино

— Простите, получилось недоразумение. Сказали — вас нет, что вы умерли...

Мазайло указал на дверь.

Не сводя глаз с Мокия, поклонился ещё раз Бароновой:

— Так, так... Проходите. Мокий! У меня будет деловой разговор с мадам Бароновой-Козино. Мне нужна эта комната...

Баронова-Козино

— А я уже поверила, что вы умерли...

Мазайло к Бароновой, но вся его внимание — на Мокии:

— Очень приятно... (К Мокию). Понимаешь?.. (К Бароновой, снова кланяясь). Извините. Проходите...

Баронова-Козино спокойно и довольна:

— Мерси!

Вышли.

Мокий, всё время сверливший отца взглядом, вскочил. Начал метаться по комнате:

— Нет! Нет!.. Не дам! Не позволю! И ни одной лекции правильных произношений! (Заметил Улю у зеркала и вдруг весь засветился, наполнился какой-то идеей). Так... Видите теперь, Уля, какой я одинокий?

Уля

— Серьёзно?

— Серьёзно, Уля. Родня — а поговорить не с кем, тем более по-украински. Слушать не хотят. (К двери). Так нет! Буду назло, наперекор декламировать украинское слово. (К Уле). Не понимают его красоты, а над моим одиночеством смеются. Так и живу, одинок как месяц над глухой степью, как верста в пургу. (К двери). Буду петь, кричать под дверями здесь, буду танцевать, свистеть!.. (К Уле). Как отшельник в пустыне, как копейка у нищего, как мизинец у калеки, как...

Уля встревожилась:

— Серьёзно?

Мокий

— Серьёзно! Скоро и я скажу, словами поэта: «Сиди один в холодной хате, не с кем тихо поговорить, и посоветоваться не с кем. Нет, никого-никого...» А так хочется найти себе такого друга, тёплого, искреннего, чтобы ему можно было высказаться и словом из словаря Гринченко, и от сердца…

Уля уже тает от жалости:

— А если у вас появится подруга, искренняя и тёплая... Даже горячая...

Мокий

— Ах, Уля! Мне уже давно хотелось вам сказать...

Уля трепетно:

— Что?

Мокий

— Ещё тогда хотелось сказать, когда вы пили сельтерскую воду, когда смотрели на звёздный колодец, на девушку с вёдрами...

Уля

— Что?

Мокий

— Хотелось сказать, а теперь с ещё большим удовольствием скажу: Уля! Давайте я вас украинизирую!

Уля чуть не упала, отпрянула:

— Вот вы что! Не хочу!

Мокий в наступление:

— Уля! Да вы же украинка!

— Упаси Бог! Я не украинка!

— Украинка!

— Ни за что! Нет! Нет!

— У вас фамилия украинская — Розсоха!

— Нет!

— Да что там фамилия — у вас глаза украинские, губы, стан!..

Уля, остановившись:

— Глаза?..

Мокий убеждённо:

— Да! Глаза, говорю, губы, стан — всё украинское. Не верите? Не верите, Уля? Я вам сейчас докажу... Не я, а наука, вот эта книга, Уля, антропология вам докажет, что вы действительно украинка... (Листает страницы и начинает читать). Вот: украинцы, как правило, высокого роста, стройные... (Смотрит на Улю). А вы разве не стройная? Широкоплечие (ну, это о мужчинах), длинноногие... (К Уле). Нет хуже, чем коротконогая женщина! (Уля с тревогой глянула на свои). Нет, у вас — украинские, Уля... (Из книги). С сильно пигментированной кожей, то есть смуглые, пышноволосые или кучерявые... (Смотрит на Улю). А вы не верите. (Из книги). Круглоголовые, длиннолицые, с высоким и широким лбом, темноглазые, прямоносы, рот умеренный, уши небольшие... (Смотрит на Улю). Прямо как про вас написано…

Уля растаяла:

— Что вы говорите?

А сама — незаметно к зеркалу.

Мокий

— Ещё не верите? Так вот! Средний индекс брахикефальности, то есть короткоголовости: у поляков — 82,1, у русских — 82,3, у украинцев — 83,2, у белорусов — 85,1... (Измеряет Уле голову). У меня, измерял, 83,5, у вас — 83,1 — украинский индекс.

Уля серьёзно:

— Серьёзно?

Мокий

— Научно-серьёзно. (Из книги). Кроме того, что они стройные и широкоплечие, они ещё и грудные. Средний объём груди на длину тела — 55,04, у русских — 56,18, у белорусов...

Уля

— А у меня сколько?

Мокий начал измерять:

— У вас... Гм. (Прикоснулся к груди). Простите... У вас тут тоже украинский индекс...

Уля благодарно заглянула в книгу:

— Скажите, а про родинки тут пишут? У меня вот родинка на шее... и ещё одна есть...

Мокий

— Ещё не дочитал… Фамилия украинская, индексы украинские, глаза, рот, стан — всё чисто украинское. Теперь вы верите, Уля?

Уля

— Верю.

Мокий

— Значит, позвольте мне вас украинизировать, Уля!

Уля тихо:

— Украинизируйте, Мока.

Мокий, взяв Улю за руку:

— Ой, Уля, выучив язык, вы станете... Что там украинкой. Вы станете более культурной, полезной гражданкой, клянусь вам! Станете ближе к рабочим, к крестьянам и ко мне, а я — к вам. Вот (Беспомощно замахал руками). Над нашим языком звенят теперь такие красные надежды, как флаги, как майские зори. С чудесной горы СССР его далеко будет слышно. По всему миру будет слышно! Вот я прочитаю вам образец народной песни. Вы такой ещё не слышали.

Уля

— Серьёзно?

5

Вошла Мазайлиха с каким-то странным электрическим мухобойником в руках.

Начала хлопать мух. Похлопав, вышла.

6

Мазайло ввёл Баронову-Козино.

Закрыл дверь перед Мокием. Затем к Бароновой:

— Я даже мух велел истребить электрической мухобойкой собственного изобретения, чтобы даже мухи нам не мешали. Начинайте, пожалуйста!

Баронова-Козино разволновалась:

— Начать? Ах, Боже мой, — начать... Может, вы начнёте?

Мазайло тоже разволновался:

— Нет! Нет! Я теперь не могу, вы — моя учительница. Начинайте вы!

Баронова-Козино ещё сильнее разволновалась:

— За десять лет я так отвыкла от этого дела, что... Я вся волнуюсь и не могу начать. Не могу! Ах, Боже мой, ну как начать, как?.. Мне, старой гимназической учительнице...

Мазайло занервничал:

— Начните так, как вы начинали когда-то, молодой... В мужской или женской гимназии работали?

Баронова-Козино

— В женской, ведомства императрицы Марии Фёдоровны. Боже мой! Тогда мы все начинали с молитвы. Помните молитву перед началом уроков?

Мазайло

— Молитву?.. Подождите! Да-да! У нас в городском училище молитву пели... Да-да, всем хором. А кто опаздывал, тот после уроков ещё два часа сидел в классе — называлось «без обеда»...

Баронова-Козино

— У нас в гимназии её пели. Прекрасно пели. Помню слова…

Мокий, приоткрыв дверь, хлопнул электрической мухобойкой.

Баронова-Козино

— Ах, Боже мой! Неужели забыла? За десять лет. Не может быть... Молитва перед занятиями... Неужели забыла?

Мазайло

— Молитва перед занятиями. Неужели забыл?.. Ах, Господи!.. Преблагий Господи!..

Баронова-Козино вспомнила. Глаза засветились. Голос сам запел:

— Преблагий Господи, ниспошли нам благодать…

Мазайло, обрадованный, что вспомнилось, подхватил во весь голос:

— ...Духа Твоего Свято-о…

Баронова-Козино сквозь слёзы, с улыбкой в голосе поправила:

— Святаго…

Мокий, прикрыв дверь, засвистел.

Однако Баронова и Мазайло допели вместе:

— ...дарствующего и укрепляющего наши душевные си-и-лы… дабы, внимая преподаваемому уче-е-нию, возрастали мы Тебе, нашему Создателю, во сла-а-ву, родителям нашим в утешение, церкви и отечеству во по-о-льзу.

Баронова-Козино тем же тоном, как когда-то в классе после молитвы:

— Садитесь!

Мазайло сел. Баронова-Козино утерла слёзы:

— Как вы думаете, не будут ли снова петь эту молитву в школах?

Мазайло печально:

— Вряд ли.

Баронова-Козино, открыв старую читанку:

— А я ещё подожду. Жду! Жду-у! (Тем же тоном, как когда-то учила). Откройте, пожалуйста, книгу на странице сорок седьмой... (Дала Мазайлу книгу и методично ждала, пока он искал страницу). Нашли страницу сорок седьмую?

Мазайло приглушённым, как в школе, голосом:

— Нашёл.

Баронова-Козино

— Читайте стихотворение «Сенокос». Читайте громко, выразительно, выговаривая каждое слово.

Мазайло, одёргиваясь, как когда-то в школе перед ответом, громко и выразительно:

— Пахнєт сеном над лугами…

Баронова-Козино слегка разволновалась:

— Произношение! Произношение! Не над лу-гами, а над луґа́ми. Не га, а ґа...

Мазайло

— Над лу-гами…

— Над луґа-ґа!

— Над луга-га!

— Ґа!

— Га!

Баронова-Козино аж коснулась уха пальцем:

— Ах, Боже мой! Ведь в русском языке звука «г» почти нет, есть «ґ». Звук «г» встречается только в слове «Бог», да и то произносится…

Мазайло вдруг в отчаянии:

— Знаю! Вот это самое «ге» и есть моё вечное несчастье. Проклятие, какое-то клеймо Каина, по которому меня узнают даже тогда, когда я заговорю не просто чистым русским, а небесным, ангельским языком.

Баронова-Козино

— Не волнуйтесь, милый! Не впадайте в отчаяние!

Мазайло

— О, как же не волноваться, как, когда это самое «ге» всю жизнь меня жгло и карьеру сломало... Я вам скажу... Ещё молодым... Дочь губернатора влюбилась в меня. Просилась, умоляла: познакомьте меня, познакомьте. Говорили: не дворянин, какой-то регистратор... Познакомьте! Познакомьте! Позвали меня — как на Аполлона смотрела. Но как только из моих уст прозвучало это «ге»... — отвернулась, скривилась.

Баронова-Козино

— Я её понимаю.

— А меня?

— И вас теперь понимаю.

Мазайло

— О, сколько я уже сам пробовал говорить... «кге».

Баронова-Козино

— «Кге»?

Мазайло

— Не мог и не могу, вряд ли и вы научите меня...

Баронова-Козино разволновалась:

— Ах, Боже мой! Да это ж теперь мой единственный заработок — «ге»... Одним «ге» я теперь и живу. Постарайтесь, голубчик, ну скажите ещё раз: над луґами. Над лу-ґами.

Мазайло

— Над лукгами. Над лугами.

— Ґами.

— Гами.

— Ґа.

— Га.

Баронова-Козино к ушам, Мазайло — к сердцу — и вместе:

— Фу-у-у!

Мокий открыл дверь.