Рука с письмом дрожала. Наконец рука поднялась и с силой бросила письмо на пол.
— Чего этот дурак от меня хочет! — вскрикнула с возмущением.— Прицепился, как пиявка, ходит за мной, как тень, и ещё компрометирует меня своими дурацкими письмами. Вот уж неудача моя!
Грудь её тяжело вздымалась, глаза сверкали, гнев был настоящий. Но спустя минуту Целя успокоилась, отошла от первой досады, подняла письмо и разрезала конверт ножницами. Достала оттуда лист, исписанный от начала до конца мелкими, словно судорожно искривлёнными в разные стороны буквами, и, едва взглянув на эти каракули, на первую же фразу, которая бросилась ей в глаза, громко, серебристо рассмеялась.
— Что за дурак! — сказала весело.— Даже сердиться на него по-настоящему нельзя, разве что только смеяться. Ну-ка, прочитаем это письмо вместо газеты! Наверняка будет такое же забавное, как и предыдущие.
И, удобно устроившись в кресле, Целя разложила письмо на столике и начала читать, время от времени перебивая чтение своими замечаниями, словно разговаривая и поддразнивая автора.
"Уже в третий раз осмеливаюсь писать Вам, уважаемая госпожа, хотя на два первых письма я не получил никакого ответа".
— И на это не получишь! Не надейся! — упрямо мотнув головой, сказала Целя.
"После тяжёлой внутренней борьбы я всё же решился ещё раз побеспокоить Вас. Важность дела, ради которого я это делаю, пусть оправдает мою навязчивость".
— Важность дела? Что за такое важное дело? Ха-ха-ха! Очевидно, то же самое, что и в первых письмах: вы, мадам, — ангел, вы покорили моё сердце, без вас я жить не могу и так далее без конца. Но прошу уважаемого господина, всё это меня ни капельки не интересует. Я без вас жить могу. Я про вас и слышать не хочу. Вы уж должны были бы это понять по моему взгляду, по каждому моему выражению лица! Но где там, как можно ждать, чтобы этот господин хоть что-то понял! — добавила с презрительной гримасой.
"Обдумав серьёзно своё положение и собрав о Вас, мадам, некоторые необходимые сведения"...
— Ах ты, посмотри на него! — вскрикнула Целя.— Он про меня сведения собирает! Он шпионит моё прошлое! Подлец!
"...я убедился, что внешний облик не обманул меня, что, полюбив Вас с первого взгляда, я не потратил свои чувства на человека, недостойного этих чувств. Я абсолютно уверен, что если бы Вы, мадам, согласились быть моей, мы могли бы устроить нашу совместную жизнь гармонично и счастливо, насколько бы это зависело от нас. Мои средства, пусть скромные, послужили бы нам на чёрный день, а тем временем мы бы зарабатывали на хлеб честным трудом".
— Надо же! Как он всё себе уже устроил! Не такой уж и глупый, как кажется! — прошептала Целя, и на её лбу легла тень задумчивости.
Она уже знала из предыдущих писем этого оригинального претендента, что его упомянутые "средства" — это доставшийся в наследство от отца небольшой хуторок с 30 моргами земли где-то подо Львовом, сданный в аренду. Знала и то, что сам этот претендент занимается газетным делом, и, надо признать, это, собственно, и было одной из главных причин её антипатии к нему. Она слишком много наслушалась неприятных историй о львовских газетчиках, об их цинизме, ночных попойках, дебошах и прочем, чтобы не содрогнуться при мысли стать женой такого типа. А к тому же внешне этот претендент был совсем непривлекателен. Целя, сама молодая, здоровая и красивая, любила красоту и грацию во всём. А он, хотя ещё и молодой, ходил сгорбленный, будто надломленный, с широким лицом, выдающимися скулами, каким-то испуганным, неуверенным выражением, с блуждающим взглядом, приплюснутым носом и рыжими волосами. Если добавить к этому вечно поношенную, не по размеру сшитую одежду — вот и весь портрет автора этих любовных писем, этой самой "судьбы", что выпала панне Целине.
"Клиент для Кульпаркова!" — промелькнуло у неё в голове, когда впервые увидела его на почте, когда он подавал письмо. Его седые глаза, устремлённые на неё с выражением удивления и интереса, вызывали у неё то беспокойство, то смех. С тех пор он начал всё чаще появляться на почте, пожирать глазами каждый её жест, подкарауливать её на улице, когда она шла или возвращалась. Но никогда он не осмеливался заговорить с ней. Шёл сзади, а если уж случалось встретиться лицом к лицу, то кланялся украдкой и убегал что есть силы, будто с каким краденым добром. Через несколько месяцев таких молчаливых ухаживаний он написал первое письмо, неуверенное, нацарапанное, явно дрожащей рукой, нескладное по стилю, — словом, смешное-пресмешное. Целя получила с него массу удовольствия, и хотя не знала имени своего молчаливого обожателя, всё же сразу поняла, что он и автор письма, подписанного "Семён Стоколоса", — одно и то же лицо. И даже не думала отвечать на то письмо. Через месяц пришло второе, длинное, страстное и ещё более смешное в своём пылком выражении чувств. А вот это третье письмо оказалось неожиданно коротким и спокойным, и Целя, которая ждала от него вновь пудовые вздохи и тонны дифирамбов своей красоте, была немного разочарована и задумалась. Но та задумчивость долго не продлилась.
— Глупая ты, Целька!—вскрикнула она сама к себе.— Всё это чепуха, комедия! Если он честно думает, то почему не поступает, как честные люди? Почему не приходит, не представляется, не... Да ладно, читаем дальше!
"Вы, мадам, наверняка спросите, почему для выражения всего этого я выбираю такой не совсем подходящий способ, скорее уместный для труса, чем для мужчины?"
— Вот он как! — вскрикнула Целя с улыбкой.— Угадал! И хватило у него смелости назвать вещи своими именами, даже когда это касается его самого. Эге, смелый! — добавила спустя миг.— Но опять же только на бумаге! Ну, ну, что там дальше он пишет?
"Я действительно трус — не перед опасностями и трудностями жизни, с ними я борюсь с детства и довольно успешно, а перед теми, кого люблю. Боюсь причинить им малейшую досаду и тем самым, сам не желая, делаю это, а это мучает меня даже больше, чем их. Чувствую, что мне недостаёт той внутренней уверенности в обращении с людьми, которую даёт воспитание в обществе и вера в себя. Чувствую, что сама моя личность вызывает смех и жалость, и это отнимает у меня всякую смелость, какую только могу вообразить. Мне тоскливо без людей, без дружбы, любви, счастья — а чувствую, что не могу их добиться так, как это делают тысячи других. "Так что же, хочешь украсть их из-за угла?" — наверняка спросите Вы, мадам".
— Он сумасшедший! — вскрикнула Целя с каким-то испугом.— В точку угадал мою мысль!
"Нет, дорогая мадам (ага, "дорогая"! Уже снова начинает! — прошептала Целя), я лишь хочу ухватить одну ниточку, ведущую к клубку, а потом всю жизнь, все свои силы посвятить тому, что другим счастливее достаётся без труда. Сейчас Вы, мадам, знаете меня лишь по внешности, не лучшим образом. Так вот, я прошу только одного: позвольте узнать меня поближе! Я не хочу без Вашей воли предпринимать никаких шагов, чтобы не выставить Вас перед Вашими окружением на посмешище, насмешки и неприятности. Знаю, впрочем, этих людей, хоть и издали, и могу только сказать: берегитесь, мадам, и отца, и сына!"
— Ого, вот уже и змеиное жало! — прошептала Целя, прикусив бледнеющие губы.
"Так чего же я хочу?" — спросите Вы, мадам. Только одного: позвольте мне приблизиться, дайте мне шанс, чтобы Вы узнали меня лучше! Дайте мне знак, что у Вас нет ко мне антипатии, что моё сближение не принесёт Вам неприятностей! Напишите"...
— Дурак! — вскрикнула Целя, топнув ногой и не дочитав письмо.— Врёт он! Не любит он меня, раз может такие глупости писать. Позволь ему приблизиться ко мне! Да кто ж ему мешает? Но вот же в чём хитрость, вот где коварная ловушка. Наделает глупостей, выставит меня на посмешище, а потом скажет: вы же сами мне позволили! Нет, нет, и слышать про него не хочу! Дам ему понять, чтоб и на глаза мне больше не показывался. "Что нет у вас ко мне антипатии, что сближение моё не принесёт вам неприятностей!" Ну и откуда мне это знать? Тьфу! Это какая-то безвольная слизь, какая-то желеобразная масса, а не мужчина! Ну и выглядела бы я умно, если бы подала ему руку! Он бы замучил меня своими чувствами и подозрениями! Все жилы бы из меня вытянул! Нет уж, лучше уж остаться тем, кто я есть, чем связывать судьбу с таким ничтожеством!
И Целя бросила письмо несчастного любовника на стол, несколько раз прошлась по комнате, чтобы успокоиться, а затем порвала письмо вместе с конвертом, изорвала на мелкие кусочки и понесла к окну, чтобы выбросить. Когда выглянула в окно, то увидела, что на углу улицы, напротив окна, стоит автор письма, с глазами, устремлёнными в окно. Появление Цели, очевидно, испугало его, он дёрнулся, как ошпаренный, и хотел убежать, но не мог оторвать глаз от окна. Этот вид показался Целе таким комичным, что она рассмеялась во весь голос. А затем сильным взмахом руки выбросила в окно клочки разорванного письма. Они посыпались вниз, словно снежные лепестки, кружась и разлетаясь в разные стороны. Несколько из них, повертевшись и покружив на лёгком ветерке, упали прямо на шляпу Семёна Стоколосы, который всё ещё с испуганным видом, бледный и словно прикованный к тротуару, стоял на углу улицы.
IV
— Прошу панночку к завтраку! — сказала старая Осипова, приоткрывая дверь в комнату. Целя вздрогнула от её голоса, но тут же успокоилась, тряхнула головой, а, оглянувшись в зеркало и поправив красную бархатную ленточку, которой изящно перевязала поперёк темени свои короткие волосы, пошла в столовую.
Господа Темницкие уже сидели за столом, точнее, сидели оба господина, а старая Темницкая наливала кофе, раз за разом шевеля увядшими губами, словно вела какой-то нескончаемый разговор, слышный только её глухим ушам, с какими-то невидимыми соседями. Впрочем, за столом старушка отзывалась крайне редко и сидела, уставившись в один предмет, словно бы не замечала ничего вокруг. Целя очень её жалела, старалась услужить ей за столом, разговаривала с ней жестами. Но старушка сначала чувствовала себя несколько неловко от этих непривычных для неё проявлений вежливости и сочувствия. Она давно привыкла к тому, что её ближайшие полностью игнорировали её и считали чем-то вроде неодушевлённого предмета, так что неудивительно, что поначалу даже с подозрением смотрела на Целю, думая, что молодая девушка хочет снискать её расположение ради каких-то своих целей.