Письмо было отдельно от конверта, и, взглянув на него, я увидела счета за стирку, за мытьё полов, за чистку сапог, а под ними подпись: "Amalia Schmidt, Ihr altes Stubenmadl". И только тогда я глянула на конверт и увидела, что письмо это адресовано вам. Прошу, пан доктор, возвращаю вам этот ценный документ.
Доктор стоял, как говорят, ни к селу ни к городу, а потом с натянутой улыбкой начал медленно:
— Ну, панна Целино, и что же из этого следует?
— Ничего, — сказала Целя, — разве только то, что вы под честное слово уверяли, будто ваша история с панной Амалией — правда. Значит, теперь я знаю, чего стоит ваше "честное слово"!
— Но ведь это была шутка, невинная шутка!
— Такая же невинная, как и та, которую вы хотели устроить со мной! О, теперь я вас поняла! Теперь знаю, почему вам помешала моя служба! Знаю, к какой «тётушке» вы хотели меня отвезти! Знаю, в каком смысле вы хотели сделать меня своей! Боже мой, Боже! — добавила она, разразившись громким плачем. — Что же я вам сделала, за что вы так глумитесь надо мной? За що ви, як ті вовки, від першої хвилини тільки й думали, як би пожерти мене, втоптати в болото, огидити в моїх власних очах!
И, заливаясь горячими слезами, в изнеможении упала лицом в подушку. Тяжёлое рыдание сотрясало всё её тело. Доктора уже давно не было в комнате, а вместо него старая Осипова, как мать, склонилась над плачущей девушкой.
Лишь поздно ночью Целя успокоилась и долго не могла заснуть. Жизнь казалась ей такой тяжёлой, опасной и коварной, как лес, в котором заблудился человек, полный гадюк, волков и ядовитых испарений.
На следующий день, через Осипову, она передала Темницким, что съезжает с квартиры. А после полудня, по окончании служебных часов на почте, поспешила к старой Невирской. Несчастная женщина, которая, казалось, уже выплакала все свои слёзы над телом Ольги, приняла Целю как первый луч света после тёмной ночи. Её слова, полные горячей, сердечной любви к покойной, полные чистого, девичьего сочувствия даже к её ошибке и великому страданию, старушка пила, как оживляющую росу. А когда, наконец, Целя рассказала ей свою историю с доктором Темницким, бабушка крепко-крепко обняла её и, орошая слезами её молодое чело, сказала:
— Моё золотое дитя, бедненькое! Иди ко мне! Займи то место, которое так внезапно опустела лютая смерть. Будь мне дочерью! Будем любить друг друга, будем спасать одна другую. А тех, кто охотится на нашу погибель — пусть Бог судит их, как сам захочет!
Целя целовала бабушке увядшие руки, заливая их слезами.
Львов, июнь 1888 г.