В той группе нет ни единообразия, ни униформы; каждое лицо — действительно особенное, здесь полно движения и контрастов, звучит смех и глухо стонет отчаяние, а вдоль пути, по которому прошла эта толпа, время от времени остаётся какой-то неясный след: то труп, то лужа крови.
А третья дорога — средняя. По ней идёт очень пёстрая, самая многочисленная компания. Здесь есть женщины, закалённые опытом, которые из тяжёлой жизненной борьбы вынесли всё же чувствительное сердце и непорочную душу; есть молоденькие барышни,
которых счастливый темперамент оберегает от эксцентричностей, а молодость — от рутины; натуры гармоничные, с живым чувством и стремлением к действию, но ведомые больше разумом, чем эмоциями. Борьбы и внутренних разладов и здесь не избежать, не избежать и ошибок и заблуждений — а где их нет в делах человеческих? Но сокровище самое драгоценное: человечность, достоинство и индивидуальность — в этой группе охраняются свято, несутся как самая ценная наследственность всё вперёд, в далёкое лучшее будущее.
Лёгкий стук в дверь прервал её мечты.
— Можно войти? — спросил у двери доктор. — Слышу, пани ещё ходите по комнате, не спите, вот и подумал себе...
— Прошу, прошу, заходите! — сказала Целя.
— Я только на минутку. Отец после ужина ушёл в своё казино, а я не привык ложиться так рано. Но если бы я вам, пани, мешал...
— Нет, пан доктор, спать мне не хочется, — сказала Целя. — Прошу, садитесь.
Доктор сел, и пока Целя продолжала ходить по комнате, он не сводил с неё глаз.
— Странно, — начал он говорить после короткого молчания. — Глядя на вас, пани, мне кажется, что читаю ваши мысли как по книге.
— Вам только кажется, — ответила Целя с улыбкой.
— А что, пари, что я знаю, о чём вы только что думали?
— Хорошо, на что спорим?
— О... о... знаете, пани, если выиграю, тогда скажу свою цену, а если проиграю — вы диктуйте.
— Может дорого вам обойтись то, что я продиктую.
— Всё равно. Но и я потребую нечто особенное.
— Я спокойна, согласна. Ну, говорите, о чём я думала.
— Об одном господине по имени Семеон Стоколоса.
Доктор произнёс эти слова медленно, с нажимом, вонзив пронзающий взгляд в лицо Цели. Она стояла напротив него. Казалось, его слова не произвели на неё никакого впечатления.
— Я знала, что вы туда метите, хоть и не ожидала таких слов. Вы проиграли, пан доктор. Я думала о судьбе женщин на государственной службе.
— Честное слово?
— Честное слово!
— Прошу продиктовать свой выигрыш.
— Пан доктор, как на исповеди, должен признаться мне в трёх истинах, — наполовину в шутку, наполовину с каким-то нервным беспокойством сказала Целя. — Прежде всего, откуда пан доктор знает Семеона Стоколосу и на каком основании считает, что я могла думать о нём?
— О, на этот вопрос ответ очень прост. Господина Стоколосу я знаю ещё со школы. Собственно, сегодня, когда вы, пани, ушли на службу, я увидел его в окно — он шёл по улице. Его случайно увидел и мой отец и показал мне на него, как на того молодого человека, с которым... о котором... о котором он упоминал за обедом.
Кровь бросилась Целе в голову.
— И вы сразу поверили, что у меня с ним какие-то близкие отношения! — воскликнула она. — Фи, пан доктор, стыдно!
— Ну что ж, разве в этом было бы что-то дурное? Пан Стоколоса человек способный и симпатичный, несмотря на свою... комичную наружность.
— И несмотря на это, он мне совершенно безразличен.
— А ведь, пани, вы с ним переписываетесь.
— Ошибаетесь, пан. Я получила от него пару писем — это правда, но ни на одно не ответила.
— Ну да! Письменного ответа вы ему не дали, но устного — вполне возможно.
— Пан доктор! — воскликнула Целя с болью и раздражением в голосе.
— Но, прошу пани, даже если бы это было так — разве это преступление?
— Но если бы это было правдой — я бы этого не скрывала.
— Гм, тогда прошу прощения! Перейдём ко второму пункту, если можно.
— Нет, пан, второй пункт дарю вам, — сказала Целя с досадой.
— О, пани уже и сердятся на меня, — сказал доктор. — Может, велите уйти?
— Да сидите же, сидите! Кто вам сказал, что я сержусь? — поспешно сказала Целя.
— Ну, спасибо за разрешение! А что до второго пункта, то я могу ответить на него и без вопроса. Пани хотели узнать подробности о панне Амалии Шмидт. И в самом деле!
Целя взглянула на него с удивлением, потом громко засмеялась.
— В этот раз угадали. Но помните: говорить правду!
— Что ж, — спокойно сказал доктор, — нет у меня причин скрывать правду. Панна Амалия Шмидт, как я уже вам, пани, говорил, дочь протомедика Венского главного госпиталя, ей 28 лет, и она наследница полумиллионного состояния. А так как я с её отцом в больших дружеских отношениях, то он старался деликатно склонить меня стать его зятем. Ну, греха таить не буду — человек не святой — соблазнился не столько имуществом, сколько карьерой, которую мне обещал доктор Шмидт, и обручился с панной. Но сегодня, как вы, пани, видели, я написал ей «твердое слово» и разорвал помолвку.
— Это правда? — спросила Целя, внимательно глядя доктору в лицо.
— Клянусь, правда!
— Честное слово?
— Честное слово! — без колебаний сказал доктор.
— Ну, хорошо. А что же, собственно, побудило вас к этому разрыву?
— Что побудило? Гм! — сказал доктор, делая вид, будто задумался. — Позвольте, пани, пока оставим этот вопрос, ведь он не относится к теме второго пункта — панны Шмидт.
— Да-да! — смеясь, сказала Целя. — Подойдем к делу по-парламентски! Переходим к третьему пункту. Какой, собственно, был смысл вашего вечернего визита? Может, это бестактно с моей стороны — так прямо спрашивать, но, пане доктор, вы проиграли спор, так что уж не обижайтесь!
— Настоящий смысл моего визита? Гм, гм! — И доктор на этот раз действительно с беспокойством заёрзал в кресле. — Это довольно деликатное дело, и я не знаю, в какой бы форме вам это сказать.
— Не заботьтесь о форме! Форма — предатель. Пусть вещь говорит сама за себя, — серьёзно и даже строго сказала Целя.
— Настоящий смысл моего визита, прошу пани, в том, что я... — эти слова доктор произносил всё медленнее, и наконец, почти шёпотом, наклоняясь в кресле, добавил: — люблю вас!
И, сказав это, вскочил, бросился к Целе, чтобы обнять её своими сильными руками. Целя побледнела, но решительным движением рук остановила его.
— Нет, пане, — сказала она, — не забывайтесь! Сядьте.
Я ещё хочу кое-что у вас спросить. Вы говорите, что любите меня. Что ж, большая честь для меня. Конечно, вы скажете также, что ради меня вы бросили панну Амалию Шмидт, правда?
— Ну а если и так?
— Тоже большая честь и великая жертва для меня, о, великая! — с каким-то нервным нажимом сказала Целя. — А теперь скажите, чего вы от меня хотите за ту честь и за ту жертву?
— Странно вы, пани, выражаетесь, — сказал доктор. — Ни за ту честь, ни за ту жертву, ни за свою любовь я не требую и не могу требовать от вас ничего. Я могу только желать...
— Ну, чего же вы желаете?
— Чтобы... чтобы... вы хотя бы немного полюбили меня.
— И зачем вам моя любовь?
— Ах, пани! Как вы можете так спрашивать? Ваша любовь была бы для меня величайшим сокровищем, новой жизнью, была бы...
— Пан доктор! — строго перебила его Целя. — Не притворяйтесь поэтом! Это вам совсем не к лицу. Сколько раз вы говорили о себе, что вы человек практичный. Так говорите же по-своему — практично.
Доктор уставился на Целю, которая стояла перед ним всё ещё бледная, с сжатыми губами и с выражением какой-то сконцентрированной решимости. Он окинул её быстрым испытующим взглядом, в котором на миг мелькнуло нечто вроде злорадной усмешки и уверенности в победе, и сказал:
— Ну, пани, вы меня немного разочаровываете. Я не думал, что в таких вещах вы так практичны.
— А что ж вы думали? — ответила Целя. — Что поймаете меня на пустые слова, которым я имею причину не верить?
— Имеете причину? — удивился доктор. — Прошу, какая причина?
— Это уж моё дело! — ответила Целя. — Когда придёт моя очередь говорить — скажу, не бойтесь. А теперь говорите вы. Только прошу — искренне!
— Разве я до сих пор не был искренним? — с видом обиженной невинности сказал доктор.
— К делу, пан доктор, к делу! Чего вы от меня хотите?
Доктор побледнел от этого вопроса. Момент поколебался.
— Что ж, пани, — сказал он, — это было бы моим самым горячим желанием, высшим идеалом, но тут есть некоторые препятствия, которые нужно устранить заранее. Не думайте, что таким препятствием я считаю вашу бедность. Это мне безразлично! Правда, для начала практики, для обустройства пригодилось бы немного средств, но это уже моя забота, не вам об этом беспокоиться. Более серьёзным препятствием является...
Доктор на мгновение замялся.
— Что именно? — спросила Целя.
— Ваша работа на почте, вот что! — сказал доктор и вздохнул, будто сбросил с груди тяжёлый камень.
Целя смотрела на него с немым изумлением.
— Да, пани! — уже более свободно и даже с каким-то жаром продолжал доктор. — Ни мой отец, ни я не согласимся, чтобы моя невеста шла к алтарю из почтового бюро. Женщина для меня — это нечто святое, нежное, недосягаемое, и я даже в мыслях не могу без возмущения видеть её там, на публичной выставке, на этом рынке, где бесстыдство и грубая сила толкаются в борьбе за кусок хлеба. Представлять вас, пани, среди этой толпы — это для меня так больно, так унизительно!..
Целя стояла бледная, холодная, неподвижная. Лишь грудь её судорожно и быстро вздымалась, свидетельствуя о глубоком внутреннем волнении.
— Так что же я должна сделать? — едва слышно спросила она.
— Бросить почту как можно скорее, хоть завтра!
— И куда же потом деваться? Ведь здесь... у вас... я не могу быть на вашей милости, не будучи ещё вашей.
— Ну, на милости! Какие вы слова выбираете? Для того,
кого люблю, всякая забота, всякая жертва — лишь обязанность. Правда, тут вам будет неудобно, но для этого есть решение. У меня есть старая тётка в Станиславе — отвезу вас к ней, поживёте там, пока здесь всё будет готово к свадьбе. Ну, что — согласны?
И доктор с улыбкой вновь раскинул руки, чтобы взять её в объятия.
— Ещё нет, — холодно сказала Целя. — Теперь моя очередь сказать слово. Говорить буду недолго. Прошу вас, пан доктор, прочитайте вслух вот это письмо и объясните его смысл!
И она подала ему письмо, которое ранее дала ей Осипова.
Доктор вскочил с кресла как ужаленный, бросив взгляд на грубые каракули и «куриные лапы», которыми было исписано его имя на конверте.
— Откуда у вас это письмо? — резко спросил он.
— Не бойтесь, пан доктор, я его не украла, — холодно ответила Целя.
— Осипова нашла его на лестнице и, думая, что оно моё, отдала его мне.