Кайдашева семья Страница 21

Радуйся, Охримку и Пархимку, и ты, невесточка, святая покровительница, что в Лавре замуровалась. Наберу я в черепочек духа и вылью его на раба Божьего Омелька. Аллилуй его, Господи, и тряхни его по бокам, по рёбрам, по костям, по чреслам, возле его скотины. Крест на мне, крест на спине, вся я в крестах, как овечка в репейниках. Помилуй его, безкостный Марк, сухой Никон, мокрый Николай! Сарандара, марандара, гаспида угас, василиска попёр! Аминь бежит, аминь кричит, аминь догоняет!

Баба Палажка трижды перекрестила воду и подула на неё, затем дала Кайдашу выпить. После этого она вывела Кайдашиху в сени и велела утопить в водке маленького щенка, вымочить в той водке на три дня селёдку и дать ту водку Кайдашу с похмелья. Кайдашиха вынула из сундука немалый кусок полотна и целую кучу денег, отдала Палажке за труд.

Кайдашиха сделала всё, как велела Палажка. Кайдаш, ничего не зная, напился той знахарской водки, настоянной на щенке и селёдке, и пил подряд три дня. Кайдашиха только махнула рукой и отправила его к священнику. Кайдаш рассказал ему о своём несчастье, заказал молебен Иисусу и акафист Богородице, поехал говеть в Богуславский монастырь. На время он перестал пить, и черти перестали ему мерещиться.

— Это, видно, смерть за мной идёт, коли ко мне уже покойный отец приходил, — говорил Кайдаш.

— Добрая, видно, смерть, коли вы, тату, и не думаете бросить пить, — говорил Лаврин.

С того времени Лаврин забрал в свои руки и волов, и телеги, и всё хозяйство. Сыновья загнали отца отдыхать на печь.

— Был я когда-то Кайдаш, а теперь перевёлся на маленького Кайдаша, — говорил он за чаркой в шинке.

Терпел Кайдаш, терпел, а потом не выдержал — снова стал захаживать в шинок.

Однажды стояла лунная ночь. Кайдаш спал на лавке. Слышит — скрипнула дверь, и в дом вошёл его старый знакомый — херсонский чумак. Кайдаш встал и начал с ним разговаривать. Побеседовав в доме, Кайдаш вышел с ним во двор, пошёл за ворота. Вот они идут по улице, вроде бы в шинок, но проходят плотину, минуют село, а шинка всё нет. Идут по дороге, всё разговаривают. Уже сошли с горы, пришли к Роси, перешли реку через плотину — а шинка всё нет. Вон уже и лес. Луна светит на поле, а под лесом лежит густая тень. Кайдаш вошёл в ту тень — и потерял дорогу. Глядит — чумака нет, а кругом — толстые дубы и липы. Сверху сквозь листву пробивается лунный свет, местами он блестит на земле, будто яркие жёлтые платки, расстеленные по траве, или золотые яблоки, рассыпанные на земле. Кайдаш глянул вниз — перед ним выросла куча огромных, до колен, грибов, с блестящими, как огонь, шляпками. Грибы зашевелились, из-под них выскочили маленькие зайчата и начали прыгать друг через друга. Они смеялись, как дети, а над ними поднялся пышный куст папоротника и зацвёл искрами. Цветы сыпались, как искры из печи, а потом из куста вырос огромный, как миска, цветок — весь сотканный из золота и огня, с алым жаром в середине. Из цветка вспорхнула огненная птица и взлетела на дерево. Кайдаш поднял голову — и ударился лбом о дуб. Тут он и… проснулся.

— Господи! Где это я? — сказал Кайдаш сам себе.

Он стоял в одной рубахе посреди густого леса. Над лесом, сквозь ветви, висела на небе полная луна. Толстые стволы лип и дубов едва мерцали вокруг него, а белые берёзы светились, как восковые свечи. Кайдаш обернулся и увидел среди деревьев поле, залитое лунным светом. Он вышел из леса, взглянул на поле и заметил дорогу. Место было ему совершенно незнакомо. Он пошёл по дороге с горы и дошёл до Роси. Мельничные колёса загудели и притянули его взгляд. Кайдаш подошёл к мельнице — только тогда окончательно опомнился и понял, где находится.

На него напал страх. Ему казалось, что его водит нечистая сила. Кто-то будто сыпанул ему на спину горячей золой; волосы на голове поднялись дыбом. Но он увидел у мельницы людей: те ходили, разговаривали, грузили мешки на телеги. Кайдашу стало легче. Один мужик поехал через плотину, Кайдаш пошёл за ним, разговорился — и вместе дошли до самого села.

Уже вторые петухи пели, когда Кайдаш вернулся домой и разбудил всех. Мелашка зажгла свет, глянула на Кайдаша — и испугалась: он был жёлтый, как воск, а глаза у него сверкали и горели, как свечки.

— Где ты был, где ты шлялся? — набросилась на мужа Кайдашиха: она думала, что он до полуночи пил в шинке.

— Ага, шлялся... Хорошо шлялся! Не сам шлялся — меня водили, — выговорил Кайдаш с трудом, склонив голову на руку. — Завела меня нечистая сила аж в Богуславский лес.

Кайдашиха ему не поверила: думала, что он просто пьяный. Кайдаш поднял глаза и посмотрел на дымоход, на шейку возле печи, где была дырка. Смотрит — оттуда выскочил чёртик, размером с кота, и снова нырнул на печь. Кайдаш не успел отвести глаз, как из той же дыры выскочили уже два чёрта, показали ему языки — и снова скрылись. Кайдаша охватила злость, он схватил макогон, кинулся к печи — и как ударит по шейке, аж глина посыпалась.

— Омельку! Ты что, с ума сошёл? — закричала Кайдашиха.

— Ага, с ума! Ты не видишь — черти из печки лезут!

— Свят, свят, свят! Перекрестись! Где ты там чертей насмотрелся? — говорила Кайдашиха. — Напьётся в шинке — и с ума сходит.

Кайдаш отвернулся от печи, посмотрел под стол — а там лежит здоровенный, как кабан, лохматый чёрт с жуткой мордой, рогами, пастью до ушей и белыми зубами. Кайдаш испугался и сел на лавку. Глянул на нары — а там, на лавке и на полу, сидят в ряд огромные черти и щёлкают зубами, как волки. У каждого во рту жаринка: красные пасти светятся. Один чёрт показал на топор под лавкой и шепчет: «Возьми — и зарубись!» Второй показывал на верёвку и шептал: «Иди в сарай — и повесься!» Третий подсказывал: «Иди в пруд — и утопись!»

— Жена! Ты что, не видишь, сколько чертей на лавке сидит?! — говорил Кайдаш, а сам дрожал и зубами цокал.

— Господи милосердный! Только нас пугаешь, — говорила Кайдашиха.

Мелашка стояла у печи — ни жива ни мертва. Лаврин вскочил с постели.

— Выведите меня на улицу! Хата уже полна чертей, а между ними — огромные мухи летают и чёрные вороны мечутся, — сказал Кайдаш.

Лаврин взял отца за руку и вывел во двор. Мелашка испугалась и побежала за ними. У Кайдашихи от страха дрожали ноги. Она достала святую воду, окропила дом, зажгла страстную свечу перед образами.

Кайдаш проветрился на улице. Лаврин ввёл его обратно в дом. Страшные видения исчезли.

— Надо мне исповедаться, — сказал Кайдаш. — Видно, смерть моя близко.

Кайдашиха с Лаврином с трудом уложили его на постель. Только он забрался на нары, хотел лечь — а ему показалось, что на постели ползают огромные раки и чёрные пауки. Проворные пауки, размером с гусеницу, бросились на него, как собаки. Он вскочил и стал отряхивать одежду.

— И где та нечисть тут взялась?! — закричал он, стряхивая рубаху. — Лаврин! Возьми веник — вымети эту дрянь!

Лаврин взял веник и как будто смёл что-то с постели. Тогда Кайдаш лёг и заснул.

На следующий день он пошёл к священнику, исповедался — но всё это не помогло. Его снова начал навещать херсонский чумак, приходил по ночам и будто водил его по чащобам и дебрям.

Через неделю тот чумак завёл Кайдаша опять на плотину, а утром его нашли в воде у самого шлюза. Мельник пришёл открыть заслонку и увидел в воде мёртвого человека. В мельнице мололи семигорские люди — и узнали Кайдаша.

Волость приставила к утопленнику сторожа. Три дня лежал Кайдаш под вербой, накрытый старой свитой, пока не приехал становый и не велел сыновьям забрать тело и похоронить.

— Постился отец двенадцать пятниц, чтобы не умереть внезапно и в воде не утонуть, — а всё равно утонул. И пятницы не помогли, — говорил Карпо. — Зачем было мучить себя всю жизнь?

Сыны похоронили Кайдаша с честью, просили священника внести покойника в церковь; при погребении читали Евангелие чуть не у каждой хаты; после похорон устроили богатый обед. Кайдашиха раздала щедрую милостыню нищим, дала священнику на сорокоуст.

На четвёртый день после похорон Карпо и Лаврин начали делить отцовское наследство.

— Ну что, Лаврине, — сказал Карпо, — теперь разделим огород пополам, а то отец как-то обрезал мне землю, будто украл.

— Ну, разделим, — сказал Лаврин. — В волость пойдём или сами обойдёмся?

— А зачем та волость? Отмерим огород пополам, и сад — пополам, и хватит, — сказал Карпо. — Разве сами себе не дадим рады?

— По мне — сами и отмерим, — сказал Лаврин. Карпо взял длинную и ровную лесину и с Лаврином начали мерять огород вдоль и поперёк. Отмерили — разделили пополам вдоль и вбили колья по межи.

— А что, Лаврине, будем забор ставить или обойдёмся без забора? — сказал Карпо.

— А зачем забор? Ведь у нас двор общий, возле дома стоит и твой, и мой сарай и загородка, — ответил Лаврин.

— По мне — пусть так и будет, — сказал Карпо.

— Только не знаю, что скажут наши жёны, — сказал Лаврин, даже не упоминая о матери.

— Разве у меня женский ум, чтоб я женщин слушал? — сказал Карпо.

Только они домеряли огород и сад, как из дома выбежала Мотря. Она встала на огороде и окинула его взглядом — сверху вниз и снизу вверх, потом вышла на пригорок и ещё раз перемерила землю глазами. Лавринов участок показался ей больше — наверное потому, что в чужих руках всегда кусок кажется больше. Она сняла с себя пояс и давай мерить им огород поперёк: у Лаврина оказалось больше на один пояс. Перемерила ещё раз — ой горе! У Лаврина больше аж на два пояса.

— Чтоб вас такая лиха година меряла, как вы тут намеряли! — пробормотала она и принялась мерить вдоль: ой гвалт! У Лаврина участок длиннее на целый пояс и ещё выступает рогом в бузину.

— Постойте же! — крикнула Мотря на весь огород.