Довольствовался малым, не посягал на великое богатство. Время тратил на охоты, не раз тонул в Шексне, не одному туру скрутил рога в поединке, любил застолья и тихие беседы у костров где-нибудь в чаще или у воды. Синеус был добряком, не только для местного люда — из племени весь, но и к разным пришельцам. Вот и бежали сюда и новгородцы, и полочане. Особенно после того, как киевский князь Аскольд разбил полоцкого Изяслава и посадил там своих людей.
Изяслав тогда попросил помощи у Рюрика и Ольга. Те послали на Полоцк дружину Трувора, что сидел в Изборске. Полочане поднялись против Изяслава и Трувора, но эти властители жестоко их подавили. Недолго торжествовали победители.
Однажды Изяслава нашли мёртвым на снегу возле его шатра. Трувор же стал владыкой не только в Изборске, но и в Полоцке. Ой как своевольно правил чужеземец у полоцких кривичей! Он уже покушался и на Смоленск, откуда ему открывалась дорога на Киев...
Тогда встревожился в Новгороде Ольг. Долго советовался с Рюриком. А через несколько дней сам повёл Рюрикову дружину на Полоцк. Загнал этого варяжина в пойму реки Полоть и утопил его вместе со всей дружиной в бездонных лесных болотах. На полочан же наложил тяжкие подати. И снова побежали на Белоозеро толпы людей. Синеус же от того богател, ведь где люди — там их неустанные руки возводили городки и погосты, выращивали хлеб и скот. Синеус только прищуривал глаза да крутил кончик своего чёрного уса.
И тогда Ольг послал к нему своего гонца:
— Отдай землю Белоозерскую Рюрикову сыну — Игорю.
Синеус созвал вече. Совет длился недолго. Один древний старик стукнул перед собой клюкой и сказал:
— Если коршун привыкнет к цыплятам, ему надо отсечь крылья, иначе всех погубит. — Потом зыркнул на гонца и добавил: — На том стоит наша земля. Передай это Рюрику...
С тем и вернулся гонец в Новгород. А через месяц Рюрик позвал к себе на пир младшего брата своего Синеуса заключить мир. Рассудительный владыка Белоозерья быстро сложил рядницу о мире, поехал назад, но домой не вернулся. Говорили, будто на охоте его заколол разъярённый вепрь!
После смерти Синеуса старый Рюрик, наконец, стал единственным властителем всех новгородских пятин. И всё то благодаря ловкости Ольга, первого его советника. Ольг же вознёсся ещё выше. Стал дядькой-наставником при сыне Рюрика — при Игоре. А в руках своих держал всю Новгородщину.
Великий град на Волхове стиснул зубы. Рюрика называли теперь не соколом, даже не коршуном, а волком, волчищем.
Но на нашей земле не бывает ничего вечного — ни лютых морозов, ни пьянящих весен. И в Новгород после зимы пришла буйная весна. Тёплым веянием смела глубокие снега, и подсохшие холмы на опушках уставились в небо лиловыми глазами мохнатой сон-травы и синих пролесков. Заиграл батюшка Волхов высокими пенистыми волнами. Вырвался из берегов, сорвал и унёс на своих белых гребнях мост; залил деревянные настилы улиц.
На Славенском конце, на подоле, на торгу дома оказались в воде. Люди со своим зерном, с детьми и скотиной сидели на крышах. Между хатами скользили долблёные челны и лодки, ладьи и большие купеческие барки... Паводок затопил амбары и кладовые — новгородцы остались без запасов хлеба, солёной рыбы, грибов, копчёностей... Некоторые перебирались на дальний высокий берег, ставили курени, разбивали шатры, чтобы хоть как-то дождаться спада воды. И дождались. Скоро уже ходили лужёными улицами, грязные, осунувшиеся, измождённые голодом. Померкло на небе ясное солнце. Потускнела весенняя светлость. Настали холодные дни. Серый мрак, словно какое-то проклятие, окутал землю. Вслед за голодом по домам пошла сухощёкая Морана с косой за плечами. Она гремела своими старческими костями по бедняцким дворам и косила детей. Матери голосили, но вскоре от невыразимой тоски и безнадёги умолкли.
Голод и смерть освобождали людские души от страха. То тут, то там толпы обречённых нападали на погосты или на боярские дворы, забирали хлеб, скот, поджигали усадьбы богачей. Вече уже не боялись ни варяжской дружины, ни Рюрика.
А в корнях деревьев и зёлени бурлила жизнь, клокотали в реках половодные воды.
В эти тревожные дни неожиданно на дворе Вадима-лодейщика явился Владимир. Потрёпанный, измученный, но живой. Вместе со своим задругом, верным Сытком, сбежал из плена, с острова Руген. Прибился к Новгороду вместе с купеческой ватагой. Купцы остановились на торгу, на Готском дворе, в гостеприимном доме, а он и Сытко отправились по домам. Шли и не узнавали искалеченного города. Не узнавали и людей, которые едва передвигали ноги, взрывались яростью.
Владимир зашёл в горницу. В плену она казалась ему святейшим, чистейшим местом на земле. А переступил порог — и чуть не упал. На лавке навзничь лежала его баба Дана. Сложила на груди руки, крепко сжала впалые сморщенные уста. Начельник туго стянул белый убрус. Девичья вышитая сорочка. Ноги прикрыты веретой. А рядом, обхватив руками голову, сидел его отец, Вадим.
Тяжело поднял на сына глаза. Ни удивления в них, ни радости. Очевидно, мысли его летали где-то далеко в мирах. Говорят, что возле покойников яснее всего предстает быстротечность всего сущего, цена деяний, мирская суета, тщетность надежд и стремлений...
Они так ничего и не сказали друг другу. Возможно, знали, что к истине ближе всего приближает человеческую душу не слово, а молчание...
Вадим низко поклонился матери. То же сделал и Владимир. Подняли за концы покрывало, на котором лежала усопшая, и понесли к леваде. Там уже полыхало высокое пламя. На горячих, душистых сосновых дымках должна была вознестись к Вырею и душа Люданы... Вернувшись домой, сидели друг против друга и молчали, пока Вадим не произнёс едва слышно:
— Наша мать кличет к мести...
Владимир удивлённо поднял на него глаза. Думал, бабка умерла своей смертью...
Тиун Дудица... Волжин и Рюриков прихвостень, отнял у неё узелок с двумя пригоршнями жита. Выменяла на торгу за шёлковый убрус... Она не отдавала ему свой узелок. Тогда Дудица пнул её ногой. Упала и больше не встала...
Владимир вскочил на ноги. Начал быстро ходить по горнице... Тиуны. Вельможи. Варяги. Тати... Все тати!.. Все пьют человеческую кровь, как воду!.. Ненасытные!.. Воры!.. Людоеды!.. Пока земля будет их носить?.. Побежал к Сытку.
А Вадим тем временем неспешно подошёл к стене, снял своё опоясание с мечом, подпоясался. За пояс ещё заткнул секиру. Почувствовал потребность напомнить новгородцам о себе, о недавнем воеводе Вадиме Храбром!..
Встал на пороге. Огляделся по горнице. Вот колыбель под сволоком, что выколыхала не только его, но и сына. Показалось, что чуть качнулась, будто от чьего-то невидимого дыхания, может, ожидала новых потомков славного рода Величара. Вот у окон матины обереги — рукатые корни, ветви, а на дымоходе печи — двуликие и четырёхликие деревянные идолы... Вадим поклонился избе, что вырастила его, всем оберегам и кумирам. Неторопливо вышел во двор и направился к торгу.
А там не стихало чёрное вече. Чавкала под ногами болотистая земля. Над головами кружило чёрное вороньё. Вдруг на берегу вспыхнули барки, ладьи, лодки, что стояли сплошной стеной до противоположного берега. Теперь они служили людям мостом, но вдруг на них загудел лютый огонь. Дым то стлался над водой, то клубами поднимался вверх. Пламя грозило перекинуться на изгороди, на деревянные мостки улиц, на крыши домов, повалуш и теремов по обоим берегам Волхова.
В вечерних сумерках буйство зарева становилось ещё грознее. Грознее становились и новгородцы.
— Пожрёт Перун наших ненасытцев, — кричали одни.
— За мечи, братья! — звали другие. — Либо жизнь, либо смерть!
Новгородская воля огненным клубком покатилась по боярским теремам. Давно уже не было такого пожара в славном Новеграде. Вокруг детинца и Рюрикова терема сжималось огненное кольцо. Вместе с треском пламени настойчиво и неудержимо подступала к ним и новгородская рать.
Народная месть за чёрные обиды накинула на это гнездо обидчиков свою огненную петлю.
Рюрик в отчаянии и тревоге окидывал взглядом пылающее кольцо. В его зрачках вспыхивали отсветы пожара, и от того глаза его казались красными. Он не оглядывался, хоть знал, что за его спиной молча дрожала высокая сухая Ефанда, холодными руками прижимая к боку голову отрока. Думал про себя: вот и настал конец твоего величия, Рюрик... Умел побеждать, умел сеять смерть — сумей и умереть достойно, как воин! Возьми свой меч и выйди навстречу толпе!.. Да нет! Разве он мало подвигов совершил в своей жизни? Небо не отдаст его на поругание! Ведь здесь, на земле новгородской, он совершил величайший подвиг, собрав в своём кулаке все земли и пядины Новгорода великого, после того, как привлёк к себе с помощью Ольга всех властителей края...
И вдруг течение его мыслей повернулось в другую сторону. Думаешь, что привлёк к себе могущественных новгородцев? А где же они сейчас? Почему тебя не защищают, ведь ты их столько лет оберегал от новых варягов. И где твой мудрый и благожелательный воевода Ольг? Разве не видит, что Рюрик попал в беду? Ещё миг — и огонь перескочит на дощатые крыши его амбаров! И, словно молния, сверкнула ясная и непреложная мысль — Ольг предал! Все они, твои доброжелатели, сидят ныне по норам и ждут, когда чернь градская и житные люди доконают его!.. И Ольг тоже смотрит из своей щели, ждёт не дождётся, когда правило выпадет из его рук!..
Пот градом стекал со лба, глаза ещё ярче полыхали пламенем хищного пожара. Мыслью, всем существом взывал к Триглаву-Световиду, и к Хорсу, и к Велесу защитить его своим мечом!..
В сенях терема послышались чьи-то поспешные шаги. Двери так резко распахнулись на петлях, что ударились о стену и чуть не слетели. В хоромину ворвался Ольг. Ефанда от неожиданности качнулась и, будто переломившись, упала ему на грудь. Но он решительно оттолкнул её, схватил Игоря за руку и потянул в сени, бросив на ходу обоим:
— Быстрее... Бегите...
Ефанда схватилась тонкими пальцами за подол длинной чёрной туники и готово ступила за ним. Рюрик же даже не шелохнулся.
— Ты что? — крикнул к нему Ольг.
— Буду здесь. Умел хорошо жить. Сумею с честью умереть. А ты вот... Береги их... — кивнул на дверь, на пороге которой застыли Ефанда и Игорь.
Ольг отпустил руку мальчика. Встал на одно колено:
— Обещаю!..