СЕТИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Род приходит, и род уходит,
А земля пребывает во веки.
Из Екклезиаста
Солнце уже высоко ходило над землёй. Льды на реках треснули, и льдины беспорядочно громоздились и шуршали в течении полноводья. Чёрные волны упруго покачивали на бурнистых гребнях среди трескучих льдин широкие киевские лодьи. Князь Аскольд спешил домой.
Спешил из Полоцкой земли и Смоленщины, где отныне стал твёрдо и непоколебимо. Там же оставил прах своего отца — могущественного полянского князя Тура, которого ромеи и хазары прозвали Диром. Отныне пепел, что остался после его сожжения, породнил полян и кривичей навеки. Полоцкий князь Изяслав сбежал со своей земли, оказавшись в Новгороде. Не захотел поклониться Аскольду.
Да только зло поступил полоцкий князь. Сказал: своих богов — Стрибога и Мокошь — буду защищать мечом, пока свет в глазах. А побежал под защиту чужих богов — Велеса и Хорса. И выходит, что те боги должны также встать против полянских кумиров. Не по правде это. Владетелей много, и каждый имеет своих богов. Они враждуют между собой и приводят к тому, что родичи меж собой бьются, стараясь возвыситься один над другим.
Аскольд вспоминал слова своей матери. И священника Местивоя вспоминал. Мудро ему советовали, когда говорили: сделай одного бога в своей земле — и тогда станешь единственным кормчим в ней! Единый бог — это щит, что будет объединять и охранять твой народ. Он тебе будет мечом, которым ты поразишь всякого, кто восстанет против твоей правды! Справедливость этих наставлений он видит ныне и сам. И решимость наполняет его. Вот придёт в Киев, разглядит, обдумает как следует, и тогда... На Киев! Там его ждут великие деяния. Ждёт его Ярка. Сына ему покажет — наследника Киевичей. Имя младенцу дадут... Это должно быть достойное имя. Ох, как трудно угадать то самое счастливое, наидостойнейшее имя, чтобы и в своей земле, и в чужих краях оно звучало звонко и гордо. Ведь под руку киевского государя должна перейти земля Поднепровья, что отныне соединилась с великими просторами других славянских племён.
Аскольд сидел в лодье под парусом и мечтал, покачиваясь на упругих волнах Десны. Вокруг млела в солнечном весеннем мареве земля северян. Мирное и спокойное племя густо раскинуло свои поселения по берегам реки, которая ниже стольного града Новгорода-Северского разливалась широко, как море. В другое время он бы остановился здесь. А сейчас спешил в Киев.
Пахло в воздухе прошлогодней листвой и терпкими почками. Вот-вот они взорвутся нежно-бархатной зеленью и потянутся к солнцу. Весна!
Бурлит за кормой лодьи тяжёлая волна, над головой звенит небесная солнечная бездна, в груди и висках шумит кровь... На этот раз он чувствовал приход весны особенно остро; потому что любил жизнь болезненнее, видел больше, делал всё вдохновеннее... Наконец и для него пришла настоящая весна. Теперь воспринимает её всеми своими зрелыми чувствами. Наверное, потому что в юные годы не был так счастлив, как ныне, то и не замечал всей прелести земной красоты...
Первая лодья, за которой шёл парусник с Аскольдом, вдруг почему-то повернула к берегу. Направилась на песчаную полосу. Увидел: несколько спешенных всадников бежали к реке со всех ног, отчаянно размахивали шапками, что-то кричали им. Аскольдов кормчий и сам направил к берегу.
Что случилось? Предчувствие беды на миг сковало всё тело, но уже в следующую минуту сердце его тяжело погнало горячую кровь. С нетерпением ухватился за вёсла. Поскорее бы добраться до берега. Ещё не пристали лодьи, как услышал тревожные голоса:
— Княже, Киев орда обложила!
— Откуда? Какая?..
— Не ведаем. Одни говорят, будто хазары. Другие — будто угры с печенегами. Кто знает. А пришли со стороны хазарского степа. Кияне крепко стоят на валах. Твоей помощи ждут.
Посланцы перебивали один другого. Были почерневшие, забрызганные грязью, только глаза остро сверкали от смятения.
— Что за орда? Так рано! Откуда ж взялись? — бросали к киевским послам весляки.
Снова тот Степь. Над всеми ордами там властвует Хазария. Хазарский меч всегда внезапно бьёт в спину полянам. Верно, в Итиле уже узнали про Луп-киню...
— А Ярка где? Как сын?
— В Киеве. Ждут тебя, княже! — приветливо улыбнулся старший посланец. Аскольду показалось, что он где-то уже его видел.
— Кто ж ты будешь? Чьего роду?
— А ничьего! Сам по себе! — снова синеокий улыбнулся киянин, натянул на голову потёртую лисью шапку, пошёл к своему коню.
Аскольд нахмурился — наглец слишком неучтив. Не чтит должным образом его, могущественного владыку славянской земли. Но погодите же вы, нищие худые люди, он ещё заставит вас низко кланяться ему! А сейчас не время выставлять свою гордыню. Да и не ровня ему сей нищий в обтрепанной шапчонке, чтобы он, князь земли полянской, а теперь ещё и властитель земли полоцкой и смоленской, допытывался у него рода! Пусть идёт прочь!.. У Аскольда другой забота — как спасти Киев от беды...
Рассвет только начинал тлеть, когда Аскольдовы воины с великой тишиной подступили к киевским валам. За ними стояли не спутанные, готовые к бегу кони. Но ордынцев сразу не увидели. Не было видно поблизости и табунов скота, с которыми всегда ходит орда. Значит, не кочевой народ прибыл к Киеву, а налетели разбойники-тати, которые заранее знают, что придётся бежать, поэтому приходят налегке.
Дружина Аскольдова бросилась на вражеский стан внезапно, разрезав посвистами мечей серый рассвет. Навстречу ей поднялась вражеская рать, что отдыхала за валами на кучах шкур или на седлах. И завязалась злая сеча. Сначала тихо, сосредоточенно, лишь тяжёлое дыхание и выкрики рубак будили утреннюю тишину. А дальше — стоны, проклятия, громкое бряцание мечей, треск копий и ратищ и стук щитов. Так это была ордынская рать. В кожаных одеждах, мехами наружу, а сверху — кольчуги из толстой кожи или броневые рубахи, кожаные остроконечные шлемы.
Когда дружинники Аскольда врубились клином в ряды ордынцев, что прижались к валам, перед глазами князя мелькнуло тонконосое смуглое лицо с высоким лбом под широким размахом чёрных бровей. Мелькнуло на миг и спряталось под шлемом. Не узнал бы никогда князь Аскольд чернобородого тархана Иехуду в этом ратничьем облачении, если бы не та изящная рука, которой он поспешно натянул на лицо шлем.
— Смотри, старый знакомец! — крикнул кто-то из киевских дружинников. — Иехуда за данью пришёл!
— Ну-ка возьмите его!
Аскольд резко дёрнул коня за повод, вздыбил и кинулся туда, где его воины окружали этого чёрного степного ворона. Но на Аскольда подстерегала коварная опасность — несколько ордынских всадников окружили его со всех сторон и нацелили в грудь копья. Из-под кожаных шлемов следили за ним колючие глаза степняков. Какие знакомые были их взгляды, блеск глаз и ярость! Кто они? Барджиль? Бохан? Или это ему только показалось?
Раздумывать и вспоминать было некогда. Аскольд снова — уже в который раз! — оказался в сетях смерти. Тугим кольцом обступали его хазарские конники — хотят взять князя живым... Но не бывать этому!
Аскольд размахивал мечом, не чувствуя ни боли в плече от вражеского удара, ни горячего потока крови на виске...
Не сразу и заметил, как с противоположной стороны, из-под круч Днепра, выползла, словно из-под земли, новая сильная рать пешцев и пошла приступом на ордынцев. Впереди неё врубался в плотные ряды степняков невысокий силач в обтрепанной лисьей шапке, а рядом с ним яростно орудовал мечом краснолицый рыжеволосый богатырь, на шлеме которого трепетал красный можжевельник.
Стерев лицо рукавом, оглянулся и чуть не оцепенел от удивления — к нему бежал раскрасневшийся, словно раскалённое солнце, Нискиня в шлеме с красным можжевельником и тот самый посол, что перехватил его на Десне под Новгородом-Северским. Кто ж он? И откуда снова здесь взялся?
И вдруг догадался: да ведь это он и привёл сюда древлянскую рать! Ну и воитель же! Но и дерзкий муж — не сказал ему своего имени.
— Успели! Успели! — радовался всем своим безбровым красным лицом Нискиня, стоя перед Аскольдом. — Кабы не сей киянин, не успели бы! — глазами указал на доблестного воина в лисьей шапке. Тот был без шлема, словно пришёл не на рать, а на пир.
Киянин белозубо улыбнулся, снял с головы шапку. Из-под неё высыпался на плечи сноп белых, как лён, волос. И тогда Аскольд его узнал:
— Пастух! Это ты когда-то спасал Киев от древлян?
— Я, — просто ответил пастух.
— Но ведь ты тогда так неожиданно исчез... Имени своего не сказал.
— А зачем? — искренне удивился воитель.
— Награду должен получить. Честь Киева спас.
—— Наградой мне и есть честь Киева, — сказал пастух, натянул свою смешную шапку и улыбнулся. — А тебя, князь, вижу, хорошо потрепали!
Тогда и другие заметили, что рубаха у Аскольда на спине была разорвана, сквозь кольчугу сочилась кровь. Лицо и руки — в грязи. Конь его весь замыленный розовой пеной, ноздри широко раздувались, в глазах ещё не улёгся ужас.
— Потрепали, — ответил князь, — да не беда. А тебе, человек, искренняя благодарность. Молодец есть!
— Кабы не он, — вмешался в разговор Нискиня, — не успели бы тебе на помощь, Аскольд. Тащил за полы яростно. Говорит: побежим скорее, а то побьют Аскольдову дружину! Ну, мы в лодьи — и гайда!
Нискиня льстился, как пёс. Конечно, зять его Аскольд прижал к своей руке вот какие богатые земли! С таким соседом лучше делить плохой мир, чем вести добрую войну. Да и другое важно: Ярка подарила Киевичам наследника, а ему внука. Это настоящее счастье, ведь Нискиня очень чадолюбив, но имеет только дочерей. Теперь же у него есть внук — будет наследником не только полянской, но и древлянской земли.
— Благодарю нашего бога и тебя, Нискиня, за помощь. — Аскольд начал разминать затёкшее плечо.
— Так это правда, что ты крестился? — удивился Нискиня. — А боги твоего рода как?
— Как видишь, тоже помогают! — усмехнулся в тёмный ус полянский князь. — А где же этот пастух? — спохватился он. Все оглянулись, но того синеокого пастуха в старой лисьей шапке нигде не было. Пока князья мерили друг друга взглядами, обменивались словами, тот пастух уже шёл к своим кошарам и стойлам. У него ведь свои заботы.
Ведь нынче весна, а волки в это время голодные, заберутся в кошару — так совсем погубят отару! Какой ответ даст тогда князю, вернее не ему самому, а проклятому тиуну, который в три глаза следит за порядком в княжеском дворе.