Чёрная рада Страница 29

Вошёл и тотчас запер дверь. Посветил по темнице светильником — а в углу на голой скамье сидит Сомко. Одним железом он скован поперёк туловища и прикован цепью к стене, а другие кандалы замкнуты на ногах. В старой, изодранной серячине, без пояса и без сапог. Всё с него разбойники сняли, как только взяли в плен; только расшитую серебром и золотом рубашку постыдились снимать. Эту рубашку вышивала племянница Леся: и по вороту, и по груди, и по широким рукавам пышно выстегала она голубушка серебром, золотом и голубым шёлком всевозможные узоры и цветы; а Череваниха подарила её безвременному гетману на память о гостевании в Хмарыще. Вот эта-то рубашка и осталась ему единственной из всего богатства; и странно, и жалко было всякому видеть, как она в этой убогой темнице из-под старой серячины сияла на гетмане!

Поставил Кирило Тур на окошке светильник и сам подошёл к угрюмому узнику. Тот глядел на него молча. Запорожец достал из-за голенища нож и показал Сомко. Тот поднял глаза к небу, перекрестился:

— Что ж? — говорит. — Делай, что велено тебе сделать.

А Кирило Тур сиплым, гнусавым голосом:

— А тебе не страшно умирать?

— Может быть, — отвечает Сомко, — и страшно бы мне было, если бы не было написано: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…»

А Тур говорит:

— Да ты так рассуждаешь, пока железа под кожей не почувствовал. Вот я тебя немного по грудине резану…

— Адова утроба! — вскричал тогда Сомко. — Неужели тебе мало моей крови? Ты ещё хочешь насладиться моими муками! Слышу по твоему голосу, что ты, как мерзкий червяк, живя под землёй, привык сосать кровь христианскую! Так упивайся же, гадина, моим телом! Не услышишь ты, подлый, как Сомко стонет!

— Хорошо, ей-богу, хорошо! — говорит тогда Кирило Тур уже своим голосом, пряча нож обратно в голенище. — Ей-богу! — говорит. — Мне кажется, что я смычок, а все люди — скрипки: как поведу, так и играют! Не жизнь я на свете провожу, а свадьбу справляю.

— Что это! — говорит Сомко. — Неужели я от тоски начинаю с видением разговаривать? Скажи, ради Бога, ты и вправду Кирило Тур, или это уже моя голова от печали мутится?

Запорожец расхохотался.

— Ещё спрашивает! А какая ж ещё шельма, кроме Кирила Тура, пробралась бы к тебе через три стражи? Только он один может заговорить всякого так, что и сам не соображает, что делает.

— Так что же ты скажешь мне?

— А вот что скажу. Давай-ка переоденемся и вылезай из этой поганой ямы. Здесь разве гадюке жить, а не человеку. Уж больно ты себе место выбрал! Там под Бугаевым Дубом тебя ждёт такой же дурень, как и я: паволочский поп с помощниками. Уже возвращался он в Паволочь, думал, что ты навеки в зубах у черта, так ехал спасать паволочан. Тетеря, видишь ли, пронюхал, что Шрам против него здесь мутит, да и давай теснить паволочан — хочет впопыхах разрушить город; так ехал Шрам выручать. А я послал казака наперехват. «Погоди, — говорю, — попе, может, ещё вернём сокола из клетки!» А тем временем пустил я слух между народом, будто Сомко уже на свободе, чтоб собирались и ждали сигнала. Ты, может, не знаешь, сидя тут, что уже каждый харцизяка Иванца раскусил. Теперь только крикни — и тысячи встанут, друг друга подталкивая, к тебе побегут. Поднимутся и те, кто не был на раде, потому что на раду к Иванцу только одна мразь с Украины собралась, а добрые люди не поверили голытьбе. Потому-то Иванец с подонками и натворил такого лиха! А с Запорожья тоже вышли на Украину одни буйные головы, а что осталось хорошего — то всё теперь за тебя, только отзовись, протяни руку — и помощь подоспеет. Что ж ты молча слушаешь, будто я тебе сказку рассказываю?

— Потому и слушаю молча, — отвечает Сомко, — что толку из всей этой бучи не будет. Много пролил христианской крови Выговский за это несчастное панство и гетманство; много и Юрусь погубил земляков, добиваясь того права, чтоб гетманить по оба береги; неужели ж не прекратится течь по Украине кровь христианская хоть на час? Это ж я теперь начну одного против другого ставить и за своё право людскую кровь лить! Ведь Иванец с казаками сейчас прочно стоит; чтоб его сбить — надо, разве, всю Украину напополам разорвать; а зачем? Чтобы не Брюховецкий, а Сомко гетманствовал?

— А вот и нет, коли хочешь знать! — говорит Кирило Тур. — Не для того, чтоб Сомко гетманствовал, а для того, чтоб правда победила кривду!

— Победит она и без нас, брат Кирило. Может, это только наука миру — и пустил Господь Украину в руки разбойникам. Видно, нельзя иначе, как только горем и бедой довести людей до разума.

— Так ты отрекаешься от своего гетманского права? — спрашивает Кирило Тур.

— А что бы ты сделал? Ведь у меня были и друзья, и союзники, были и полки, и пушки, да не благословил меня Бог царствовать; друзья мои и искренние мои от меня отдалились и стали чуждаться имени моего; так чего ж мне теперь против своей доли бороться?

— Старый Шрам думает иначе, — говорит Кирило Тур.

— И я думал гордо и ненасытно, пока смерть не заглянула мне в глаза.

— Ну, ладно, — говорит запорожец. — Пусть будет, как хочешь; только всё же у тебя в голове, думаю, остался ещё ум, хоть и заглянула смерть в глаза. Нечего тебе ждать обуха в этой темнице, коли тебе открыта настежь дверь. На, надень капюшон и вот ещё перстень на всякий случай возьми — с ним пройдёшь сквозь огонь и воду.

— А кандалы? — спросил Сомко.

— Что нам кандалы? Я припас такую разрыв-траву, что только приложу — так к чёрту и рассыплются. Подставляй ноги.

— Подожди, брат, — говорит Сомко, — скажи сначала, а ты как отсюда выйдешь?

— А тебе до меня что? Ты иди, а я уж дорогу себе найду…

— Нет, мой голубчик! Этого не будет. Пусть погибнет тот, на кого Господь указал своим перстом! Чужой смертью я свободу себе покупать не хочу.

— Смертью! — рассмеявшись, говорит Кирило Тур. — Чепуху мелет! Видно, тут от сырости у тебя в голове повернулось. Может, думаешь, я тут долго сидеть буду? Нашёл дурня! Ещё до восхода солнца окажусь на свободе…

— А как же ты выберешься отсюда?

— Как? Как Бог даст… Мне уж про то знать. Разве не слыхал ты про наших характерников: нарисует углём на стене лодку, сядет и поплывёт, будто по Лиману? А Кирило Тур разве глупее всех, чтоб и себе чего такого не придумал?

— Удивительно мне, — говорит Сомко, — как у тебя хватает охоты шутить, решившись на смерть!

— Эх, пане мой милый! — отвечает Кирило Тур. — Разве вся наша жизнь не шутка? Помажет по губам мёдом — думаешь: вот оно, счастье! А глянешь — всё одна обманка! Потому-то и бросаешь её ни за грош. Да что об этом говорить! Ну же, давай меняться одеждой.

— Нет, мой сизый голубь, этого не будет!

— Как не будет? Так это я перед Шрамом останусь лгуном? Да чтоб ты того не дождался! Я только и радовался, что, мол, вот, — говорю, — старый бурчун увидит, что и наш брат, запорожец, не совсем лентяй; а ты у меня и последнюю радость отнимаешь!

— Неужели только ради того, чтоб оправдать Запорожье перед Шрамом? — спрашивает Сомко.

— А ради какого мне ещё лешего? — говорит Кирило Тур. — Ещё подумаешь, что у меня на уме, как там говорят, отчизна! Мол, вот бы то выручу своей головой Сомка — он теперь нужнее… Чепуха! Так поступает только тот, кто даже не понимает, что своя рубаха ближе к телу. А вот если бы голову положить за детей или за что святое — то другое дело, потому как сказано: какой отец детей не пожалеет? А так — подставь под топор голову за призрак! Нет, добродей, у нас на Украине таких сумасшедших не очень густо! А я, что ж — выродок, что ли?

— Ох, голова ты моя милая! — говорит Сомко. — Ты и в темницу принёс мне утешение! Теперь мне легче будет страдать за правду — что правда не в одном только мне живёт в сердце, и не погибнет она на Украине! Попрощаемся же — пока не увидимся на том свете!

Запорожец насупился:

— Так ты и вправду хочешь остаться в этой темнице?

— Я уже сказал, — отвечает Сомко, — что чужой смертью свободы себе не куплю; а что раз сказал Сомко, того вовек не нарушит.

— Так? — спрашивает Кирило Тур, пристально глядя Сомку в глаза.

— Так! — твёрдо отвечает Сомко, глядя ему в глаза.

— Будь же проклят этот час! — говорит тогда запорожец. — Кто в него родится или задумает дело — чтоб не знал ни счастья, ни доли! Пусть лодки тонут в море! Пусть кони спотыкаются у ворот! А кому Бог пошлёт честную смерть — пусть душа возвращается в мёртвое тело! Проклят, проклят, проклят отныне и вовеки! Прощай, брат мой родной! Не загадаюсь и я на этом жалком свете!

Обнялись и оба заплакали.

Вышел Кирило Тур из сырой темницы, скинул с себя накидку и швырнул стражам.

— На-ка, — говорит, — вам, иродовские дети, за вход и выход! Знайте, что не палач Иванцов, а Кирило Тур приходил навестить праведную душу!

Идучи мимо наружного стража, бросил подушку, что была у него за спиной вместо горба.

— Возьми, — говорит, — собака, чтоб не спал на соломе, стерегущи невинную душу!

И вышел из замка. Везде его пропускали по перстню. Вскоре нашёл своего побратима. Тот ждал его с конями под ветхой колокольней. Побратим не знал, что задумал Кирило Тур, когда оставил его тут с конями; ведь Кирило Тур сказал только:

— Придёт к тебе человек и скажет: «Ищи ветра в поле!» — так сажай его на моего коня и проводи к Бугаевому Дубу, а я уж буду знать, где с тобой встретиться.

Грустно было теперь Кирилу Туру садиться на коня, что он приготовил для Сомка, ещё грустнее — ехать к Шраму и рассказывать, что Сомко не вернётся к казачеству.

А Шрам, бедняга, ждёт-не дождётся его под Бугаевым Дубом на Бабичевке. Завидев издали двух казаков, аж не устоял на месте — вскочил на коня и подскакал навстречу. А как увидел, что Сомка нет — так и голову повесил. Хотел бы спросить — да страшно, едва выговорил:

— А где же Сомко?

— А ты что, поверил мне всерьёз? — говорит Кирило Тур. — Вот так обманывай людей — и будешь настоящим запорожцем!

— Кирило! — говорит Шрам. — Хватит юродствовать, уже и голос твой дрожит. Если не удалось — хоть скажи почему?

— А вот почему, — говорит запорожец. — Сомко, если хочешь знать, такой же дурень, как и мы с тобой. «Чужой смертью волю покупать не хочу!» Я ему и отчизну, я ему и правду под нос тыкал, а он своё да своё. Сказано — дураку хоть кол на голове теши! С этим я его и покинул — хоть бы уж голову свою покинул!.. Прощай!

— А что же ты теперь с собой делать думаешь? — спросил Шрам.

— А что ж? Уж точно не то, что ты. Живой живёт надеждой… А мы вот поедем к проклятому сыну Гвинтовке да украдём ещё раз Череваниху.