Не слишком-то пышный вид теперь имел тот дворец. Вокруг пусто, ни одной живой души. На воротах, на дверях, даже кое-где на окнах поверх хрустальных стёкол были наклеены огромные отпечатанные красные, синие и жёлтые листы.
«Что это такое? Чума тут вспыхнула? Или, может, какая нечистая сила заколдовала эту халупу?» — думал Иван, прогуливаясь по дорожкам вокруг зданий.
— Эй, парень! — крикнул на него сбоку чей-то грубый голос. — А ты кто такой? Что тут делаешь?
Иван обернулся — и перекрестился. Ну, слава богу, хоть одна живая душа нашлась. И он узнал старого усатого сторожа, что охранял княжеский парк.
— Здоровы были, Бантромий! — радостно вскрикнул он, подходя к старику. — Что ж это, не узнаёте меня? Я Иван, княжеский возчик, тот, которого недавно приняли.
— Тот, что с князем за границу уехал? — спросил, удивляясь, Бантромий.
— Самый тот.
— А какой же чёрт тебя сюда занёс? Или, может, и князь приехал?
— Нет, Бантромий, я сам приехал, верхом на палке.
— Ну а князь? Где он? Что с ним?
— Не знаю.
— Не знаешь? Ведь он вот-вот должен тут быть.
— Да? А почему?
— Как это — почему? Разве ты ничего не видишь?
И он вынул из кармана такой же лист, как те, что были наклеены повсюду на дворце.
— Видеть-то я вижу, слава богу, глаза ещё не застлало. Но что значат эти бумаги — ей-богу, не знаю.
— Это, небоже, билеты, и значат они, что от княжества нашего князя осталось ровно столько, сколько стоит эта бумажка.
— А сколько же она стоит?
Бантромий только присвистнул, сжал бумагу в кулаке и сделал такой жест, что Иван, хоть и был неграмотный, сразу понял, что тот хотел сказать.
— Вот оно как! Ну, а что это за бумага и что там написано?
— Написано там, небоже Иван, что ровно через неделю состоится аукцион и продажа вот этого дворца, и парка, и всех княжеских владений тому, «кто даст больше»*
— О, о, о! — изумился Иван. — Как у простого мужика.
— А что ж, небоже, право для всех одно, а долг у всех длинный, да отдай короткий.
— Ну а есть уже покупатели на эти имения?
— Го-го, почему бы и нет! Но, говорят, что никто ничего не получит, потому что барон — там какой-то жидяра, простая человеческая пиявка, под барона закосил — так вот этот барон, говорят, всё уже в карман положил. Даже на аукцион никто против него и не выйдет. Уже неделю тут ошивается, вертится в суде среди жидов, — а вот, это он наш дворец так собирается охмурить! Хозяйничает уже тут, как у себя. Всю прислугу выгнал, чтобы не кормить дармоедов, только меня одного оставил, как память, да и то, видно, скоро и мне придётся на старости лет мотаться по белу свету. Скоро здесь, небоже, не услышишь человеческого слова, только жидовское шипение.
— Так барон здесь? — вскрикнул Иван.
— А как же! Таскался с князем, таскался по заграницам, пока не высосал из него всех соков, а теперь что-то у них случилось, слышал — поссорились из-за барышни, так вот наш барон слетел сюда, как ворон на падаль.
— И никого нет, кто бы его согнал с этой падали?
— Его? Барона? Снится тебе, небоже! Он — сила! У него — деньги. Если бы ты видел, как тут все около него вертятся!
В ту минуту Бантромий вдруг сорвался с места и куда-то понёсся, так понёсся, что Иван и подумать не мог, что в старых ногах ещё столько силы.
«Что это с моим стариком случилось?» — подумал Иван и следил за ним глазами, пока не увидел в конце аллеи какую-то чёрную фигуру, вокруг которой что-то мелькало, будто блестящая золотая муха.
Иван сразу узнал ту фигуру. Это был барон, который, проходя по парку, размахивал элегантной тростью с золотым набалдашником. Старый Бантромий, добежав до него запыхавшись, встал перед ним смирно, как никогда не стоял перед князем, и, отвечая на какие-то бароновы вопросы, при каждом слове кланялся низко, как складной ножик.
«Ага!» — подумал Иван, плюнул и свернул на боковую дорожку, чтобы не пересекаться с бароном. Через минуту вернулся Бантромий — пристыженный и радостный одновременно.
— Ты, небоже, не сильно смейся с меня, — сказал он, вытирая губы и приглаживая длиннющие усы. — Не по чести это — выскакивать перед такой жабой, как барон, это правда. Но что поделаешь, если он — сила. А кроме того, небоже, человек и подрабатывает понемножку. Видишь, барону это нравится, он после каждого такого разговора ни за что ни про что — раз! — и червонец в руку. Ну, так и думаешь себе: что мне стоит согнуться? Спина не сломается, а червонец, небоже, на старости лет — лучшая подпорка.
— Ну а что вам такого наговорил ясновельможный пан барон? — спросил Иван, избегая щекотливого разговора.
— О, сегодня барон был очень ласков и весёл. Говорил, что получил из-за границы какую-то радостную телеграмму, что сейчас уезжает туда и не вернётся до дня аукциона, а на меня возложил надзор за всем этим имуществом.
— Так у вас тут можно будет и мне приютиться? — спросил Иван.
— Приютиться можно, небоже! Хочешь — даже в княжеской постели спи, но только до аукциона. Потом — уже не моя воля. Потом, может, я тебя буду просить, чтобы ты меня где приютил.
— Ладно! — весело вскрикнул Иван. — Беру вас за слово. Потом я вас приютю!
Жалобно усмехнулся Бантромий, тряхнув Иванову руку.
— Будем, пожалуй, приютиться как два голых в одной рваной рубахе. Ну, а ты, наверное, голоден — может, тебя чем угостить? Знаешь что, небоже? Пойдём в княжеский погреб, там у меня в одном уголке есть кое-что припрятано — поболтаем не с сухими горлами.
Разговаривая о том и сём, они подкрепились чем было. Бантромий вытащил бутылочку хорошего вина, и, сидя на пустой бочке, они продолжили разговор.
— Что ж ты думаешь делать, небоже? — спросил Бантромий Ивана.
— Пока не знаю, — сказал Иван. — Прежде всего я хотел бы как-нибудь барону напакостить.
— Барону? Ты?! — протянул голосом Бантромий, уставившись на Ивана как на тура.
— Может, как-нибудь сорвать ему этот аукцион? — задумчиво продолжал Иван.
— Ты? Барону?! — почти невменяемо лепетал Бантромий от изумления.
— Вот именно! — решительно сказал Иван. — Думаю, это будет хорошо. Знаете что, дядьку Бантромий, помогите мне в этом деле — не пожалеете!
— В чём, в чём тебе помочь, ты, безумец?
— Разузнать в суде, на какие деньги идёт аукцион и как к нему можно подступиться.
— Да с тобой, таким оборванцем, и говорить-то в суде не станут.
Иван, не говоря ни слова, вскочил, вышел за стену и через минуту появился перед Бантромием наряженный как барин, с золотыми часами, толстой цепочкой, с перстнями с дорогими камнями, держа в руке трость с золотой головкой — куда более внушительной, чем у барона.
— Ну, а если вот так перед ними появлюсь, — сказал, улыбаясь, Иван, — будут со мной говорить?
— Свят, свят, свят! — вскрикнул, крестясь, Бантромий. — Это что такое? Какая нечисть в тебе сидит, Иван?
— Никакая нечисть, дядьку, — сказал Иван, и в ту же минуту исчез весь его панский облик. — Это только так, шутка. Вот такой вот шутки я и хочу барону. Помогите мне — точно не пожалеете.
— Да разве это такая уж хитрость — разузнать про аукцион? — сказал Бантромий, всё ещё не отошедший от испуга и начинавший подозревать, не подсылает ли этот оборотень к барону сам чёрт, чтобы забрать долг. — А впрочем, если хочешь, чтобы я помог — ну и ладно. Барон мне ни сват, ни брат. Только, небоже, если хочешь к аукциону подступиться — пусть даже в шутку — то надо в суде внести задаток.
— Задаток? Что за задаток?
— Да некоторую немалую сумму денег.
— Э, не беспокойтесь — у меня найдётся.
— Найдётся?! Тьфу! А ну-ка перекрестись, Иван!
— Да что это вы выдумали, дядьку? Не верите мне?
— Авжеж, не верю. Ну-ка, перекрестись, а то ни шагу с тобой не сделаю.
— И перекрещусь, и «Отче наш» прочту, если вам так надо, — сказал Иван, крестясь. — Только пойдёмте!
XIX
Через несколько дней после этого разговора приехал князь. Он не поехал ко дворцу — тяжело было даже смотреть на то место, что когда-то помнило его господство, а теперь, казалось, утрачено навсегда. Он поселился в маленьком еврейском отеле, в комнатке с окнами во двор — грязный, вонючий.
Узнав о его приезде от Бантромия, Иван сразу пошёл к нему. Застал князя, одетого, полулежащего на софе: он курил трубку и, казалось, ни о чём не думал. Он даже не услышал, как Иван постучал, открыл дверь и вошёл. Увидев его, Иван сперва подумал, что ошибся дверью: тот седой, сморщенный, сломленный человек, эта дряхлая развалина, что лежала перед ним, без выражения на блеклом лице, с потухшими глазами — неужели это князь Долгорукий, тот самый, что ещё недавно хлопал «браво» опереточным певичкам и наслаждался шармом шансонеток?
Увидев Ивана, он слабо улыбнулся и махнул рукой, не меняя положения.
— Эге-ге, Иван, Иван, помню. Хороший возчик, эге-ге, но плохой слуга. Сбежал, эге-ге, сбежал от меня, но ничего не украл! Нет, не могу этого сказать. Ну ладно, ладно! Вернулся в родные края? А? За подаянием, а? Как и я, в точности! — Дрожащею рукой он провёл к глазам, будто хотел стереть слезу, но глаза его были сухи. Иван стоял перед ним, не сводя взгляда и не в силах сказать ни слова.
— Не могу, небоже, не могу тебе ничего дать, — лепетал дальше князь, с трудом цепляя обрывки мыслей, что, как стрекочущие шмели, путались в его истощённой голове, — голый я, гол как сокол, так же, как и ты. Всё прошло. Всё пропало. Моё былое счастье — эге-ге, небоже, где-то по дороге ногу сломало, когда спешило спасти меня в последний раз. И свои меня покинули, эге-ге! Как проклятого бросили. Дочка пропала где-то, может, утопилась... Княгиня умерла. По секрету скажу тебе, небоже: она повесилась ночью над своей кроватью, бедная женщина! Аякже! Но мы это втайне утаили, сказали — умерла... О, это он, тот проклятый барон, её доконал! В тот самый день, когда он прислал нам по почте объявление о продаже наших имений — ты видел эти бумаги? Говорят, весь дворец ими обклеен. Я туда не поехал, не хотел видеть,
чтобы не случилось со мной так же, как с княгиней. Бедная женщина, эге-ге! Ни слова не сказала, ни разу не дрогнула, а ночью взяла и...
Иван стоял, будто окаменев.
— Что я сюда приехал, спрашиваешь? — продолжал князь, хотя Иван его ни о чём не спрашивал.