с Эдвином... — добавила шёпотом. — Подлая душа! Продал меня барону.
Барон слышал всё, но при последних словах зашатался на ногах и упал на землю, как сноп. Поддержать его было некому. Пока привезли доктора, он уже был покойником.
XXI
Не суждено было Ивану познать счастье рядом с Ниной. Да кто поймёт эту женскую натуру? Сама, бывало, навязывалась ему, чуть ли не на шею вешалась, добивалась брака, а через пару недель после свадьбы — сбежала с каким-то капитаном из гусар.
Не принесло ему счастья и управление княжескими имениями. Когда-то, будучи ещё деревенским парнем, он и представить себе не мог ничего лучшего и счастливее, чем жизнь помещика. А теперь она опротивела ему всего за несколько недель.
Видеть вокруг себя только людей, которые работают на тебя, и не иметь возможности самому хоть что-то делать — это стало для него настоящей мукой.
Он попробовал провести зиму в городе, но городская жизнь пришлась ему ещё меньше по вкусу. Забавы ему наскучили, общество было не по душе, а главное — и тут его убивало отсутствие труда. Он всё больше чах, слабел. Врачи посоветовали движение, перемену воздуха. И он пустился в пешее путешествие по краю. Но волшебное кольцо не позволяло ему даже этой нагрузки. Хотя казалось, что Иван идёт по земле, он чувствовал, будто невидимые руки несут его по воздуху и не дают ногам коснуться твердой почвы. Во всём этом странствии он испытывал себя словно листок, носимый бурей. Его воля ослабела, ведь она не имела ни одной преграды, которую нужно было бы преодолевать. Только теперь он по-настоящему понял: труд — это не просто обязанность человека, а основа его життя, как воздух — основа дыхания. Он понял, что без труда человек постепенно перестаёт быть человеком, самостоятельным существом. И никакие сокровища, никакие богатства не могут заменить ему этой утраты. Всё, что получено без труда, оказывается для человека чужим, словно призрак, холодной блестящей оболочкой, которая не насыщает душу, а лишь отравляет её и вызывает отвращение.
И тогда Иван начал проклинать тот чудесный дар, которым когда-то так радовался, считая его самым ценным приобретением, а который теперь стал не его собственностью, а его безжалостным господином, всевластным повелителем его тела и души. И вполне закономерно: кто даёт мне всё — того я полностью завишу, в его я руках. На душу Ивана всё сильнее тяготело чувство, что он тяжко грешит, живя за счёт чужого, без труда. Он начал бояться собственных даже самых невинных желаний — чтобы не увидеть их исполненными в ту же минуту. Днями он молчал, сидел взаперти и мучился адскими муками, пытаясь ни о чём не думать, ничего не желать.
Иногда он прокручивал в мыслях всё своё прошлое с того самого момента, когда впервые услышал писк зачарованной мухи в дереве. Что принёс ему этот перстень? Какое благо он ему дал? Да, он удовлетворял его звериные потребности, но не в большей степени и не лучше, чем это могла бы сделать обычная служба у простого хозяина. Наоборот, там, в службе, он хоть иногда чувствовал себя довольным, пел, отдыхал после труда, был здоров и силён, а теперь!.. Да, он увидел кусочек мира, людей, но что с того? Мир везде один, потому что люди — одни и те же. А познание людей вместо счастья и удовольствия принесло ему целую бездну страданий, лжи, предательства. Это знание сильно поколебало его веру в людей, его желание жить. Но самым болезненным для его искреннего сердца было то, что перстень не только не давал счастья ему самому, но и не позволял делать добро другим, помогать нуждающимся. Всё, что он давал, служило только Ивану. В чужих руках дар вскоре исчезал без следа, как пена на бурной воде.
— Нет, я больше не хочу жить в таком аду и ещё таскать его на себе! — сказал однажды Иван вслух. — Не хочу больше носить этот перстень. Не хочу быть внешне всемогущим, а в действительности рабом; с виду иметь всё, чего душа пожелает, а на деле не иметь самого нужного, без чего ни душа, ни тело жить не могут. Хоть кольцо и маленькое, — добавил он, взглянув на дедов подарок на своём пальце, — оно стало для меня тяжелей любого груза, который я когда-либо носил во время службы. Оно натёрло такие мозоли, какие не могли бы причинить ни мешки с зерном, ни вязанки дров. Хватит терпеть! Пойду на то место, что указал мне дед, и верну ему этот дар.
XXII
Солнце уже клонилось к закату, когда Иван прибыл на знакомую нам полянку. В лесу царила торжественная тишина. Рои комариков и золотокрылых мушек жужжали и дрожали в тени деревьев.
Где-то неподалёку стрекотала сойка, дятел долбил по сухому дереву. В центре поляны припекало солнце, витал аромат прогретого чабреца, тонкие лесные травы склонялись к свету. Под елью на голом месте в задумчивом одиночестве стоял большой чёрный гриб.
— Дедушко! Дедушко! Дедушко! — закричал Иван и трижды ударил тростью по ели.
На этот окрик затрепетали травы, замолкли мушки, а деревья передавали Ивановы слова друг другу от ветки к ветке, разнося их по оврагам и лесным прогалинам. Но эхо дремало. В тот момент гриб зашевелился, покачал широкой головкой и начал расти, расти. Вскоре его облик изменился, и перед Иваном стоял дед в своём собственном виде.
— Ну, что ж, сынок, всё-таки пришёл! — сказал дед, кивая головой в знак приветствия.
— Пришёл, дедушка.
— Быстро как-то, небоже! Видно, не слишком вкусен мой дар.
— Быстро? — воскликнул Иван. — Но я за это время пережил больше, чем за сто лет обычной жизни.
— Ну, но ведь перстень мой служил тебе верно? Надеюсь, ты не сердишься на меня?
— А за что сердиться, — сказал Иван. — Служил он честно — это правда. Только, может, служба та была не для моих плеч, дедушка. Не вынесу я больше этого «добра» и приношу вам назад ваш дар.
— Я так и знал, что не выдержишь, — усмехнулся дед, взял перстень и надел его себе на палец. — Ну, а что ты теперь будешь делать?
— Работать, трудиться! — радостно воскликнул Иван.
В ту же минуту, избавившись от перстня, он почувствовал себя в десять раз сильнее, здоровее и смелее, чем минуту назад. — Вот теперь я по-настоящему понял, какое это благо для человека — труд.
— Ну, а может, ты хочешь ещё чего-нибудь взамен перстня?
— Нет, не хочу ничего! — ответил Иван. — Потому что что вы можете мне дать? А то, чего мне больше всего надо — счастье, внутреннее удовлетворение...
— Этого, небоже, я тебе дать не могу! — сказал дед.
— Я это знаю, — сказал Иван. — А за всё остальное — спасибо. Остальное я добуду себе сам, трудом. Больше или меньше — неважно. Будьте здоровы, дедушка!
— Иди с миром, сынок! — сказал дед и, закрутившись на месте, как юла, ушёл под землю, будто ввинтился в неё.
*
Что случилось с Иваном? Ему показалось вдруг, что какой-то тяжёлый кошмар, державший его до сих пор в железных объятиях, отступил, и он смог свободно вздохнуть и распрямиться. Он глубоко вдохнул, поднял голову — и проснулся!
— А! Что это со мной было? — вскрикнул он, вскочив с пня, на котором дремал.
— Это был сон? Или я и в самом деле странствовал по чужим краям?
Оглянулся — и увидел свой топор, воткнутый в пень.
— Тьфу ты, марище! — крикнул Иван. — И приснится ж человеку такое! Наверное, я в какое-то особое место топор зарубил. Но постой — уж не правда ли это всё было? Господи, ведь мне казалось, что я прожил как минимум целый год! Ну да ладно, мир повидал — и то хорошо, пусть и во сне, но всё равно не зря!
Вспомнив все свои приключения, он со страхом начал ощупывать руки и ноги — не стал ли он таким ослабленным, каким чувствовал себя в ту минуту. Но нет! Слава Богу, был здоров, силён и молод. И хоть всё это было лишь сном, но любовь к труду, которую он унёс из этого сна, осталась с ним на всю жизнь.
И он тут же принялся за дело: нарубил дров, связал добрую вязанку и, взвалив её себе на плечи с пня, согнувшись вдвое, но довольный собой, потрусил к селу.
Львов, 1890—91 гг.
__________________
* Добре (англ.). — Ред.
* Кто даст больше (польск.). — Ред.
* А шляг би его трафив (шляг — удар) (нем.). — Ред.