— Сам не знаю. Не хотелось подыхать на чужбине, как собака под чужим забором. Лучше уж под своим. А знаешь, в Локарно — а, ты не был в Локарно? хорошее местечко! — так вот там когда-то старая гадалка сказала мне: когда прижмёт большая беда, возвращайся домой — там тебя счастье будет ждать. Вот я и вернулся, последние гроши стянул — и вернулся. Ну, ну, прощай! Иван, Иван — а фамилии так и не знаю. Иван-возчик. Хороший возчик. Разбойников кнутом отдубасил. Ага, ага, помню! И ничего не украл. Ну, ну, прощай, прощай!
Грустный и невесёлый шёл Иван по улице, выйдя от князя. Ну, этому уже ничем не поможешь. Тут разве лопата с заступом помогут. О дочери он, видно, ничего не знает, а может, и слышал, но уже не соображает. А ведь стоило бы узнать, где это панна Нина теперь крутится.
В тот момент что-то как будто схватило его за глаза, будто насильно повернуло голову вправо. В красивой карете, запряжённой парой добрых лошадей, быстро ехали в пыльном тумане уже седеющий господин и молоденькая дама. Господин, облокотившись левой рукой на трость с золотым набалдашником, правой указывал в ту сторону, где стоял княжеский дворец. Дама сидела свободно, наклонив голову в ту же сторону и громко смеялась. Мелькнули — и сразу свернули в аллею княжеского парка, исчезнув за деревьями, но Иван сразу узнал: это были барон и Нина.
«Я так и думал, что её надолго не хватит на любовь с Эдвином, если есть будет нечего. Но чтобы она сама пошла к барону — в это не верю», — подумал Иван, двигаясь за ними.
XX
Настал день аукциона. Первым явился барон — в одной повозке с Ниной. Аукцион проходил не во дворце, а у хозяйственных строений, на широкой площади перед экономией, где ещё недавно, при барщине, гайдуки по субботам отсчитывали крестьянам за недельную работу полкопы и копы плетей. Нина вышла из повозки и села на крыльце, барон прохаживался по двору, ожидая судебной комиссии.
Подошла комиссия — чиновники, судебные приставы с бумагами и молотком, а за ними толпой шли евреи, мещане, крестьяне, подъехало и немного интересующихся панков, даже пан-староста прибыл — для поддержания порядка. Барон смотрел на всех весело, с панами здоровался, как со старыми знакомыми, с паном-старостой начал разговор о политике, но, не договорив, подскочил к столу комиссии, где удары молотка возвестили о начале официальных действий.
В тот момент толпа зашевелилась, зашептала и забурлила, как кипяток, в который бросили раскалённый камень. По дорожке от города подъехала маленькая повозочка, похожая на ту, в каких возят детей, только с ручкой сзади. В ней сидел сгорбленный, поседевший и морщинистый мужчина с мёртвенным лицом и потухшими глазами, а позади, толкая повозку, шёл молодой парень в простой крестьянской одежде.
— Князь, князь, — шептала толпа. Комиссия, услышав шепот, остановила своё заседание, пока повозка с князем не подкатилась к самому столу. Нина, сидевшая на крыльце, вздрогнула, увидев отца таким несчастным и беспомощным. Она побледнела, вскочила, но тут же опять села — словно невидимая рука прижала её к месту.
Началось заседание. Судебный исполнитель начал медленно читать формулу, а затем зачитывать имена кредиторов, чьи претензии были записаны на ипотеку княжеских владений. Только один из них откликнулся — барон.
При каждом следующем имени барон выкрикивал: — Удовлетворено! — и выкладывал на стол комиссии подтверждение погашения долга с заверением, что к княжескому имуществу больше претензий не имеет.
В итоге оказалось, что остался один-единственный кредитор — барон, а его претензии равнялись сумме всех предыдущих долгов. Эта сумма составляла ровно полмиллиона.
После этого началось чтение длинной выписки из табуляра, где был подробно описан список имений Долгорукого и дана их оценка.
Хотя эти имения были сильно запущены, их стоимость всё равно втрое превышала сумму долга.
— От имени единственного кредитора, барона Шпицкопфа, подаю уважаемому князю Долгорукому руку к согласию, — громко произнёс судебный исполнитель, обращаясь к повозке с князем. — Пан барон готов отказаться от аукциона, если князь Долгорукий откажется от всяких дальнейших претензий на свои имения. За это барон готов обеспечить ему почётное содержание до конца жизни.
— От имени немощного, парализованного, но здравомыслящего князя Долгорукого, — прозвучал в ответ ясный, звонкий голос из-за повозки, — заявляю, что князь таких условий не принимает и настаивает на проведении аукциона.
Эти слова произвели на всех эффект почти как удар грома среди ясного неба. Барон столько наговорил всем о якобы полной своей поддержке князя, о его страхе перед продажей, о якобы согласии, что решение князя — настаивать на аукционе — оказалось полной неожиданностью. Барон даже подпрыгнул от неожиданности, услышав это, но тут же с усмешкой горделиво огляделся: среди собравшихся он не увидел никого, кто мог бы представлять для него опасность.
Но ещё сильнее эти слова потрясли Нину. Она сразу узнала в голосе Ивана, которого до сих пор за повозкой с отцом вовсе не замечала. Её охватило предчувствие, что сейчас произойдёт что-то необычное — но что именно и зачем — не знала. Всё её тело задрожало. Она чувствовала, как Иван время от времени смотрит на неё, но не осмеливалась даже взглянуть в его сторону и только с тревогой ожидала каждого нового слова из его уст, словно ожидая удара по плечам.
— В таком случае, — продолжал судебный исполнитель, — о согласии больше не может быть речи. А потому выставляется на публичную продажу всё вышеописанное движимое и недвижимое имущество князя Долгорукого, оценённое в полтора миллиона, за стартовую цену в 600 000, на покрытие претензий барона Шпицкопфа в сумме 500 000, а также судебных и прочих издержек. Стартовая цена — 600 000. Кто даст больше?
— Я даю 600 000, — громко сказал барон, оглянувшись по сторонам, как триумфатор.
— Я даю 700 000, — вдруг раздался голос Ивана из-за княжеской повозки.
— Что значит — я?! Кто такой?! — вскрикнул барон, словно ошпаренный.
— Я, Иван Линюх, — спокойно ответил Иван.
— Ты?! От имени князя?
— Нет, от собственного имени.
— Прошу пана исполнителя удалить этого сумасшедшего, пусть не мешает процессу, — обратился барон к исполнителю. — Он не имеет права выступать здесь.
— Простите, пан барон, — вежливо ответил исполнитель. — Иван Линюх официально зарегистрирован участником торгов, вот, прошу посмотреть.
— Как?! И задаток внёс?
— И задаток внёс.
— A Schłag, sołł ihn treffen!* — выкрикнул барон, не в силах справиться со злостью.
Общий смех публики стал ответом на этот непроизвольный вопль.
— Итак, Иван Линюх предлагает 700 000. Кто даст больше? — продолжал зычно исполнитель.
— Я даю 800 000, — сказал, отдышавшись, барон.
— Я даю 900 000, — немедленно сказал Иван.
— Я даю миллион! — яростно крикнул барон, будто хотел этим громом раздавить Ивана.
Слово «миллион» вызвало в толпе гул изумления. Барон кинулся к Нине, начал с ней что-то лихорадочно говорить, но она не могла ему ничего ответить. Её била дрожь, зуб на зуб не попадал, и едва-едва она прошептала:
— Держитесь! Он вас пугает! Он хочет моей души! Держитесь, барон!
— Я ему покажу, как со мной играться! — крикнул барон, возвращаясь к столу, где исполнитель уже давно гремел молотком, призывая народ к порядку.
— Я даю миллион и одну тысячу, — сказал Иван, не сдвигаясь с места.
— Ага, сдается, сдается, испугался! — гудела толпа, в которой люди чуть ли не лезли друг другу на головы, чтобы разглядеть этого чудного покупателя в крестьянской сермяге, про которого никто не знал, кто он, откуда и на чьи деньги торгуется.
— Я даю миллион сто тысяч! — выкрикнул барон.
— Я даю на тысячу больше, — сказал Иван.
— Я даю миллион двести тысяч.
— Я даю на тысячу больше, — как автомат, повторил Иван.
— Я даю полтора миллиона! — взревел барон, покраснев как рак.
— Я даю на тысячу больше, — упрямо твердил Иван.
Барону стало не по себе. Сумма, до которой он дошёл, значительно превышала всё, на что он рассчитывал при этом аукционе. Он надеялся стать владельцем княжеского имущества безо всяких торгов, просто получить всё в уплату долга, а теперь либо уступать и довольствоваться возвратом долга, либо продолжать это безумие. Ему вспомнились слова Нины, и, собрав последние силы, он крикнул:
— Даю миллион шестьсот тысяч!
Ни один голос не отозвался. Вся публика затаила дыхание, ожидая, что скажет Иван. Но Иван молчал, занятый возле князя.
— В первый раз — миллион шестьсот тысяч, — громко провозгласил исполнитель. — Кто даст больше?
Молчание.
— Второй раз!
Ни звука.
— Третий раз!
Минута мёртвого молчания — и гордый капиталист-барон превратился в разорённого собственника княжеских имений. Он ясно осознавал это. Его наличности не хватит, чтобы покрыть выигранную сумму. Придётся брать крупный кредит, обременять ипотекой только что приобретённые владения. А вести хозяйство без стартового капитала — это значит обречь себя на миллионы хлопот, тревог, разочарований и, в конечном итоге, на крах. Вот тебе и весь «гешефт», о котором он мечтал всю жизнь! Барону стало холодно в груди.
— Ну что, пан барон, — насмешливо сказал ему Иван, — одолели вы меня. Больше за эти земли я бы не дал.
Барон только моргал глазами.
В эту минуту Нина легко, как лань, сбежала с крыльца и бросилась к повозке, в которой сидел её отец.
— Папочка! Вот я! Я твоя! — закричала она, целуя его увядшие руки. — Прости мне все горести, которые я тебе причинила!
— Нинка, Ниночка, эге-ге! — лепетал князь. — Моя дочка! Не утопилась, эге-ге! Денег много нужно, но у нас теперь деньги есть, го-го!
У барона вытряхнули!
Барон стоял неподалёку, слышал всё это и как-то глуповато улыбался.
— А ты, Иван, ещё злишься на меня? — обернулась Нина к молодому парню с чарующей улыбкой. — Надеюсь, ты простишь мне то, что было?..