Андреевский спуск Страница 30

По селу бродят дядьки, у которых где-то оторвало руку или ногу. А на соседней улице живёт полчеловек-полпамятник. Он начинается с бёдер, которые у него растут не из ног, а прямо из деревянного настила. Передвигается он, отталкиваясь руками от земли, и, когда открывает рот, плюется слюной и рычит, словно подземный зверь. Поэтому никто из дачников не хочет покупать молоко у его жены.

А ещё здесь есть дерево. Оно растёт на самом обрыве. Его корни напоминают пальцы, что тянутся к воде. Они такие мощные и такие длинные, что держат в своей ладони и склон, и берег, и даже реку. А река здесь очень глубокая.

Высотой дерево такое, что если бы мальчик сел отцу на плечи, а тот встал бы на деда, а дед залез бы ещё на лестницу — даже тогда мальчик не дотянулся бы до самой нижней ветки. Наверное, в молодости оно годами росло вверх в виде побега, чтобы до поры не тратить сил на ветви и не бросаться никому в глаза. Чтобы никто по глупости не начал качаться на его ветках или не срезал их на рогатку или свистульку. И только тогда, когда побег перерастал самого высокого верзилу, живущего в этом углу села, дерево как-то весной покрылось почками, из которых через пару месяцев выросли ветви — одна толще другой. И не как попало, а так, чтобы у каждой была своя площадь для роста и чтобы они не загораживали друг другу свет. Но со временем, вместо того чтобы в ладном шелесте поглощать отпущенную им долю Солнца, ветви начали разрастаться, теснить друг друга, лезть куда не следует, тереться невесть чем о невесть что. В результате всё дерево из идеальной, раз и навсегда отлитой скульптуры превратилось в некий вихрь. Во взрыв. В ссору, где никто никого не слышит, все гнут свою кривую линию и требуют соков и солнца. И всё это на виду, особенно зимой: каждая трещина, изгиб и нарост.

Но находятся зрители, которым весь этот хаос нравится. Это, говорят они, не дерево, а симфония. Музыка, воплощённая в биомассе. Самое совершенное из искусств.

Из чащи свисает тарзанка. Старая корабельная верёвка, которую дети используют, чтобы прыгать в воду. Они хватаются за неё руками и ногами (на конце для опоры завязан узел), разгоняются, набирают высоту и в тот момент, когда кажется, что верёвка вот-вот оборвётся, отпускают руки и летят прямо в реку. Кто-то болтает ногами и визжит, кто-то закрывает глаза и зажимает нос пальцами, а есть такие акробаты, которые крутятся в воздухе и входят в воду не ногами, а головой вперёд. Река всех их проглатывает, омывает и выталкивает обратно на воздух. Хотя не сразу, а где-то вон там, где пляж заканчивается, потому что здесь течение очень сильное.

Увидев, как сельские дети прыгают с тарзанки, мальчику тоже хочется. Родители отговаривают. Он бежит к обрыву. Они его останавливают. Он умоляет, требует, плачет и, наконец, впадает в истерику. Мама прижимает его к себе и объясняет, какая страшная опасность исходит от дерева, от верёвки и от реки. Если ему сейчас не привить страх, он всю жизнь будет лезть в неприятности.

На таких деревьях, пугает она сына, когда-то вешали людей вот такими верёвками. Поэтому никогда не подходи к нему. И не трогай верёвку. Чтобы она тебя не обвила и никуда не утащила. Потому что чем выше поднимешься, тем больнее падать. И когда заходишь в реку — держись ближе к берегу, подальше от стремнины и омутов. Тот, кто туда попадает, уже не возвращается.

Мама с детства живёт в страхе. Он сросся с ней так плотно, что, когда он вдруг ослабевает, у неё начинается паника. Страх для неё как отчим — не родной, но близкий, дающий приют и защищающий от мира. И она ему за это благодарна. Даже любит его. Её родного отца забрали, когда ей исполнилось четыре. В ту ночь она была у бабушки с дедушкой, и отец теперь для неё не живой человек, а фотография, которую до сих пор нельзя никому показывать. Он у неё — враг народа.

Мальчик не слушает маму и рвётся к дереву. Отец решает подойти иначе. Он спрашивает у сына, кем тот хочет быть. Заслуженным учителем, как его бабушка? Будущим учёным, как папа (мальчик не понимает этого, но папа только что стал аспирантом, без отрыва от производства!)? Или, может, бухгалтером, как мама?

Мальчик говорит, что хочет прыгнуть с тарзанки. Как другие дети. Ему говорят, что сельские дети к такому привыкли. А ты можешь покалечиться. Скажи лучше, кем ты хочешь быть?

Мальчик говорит: лётчиком. Генералом и трижды героем. Он будет везде летать и сбивать фашистов.

Это, говорят ему, очень хорошо. Но всех фашистов уже сбили. А чтобы быть лётчиком, нужно не с обрыва прыгать, а учиться, учиться и ещё раз учиться. Освоить все правила, найти такую позицию, с которой тебя никто не столкнёт в омут, и держаться её.

Вот тот дядька без ног, с соседней улицы — видишь — стоит и качается под сельпо? Не смотри на него! Наверное, он тоже когда-то прыгнул в воду, а там была бомба. Вот что с ним стало!

Мальчик начинает плакать. Теперь он боится реки и просится домой, в город, подальше от страшной верёвки. Родители его успокаивают. Не стоит так переживать. Здесь очень хорошо. По сравнению с городом — рай. Только всегда нужно быть осторожным.

А что такое рай? — спрашивает мальчик.

Рай, говорят ему, это когда тебе утром не надо бежать на работу. Когда на рассвете тебе в каждое окно на все голоса поют влюблённые птички. Когда ты весь день имеешь дело не с людскими испарениями, а с настоящими вещами. С ветром, дождём, молоком из-под коровы, с овощами прямо из земли, с солнцем, которое, заходя, каждый день распускает свой цветной хвост, с рекой, которая никогда не стоит, с огоньками далёких сёл, с миганием звёзд, что ночь за ночью подают нам сигналы. Что им от нас нужно — неизвестно. Но пусть мигают. Что бы это было за небо, если бы их там не было. Верно?

Мальчик кивает.

Ты у нас молодец, — говорят ему. — И за это тебя все любят. И заботятся о тебе. Любят и заботятся. Вот это и есть рай. Но ты должен пообещать, что никогда не полезешь на тарзанку. Обещаешь?

Он кивает.

Вот и хорошо! Пойдём есть клубнику!

Но никак не может понять мальчик: если это рай, почему тогда бабушка ругается с мамой? Ей не нравится, как мама варит борщ. И то, что она плохо заботится о своих мальчиках (так она называет своего сына и внука). А вчера ночью они сначала кричали друг на друга, а потом мама плакала. Они с папой ходили к реке, а бабушка из-за этого не могла уснуть. И когда они вернулись, бабушка встретила их и сказала, что мама напустила ей в дом целую кучу комаров.

Почему она так не любит маму? Может, она её и любит, но эта любовь зарыта в ней так глубоко, что она сама о ней не догадывается. Или там стоит плотина, которая всё блокирует. И на то есть причина. У бабушки умер первый сын. Они с дедом долго ждали второго, и когда он родился, бабушка не выпускала его из рук и никому не доверяла. А может, дело в том, что в детстве у неё не было друзей. Или в том, что все её братья и сёстры выбились в люди, а ей вместо принца достался сельский учитель. У всего в мире есть объяснение. И каждый таскает его с собой, чтобы, когда надо, использовать как защиту или оправдание.

Мальчику очень хочется, чтобы эта бабушка была такой же, как мамина мама, его любимая бабушка, которая живёт в маленькой комнатке, курит и сильно кашляет, поэтому им с сестрой разрешено ходить к ней только в гости, и то редко и ненадолго.

Вот бы, — как-то признался он ей, — вот бы ты была вместо той бабушки!

О, — сказала ему мамина мама, — ты не понимаешь, чего хочешь. Если бы так случилось, то твоим папой был бы какой-то чужой дядька, и на твоём месте стоял бы кто-то другой. Неужели ты бы этого хотел? Я — нет. Потому что тебя, такого, как ты есть, я не променяю ни на кого. И никого другого я уже не полюблю.

Любовь, думает себе мальчик, какая странная штука! Никто её не видит, но она здесь повсюду. Все говорят: "у нас нет денег". Или: "нет времени". Или соли, или нужды. Никто никогда не говорит: "у нас нет любви". Значит, она у них есть. И если кто-то кричит: "я не люблю", значит, он её имеет, но не хочет ни с кем делиться. По крайней мере, не со всеми. Мальчик знает, что его все любят. Кроме, разве что, сестры. Потому что ей достаётся намного меньше любви, чем ему. Поэтому она и боится тратить на него то, чего ей самой не хватает. Папа любит маму. А она — его. Мальчик слышал, как они об этом говорили. Но бабушку мама не любит. А дед? Кто его любит? Бабушка? Почему же тогда она ему никогда об этом не говорит? Наверное, потому он всё время и молчит, что её любовь до него не доходит. Как было бы хорошо, если бы можно было вырыть повсюду канавки и каналы, которые бы соединяли всех со всеми. Тогда бы любовь, которая есть у каждого, сколько бы её ни было, стекалась в одну общую сеть, и каждый бы черпал оттуда, сколько ему нужно, как воду из крана — и никто бы не боялся, что ему не хватит. Но тогда надо, чтобы все расчистили все завалы и плотины, открыли протоки и, главное, приобщились к реке. Мальчик это знает, потому что каждый день на пляже роет канавы, с протоками, рукавами, озёрами и пускает туда с двух сторон речную воду. А на берегах они с подружкой строят замки, вдоль которых плывут сделанные из сосновой коры парусники с жуками и божьими коровками.

Возле тарзанки никого нет. Видимо, все ребята ушли в поле. Если мальчик сейчас побежит, схватится за верёвку и немного покачается туда-сюда над водой, не ныряя, ведь он ещё не умеет плавать, и сразу же вернётся, — никто этого и не заметит. Подумали бы, что он копается где-то на клумбе. Или в саду, там, где как раз поспевает малина.

Он слышит, как из дома зовут обедать. Что будет потом, если он помоет руки и сядет с остальными за стол — он не знает. Зато он точно помнит, что случится с ним и со всеми его родными, если он побежит, схватится за верёвку, разгонится и оторвётся от земли. Его вытащат из воды, ощупают со всех сторон и, едва отдышавшись от испуга, начнут ругаться. Бабушка во всём обвинит маму. Мама в ответ бросит ей слова, которые при детях не говорят. Бабушка накинется на деда, дед — на маму, мама — на папу, а тот, разнимая маму с бабушкой, перевернёт тарелку с горячим борщом на восьмилетнюю сестру мальчика. Мама схватит детей, скажет, что ноги её больше здесь не будет, и как есть, в халате, потащит их на пристань. Отец побежит за ней, начнёт уговаривать, а потом спросит, с кем ей было лучше — с ним или с тем, от кого у неё дочь. Мама скажет — не с ним.