Захар Беркут Страница 30

От туркоманов не осталось и следа — лишь иногда, когда волна на миг стихала, что-то темнело на сером камне: это был один-единственный ещё живой человек из того отряда, с застывшими пальцами он цеплялся за скалу, как бы яростно ни рвала его волна. Он не кричал, не звал на помощь — только раскачивался при каждом приливе воды, пока в конце концов не исчез, словно лист, смытый водой.

Бурунда, онемевший, синившийся от ярости и злобы, окинул взглядом долину. Ужасные крики и стоны стихли. В водоворотах крутились кучами трупы, то тут, то там показываясь из воды то сжатыми кулаками, то ногами, то головами. Лишь десять куч, словно десять чёрных островков, ещё оставались живыми на своих каменных башнях — но то было уже не войско, а лишь испуганные, безоружные, обессиленные остатки, дрожащие и разбитые отчаянием. Хоть могли перекликаться, но помочь друг другу не могли — и в кучах, и поодиночке ждали одной и той же неминуемой гибели.

IX

— Как ты думаешь, боярин? — вдруг спросил Бурунда Тугара Вовка. — Что с нами будет?

— Все погибнем, — спокойно ответил Тугар Вовк.

— И я так думаю, — подтвердил Бурунда. — И больше всего меня бесит то, что погибнем без боя, без славы, как коты, брошенные в пруд!

Боярин промолчал. Но новое событие отвлекло всех. Тухольцы, очевидно, не хотели ждать, пока вода окончательно поглотит жалкие остатки монголов. Они спешили добить врага. В лесу выше по течению их молодцы валили толстые ели, заостряли с обеих сторон, как колья, и привязывали к очищенным от ветвей брёвнам тяжёлые камни, чтобы эти новые таранные брёвна плыли под водой. Дождавшись подходящего момента, когда по середине озера от водопада образовалось сильное течение прямо к монгольским позициям, они начали спускать брёвна вниз по потоку. Первое из них с ужасающей силой ударилось острым концом о кучу, на которой стояли монголы. Камни под водой загрохотали, сдвинулись с места под тяжестью монгольских ног. С громкими криками монголы попадали в воду. Двое или трое ухватились за предательское бревно — течение понесло их вместе с ним на открытую воду, пока не затянуло в водоворот. Ялица закрутилась и встала вертикально — монголы попадали в воду и уже больше не всплыли. А остальные, сброшенные с кучи, метались в панике, топили друг друга или молили о помощи. Несколько человек, очевидно, умевшие плавать, поплыли к берегу, но и здесь не избежали смерти — несколько крупных камней, брошенных с берега, положили конец их заплыву. Лишь немногих приняли товарищи на соседние кучи. Но и там они были недолго в безопасности: тухольцы, воодушевлённые успехом, начали пускать таран за тараном. Однако теперь течением их сносило мимо монгольских позиций — без пользы.

Тогда Мирослава предложила новый план: связать по несколько брёвен в плот, спускать их вниз по течению, а затем, подтянув к берегу, сажать на каждый плот по десять самых сильных и хорошо вооружённых юнаков, чтобы они при помощи двух длинных шестов управляли движением плота к монгольским кучам. Быстро было готово два таких плота; их спустили вниз по водопаду, который теперь стал вдвое ниже из-за высокого уровня воды. Двадцать смельчаков встали на плотах и отправились в бой. Это был лёгкий, хоть и решительный бой. Первая монгольская куча, которую они атаковали, была почти безоружна, испугана, обессилена. Юнаки легко сбрасывали несчастных в воду, а сопротивлявшихся добивали стрелами и копьями. Жалобно завыли монголы на других позициях, видя неминуемую смерть. Бурунда, заметив врагов и их дерзость, стиснул зубы, схватился за оружие, но его ярость была напрасной — даже отравленные стрелы туркоманов не доставали до смелых тухольцев. Оставалось лишь стоять по грудь в воде и смотреть, как тухольцы методично, одна за другой, разрушали последние островки монгольской силы.

А тухольцы тем временем бурлили по воде. С сжатыми зубами, приседая на плотах, они приближались к монголам. Где-то встречали яростное сопротивление; лилась кровь, с обеих сторон раздавались стоны, тела падали с плотин и каменных куч, но сила монголов была уже сломлена, их сопротивление — недолгим. Как огонь, пущенный по скошенному лугу, пожирает копну за копной, так и тухольцы сгоняли монголов с каждой кучи в ледяные объятия смерти. Все погибли, до последнего; от чёрных островков в середине озера не осталось и следа. Лишь в стороне, недалеко от берега, стояла ещё одна куча, как последняя чёрная скала посреди разлива. Это был отряд Бурунды. Сотня туркоманов, Тугар Вовк и Максим — вот всё, что осталось от великой монгольской силы, что должна была идти через Тухлю в Венгрию, а нашла здесь, среди гор, свою могилу в воде, хоть и переплыла Яик, Волгу, Дон и Днепр. Последняя жертва смерти — эта горстка смельчаков стояла посреди воды без надежды на спасение, с единственным желанием — дорого продать свою жизнь в бою.

Вся тухольская громада собралась перед этой последней позицией врага. Спустили ещё два плота, чтобы с тыла беспокоить врагов стрелами, а с берега на них сыпались стрелы и камни. Но большинство стрел не долетало до кучи Бурунды, а те, что долетали, не причиняли вреда. Подходить ближе тухольцы опасались из-за отравленных стрел, а скоро, увидев их бессилие, прекратили обстрел и спокойно стояли. Высоко на скале стоял старый Захар, не сводя глаз с сына, что стоял среди врагов, ловко уклоняясь от стрел и камней. А в стороне, среди стрелков, стояла Мирослава, и её взгляд летел быстрее, чем стрела, туда, где сейчас было всё самое дорогое: отец и Максим. С каждой стрелой, пущенной из лука, сердце её замирало.

Юнакам на плотах надоело стрелять издалека без толку. Они собрались с духом и пошли ближе. Туркоманы встретили их стрелами и ранили нескольких; но вскоре тухольцы заметили, что у врагов больше нет страшных отравленных стрел, и с грозным криком ринулись на них. Туркоманы молча ждали нападения, стоя плотно, плечом к плечу, сопротивляясь и врагам, и волнам. Но когда тухольцы приблизились на два сажня, они метнули свои рогатины, привязанные к руке длинным ремнём. Десять врагов вскрикнули одновременно; десять тел упали в воду. Снова бросили рогатины — и опять пали враги.

— Проклятие вам! — закричал Бурунда. — Так они и всех нас выклюют, проклятые хамы!

Но его гнев теперь был как пустой ветер — шумный, но бессильный. Тухольцы с криком, как вороны, кружили вокруг врага, тут и там поражая то одного, то другого метким броском рогатины. Оборона стала невозможной. Монголам оставалось только стоять, словно связанным, и ждать смерти.

— Бегадир, — сказал Тугар Вовк, — может, мы как-то сможем спасти свою жизнь?

— Зачем? — мрачно отозвался Бурунда.

— Всё же жизнь лучше смерти!

— Ты прав, — сказал Бурунда, и глаза его заблестели не от жажды жизни, а от жажды мести. — Но что делать? Как спастись?

— Может, они согласятся отпустить нас за пленника?

— Попробуем! — сказал Бурунда и, схватив Максима за грудь, вытолкнул его вперёд. Рядом стал Тугар Вовк и начал махать белым платком.

— Тухольцы! — закричал он к берегу.

Наступила тишина.

— Скажите им, что если хотят вернуть этого раба живым, пусть даруют нам жизнь и свободный выход. Иначе — мы умеем умирать, и он умрёт у них на глазах!

— Тухольцы! — закричал Тугар Вовк. — Начальник монголов предлагает вам вернуть вашего пленника живым и здоровым, если вы отпустите нас, всех оставшихся, из этой долины живыми. Иначе — вашего сына ждёт верная смерть!

И как бы в подтверждение своих слов, Бурунда поднял свой страшный топор над головой безоружного Максима.

Вся громада застыла. Затрепетал старый Захар и отвёл глаза от этой картины, что резала его сердце.

— Захаре, — сказали старейшины, окружив его. — Мы считаем, что можно принять это предложение. Монгольская сила уничтожена, а эти немногие нам не страшны.

— Вы не знаете монголов, братья. Среди этих людей — их страшнейший военачальник. Он не простит нам гибели своего войска. Он приведёт новую силу, и кто знает, удастся ли нам её остановить.

— Но твой сын, Захар! Твой сын! Смотри — топор над его головой!

— Пусть лучше погибнет мой сын, чем ради него уйдёт хоть один враг нашей земли!

С рыданиями подошла Мирослава к Захару.

— Отец! — всхлипывала она. — Что ты хочешь сделать? За что ты губишь своего сына и... и меня, отец? Я люблю твоего сына, я поклялась жить с ним и служить ему! Мгновение его смерти будет и моей смертью!

— Бедная девочка, — сказал Захар, — что я могу тебе сказать? Ты знаешь лишь чёрные глаза да стройную стать, а я смотрю на благо всех. Здесь нет выбора, дочь!

— Захаре, Захаре, — говорили общинники, — мы все считаем, что достаточно крови, что враг побеждён, и громада не желает смерти этим последним. В твоих руках — их судьба и судьба твоего сына. Сжалься над своей кровью!

— Сжалься над нашей молодостью, над нашей любовью! — рыдала Мирослава.

— Можешь обещать им всё, что угодно, лишь бы они отдали тебе сына, — сказал один из загорских молодцев. — Как только Максим будет свободен, только кивни — и мы всех прочих отправим кормить раков.

— Нет! — возмущённо сказал Захар. — Это было бы нечестно. Беркуты держат слово даже врагу и предателю. Беркуты не запятнают ни руки, ни сердца коварно пролитой кровью! Довольно, дети, разговоров! Подождите, я сам пошлю им ответ собственной рукой!

И, отвернув лицо, он пошёл к метательной машине, на которой на рычаге лежал огромный камень, и твёрдой, не дрожащей рукой взялся за верёвку, удерживавшую рычаг в равновесии.

— Отец, отец! — закричала Мирослава, бросаясь к нему. — Что ты собираешься делать?

Но Захар, словно не слыша её крика, спокойно нацеливал метательную машину на врагов.

Тем временем Бурунда и Тугар Вовк напрасно ждали ответа от тухольцев.