Она идёт спокойно. Дома оставила всё в порядке... В городе у неё есть знакомая дама, где при необходимости и переночует, сверху одета, как сказано, по-бедному, чтобы никто по дороге "бабу" не задел.
И как задумала, так и сделала. Дойдя, согбенная и вспотевшая, до города, вошла, не мешкая, в сберегательный дом. Отдохнув в прохладе среди роскошных стен на каменных ступенях, что вели вверх, среди других людей, в основном мужчин, что пришли с той же целью, что и она, и так же отдыхали тут, переговариваясь между собой шёпотом, с важным видом, помогая себе для лучшего понимания своих дел жестами пальцев, положив широкополые шляпы рядом на ступенях и всем этим составляя своеобразную картину, — Зоя поднялась вверх, к уже знакомому ей банковскому чиновнику и, развернув окончательно из нескольких больших и малых узлов смятые банкноты, передала ему их вместе с книжкой. Сделав своё, чиновник отдал книжку и остальную нужную ей сумму, и она ушла.
Она почти полгода не бывала в городе, и теперь он её ошеломил своим красочным богатством витрин, всяких ярких материй, башмаков, платков, стекла, посуды всевозможного рода и сорта, так что она, словно зачарованная, останавливалась перед всем этим, утопая в размышлениях от изумления и, с другой стороны, подсчитывая в душе всё своё состояние, что осталось после сдачи в банк, и что можно купить, а чего нет.
"О, немного, — говорила себе, — это уж точно немного и нужно ли так уж? Жалко денег. Лучше когда-нибудь в другой раз, а может, и вовсе не стоит".
Так, переходя из одной улицы в другую, в итоге закупила немного, задержалась и заночевала у знакомой дамы, которой несколько раз продавала полотенца, ковры и два фунта шерсти. Возвращаясь, купила ещё "зелёной" мази в аптеке, про которую почти забыла, чтобы ею прикрыться перед любопытными, и которой иногда мазала ноги от ревматизма... Мужу взяла маленькую бутылку рому и две булки, "мальчишкам" по пачке, Сандe купила батистовый платок с "решётками" по краям, какой видела у органистки в церкви, и вернулась, довольная на всю душу, домой.
* * *
Вернулась на другой день после полудня уставшая, но довольная. В хате никого не застала. Это её немного раздразнило.
"Как можно было оставить дом без присмотра? А где наседки? Где утята? Где всё это? Это Санда, всё эта Санда", — думала, и её грудь поднималась, будто загрозила глухая буря, что вот-вот готова была грудь разорвать.
Она от какой-то немой досады даже простонала вслух. Если бы эта Санда хоть откуда показалась, уж она бы её проучила, уж точно! Для того ли она ей батистовый с решётками купила? Для того? Гм? Что тех, то есть мужа и сыновей, не было, то и хорошо... наверное, в поле рожь жали. Хоть это хорошо, потому что обычно, когда её дома не было, к работе не очень спешили. Микольцьо спрячется в бурьян или кукурузу и спит, раскинувшись, аж храпит... а муж и Юзько работают сами. Всё так, "думала", лишь бы хорошо не было. Всё так.
Но недолго она рассуждала. Как раз когда хотела зайти в небольшой садик, чтобы и самой "полежать" в прохладе, пока кто-то из домашних покажется, в хату вошла Санда. В руках несла пустой горшок, миску, ложки, связанные полотняным платком, с остатками мамалыги, которую носила с борщом отцу и братьям в поле на обед; белый платок был натянут ей почти на нос, так припекло солнце лицо.
— Ой, мама, хорошо, что вы вернулись, — начала, откладывая посуду на столик для споласкивания. — Чего так задержались? Если бы не работа да не это полуденное, я бы уже сама за вами побежала, — заговорила первой девушка, увидев мать хмурой.
— Ноги у меня болели, дочка... Я вынуждена была заночевать в городе; вот хорошо, что домой как-то в эту жару добрела... — ответила Зоя, и её гнев в сердце как будто на минуту исчез. — А ещё много им жать? — спросила, имея в виду участок с рожью.
— Да нет, немного уже. Сегодня так рано поднялись, что я почти и не заметила. Когда обедали, я за них жала. Жалко было отца, парни уже повалились и ждали меня с едой, как я шла. В печи у меня хороший борщ. Я заправила его сметаной и два яйца вбила. Ешьте, а я пойду корову подою, немного запоздала, — и, собираясь за дойницей, ещё задержалась на минуту. — Мне ничего не купили, мама?
— Купила.
— Да? Что?
По Сандиным молодым загорелым щекам пробежал луч.
— Розовый батистовый платок с решётками по краям, такой, как у органистки Антоньовой.
— Покажите, мама!
— Нет! Сначала корову подои. У неё вымя, наверное, аж распухло. Это давно нужно было сделать. Потом покажу.
Санда выбежала, а Зоя разложила свои покупки и всё ощупывала, не обманули ли её в городе. Когда девушка вскоре вернулась и, управившись с молоком, перебрала "батистовый с решётками", Зоя вышла к полотну посмотреть, не просохло ли уже и не полить ли его снова водой. Это как раз нужно было сделать. Когда она этим занималась, мимо её хаты проходил молодой скорняк Савка, известный своей честностью, хорошей работой и доброй славой человек во всём селе. Он поклонился Зое низко, почти касаясь земли шляпой, и остановился.
— Как ваше здоровье, тётя? — спросил несмело.
— Такое, как ваше, только постарше, — ответила.
— А панна Санда дома?
— Дома, за работой. Она вам нужна?
Молодой скорняк смутился.
— Не то чтобы нужна, — ответил, — а так... спросил... давно её не видел...
Зоя пожала плечами и совершенно без надобности полила полотно во второй раз.
Савка смотрел жадными глазами на полотно, что почти серебром сверкало белизной на солнце. Его глаз скорняка сразу прикинул и измерил, сколько там будет локтей и сколько стоит.
— Тут у вас, тётя, всего полотна двадцать четыре локтя, — сказал.
— А так, пан Савка, — сказала она уже благосклоннее.
— На продажу? — спросил смелее, подходя ближе.
— Может, на продажу. Хотите купить?
Она прищурила свои чёрные глаза и улыбнулась; хорошо ли, плохо ли, он не смог понять.
— Если бы имел уже жену и нуждался, может, и купил бы!
— Так женитесь. Кто вас держит? Вы сам, хата у вас есть. Почему бы нет?
— Да что с того... Хата, правда, есть. Но она пустая, если в ней нет той второй жизни, о которой думаешь. Человек счастлив, когда живёт вдвоём.
Это было сказано ясно. Савка был своими словами доволен... Но тётя Зоя их не задела. Она в ту минуту склонилась над полотном и разглаживала его в одном месте снова и снова своей ладонью, сосредоточив на нём, казалось, всё своё внимание.
Как раз тогда из хаты вышла Санда. Увидев молодого скорняка, она подошла к воротам, за которыми на зелёной траве, недалеко от колодца, было разостлано полотно и так ослепительно белело, что слепило глаза. Савка посмотрел на девушку, их взгляды встретились, и оба смутились. Глаза тёти Зои это подметили.
— Ты бы пошла в кукурузу, Сандо, да нарвала бурьяна поросятам, — сказала и, обращаясь к молодому Савке, спросила: — Сколько вы берёте за работу короткого киптарика?
— Из своей кожи и с вышивкой шёлком? — спросил Савка, и его глаза засветились. — Сшить вам, пані Жмут?
— Нет. Из моей кожи, Савка, и, пожалуй, пусть будет и вышит шёлком.
— На польский крой?
— На какой там польский! Крой как крой. На плечах ровный, спереди по пояс или чуть длиннее, с кожаными петлями. Сколько бы хотели за работу?
— Как для вас, пані Жмут... — и назвал умеренную цену: несколько крон.
— Многовато, — ответила, — я из сукна дам вышить, и мне меньше обойдётся. А в придачу ещё и чисто шерстяной тесьмой обошью. Вот что скажу вам, пан мастер.
Молодой мастер тревожно пожал плечами и взглянул, словно искал спасения в глазах Санды, что, нарядившись зачем-то в "батистовый с решётками", не дожидаясь даже воскресенья, всё ещё стояла у ворот, забыв, будто насмерть, приказ матери — собирать бурьян.
Её серые спокойные глаза останавливались то на лице неумолимой матери, то на Савке, что хоть немного хотел разведать мысли тёти Зои... насчёт... его персоны и его намерений по поводу...
Санда не додумала до конца... она уже их чувствовала.
— Что кожа, то не сукно, пані Жмут... а что сукно, то не кожа... — оправдывался мастер Савка. — Я для вас, пані Жмут, сказал такую цену, как для вас. На вас я не хочу зарабатывать, но ведь жить и мне нужно.
— А сколько вы взяли бы с других? — допытывалась тётя Зоя.
— Ещё половину сверх того, что с вас.
— И-ги-ги, — рассмеялась Зоя. — Хороший заработок, — сказала. — Я ещё подумаю, Савка... мы ещё поговорим об этом, — добавила затем.
— Как ваша милость, пані Жмут, — ответил мастер Савка и снял на минутку шляпу с головы. — Я вам вышию такой киптарик, что будет как нарисованный. Положитесь на меня, я за свою работу не боюсь. Вышью хоть для кого... А потом, может, и панне Санде?
При этих словах его рот растянулся, и по добродушному молодому лицу пробежало словно солнце.
— Может, — ответила тётя.
— А в церковь завтра не зайдёте, пані Жмут? — осмелился сказать после минуты упорного молчания со стороны Зои Савка, с взглядом на девушку. Санда зарделась.
— Нет, — ответила Зоя сухо. — Зачем мне по церквам ходить, если я бога и на небе вижу.
Скорняк переглянулся с Сандой и тревожно, многозначительно поднял брови. Потом обратился к тёте Зое и, кланяясь ей вперёд с приветствием низко до земли, будто касаясь шляпой её ног, как тот покорный индиец уважаемой им даме, обернулся и ушёл.
Наступила тишина.
Из-под носика жестяной лейки зашипела вода и серебряной струёй пролилась на длинное белое полотно.
Санда исчезла за воротами, будто сквозь землю провалилась. В хате оказалась "батистовая с решётками" под столом, и вскоре из густой кукурузы, что уже шумела, поднялся голос, молодой, звонкий, звучный, полный слёз...
* * *
Павел Жмут со старшим сыном Николаем вернулся довольно вовремя из поля домой. Повесив свои серпы высоко над окнами на крюки, где обычно осенью, а то и зимой, висели сплетённые в косы из выбранных "ангаликов" (мелкозернистой) лучшей кукурузы, сели на лавку у хаты, сняв и шляпы с голов.
— Слава богу, закончили участок, — сказал Павел и вытер лоб, мокрый от пота и жары горячего дня. — Не знаю, дома ли мама уже? — добавил ещё.
Николай заглянул в сени и в хату, но, не увидев там матери, взял оттуда пустые вёдра, зацепил их по обе стороны коромысла и пошёл за водой.
— Есть, вижу, — сказал, — потому что вижу её платок на постели, куда-то вышла, наверное. Я пока воды внесу, потому что и Санды в хате не вижу.
Пока вернулся с водой, появился и средний сын Юзько; вскоре за ним вернулся и самый младший Янко.