Ушками светит. Тогда Зверобоя словно кто-то пальцем в спину толкнул:
да кто тут вообще ездит, если вокруг бои, и кто вот так отпустит без дела девушку? На тяжёлом мужском велике?
...Конечно, лягалась, отбивалась молча, то есть только шипела, и когда нагнул, придавил, снова зашипела, это ей придавало силы, и ему тоже, потому что прошёл в зоне некоторую школу драться, стиснув зубы, чтобы на вахте не засекли.
Собственно, именно зона пригодилась сделать важный шаг в жизни. Ещё там подал заявление в АТО: а что, думал, там не страшнее, чем в камере, – тут и ночью тихонько тебя в карты проиграют блатные, да даже любой петух не упустит подлянку кинуть; утки-наседки разные, тихари, не говоря уже про мокрушечников, или ещё хуже – опустят, там бывало, глаз ночью не сомкнёшь, потому что чуйка подсказывает: что-то затевается и надо не вляпаться.
А там, на АТО, – свежий воздух, по которому он скучал больше всего, потому что в душе оставался браконьером.
Что такое браконьерство?
Это, по сути, охота, это такая работа – надо и выследить, и выследить, а главное, чтобы тебя самого кабаны не выследили, потому что они ой как порохового запаха не любят, а нюх имеют сильнее, чем собаки.
После отсидки сразу подался записываться добровольцем, и не из-за каких-то патриотических соображений или безработицы, а потому, что в зоне очень насмотрелся на кацапню, как она себя там ставила, хотя среди них было большинство наших же земляков, однако это сильнее всего и бесило.
На призывной комиссии каждый шептался на военкома: злой, блин, контуженный под Дебальцево, его специально сюда поставили; то есть публика не очень рвалась в бой, в отличие от Зверобоя, он просто хотел и всё, а возможно, это действовал охотничий дух, которого зона не выветрила, а наоборот.
Комиссия некоторое время смотрела на него, и он уже хотел было похвалиться, что имеет диплом пединститута, когда майорчик подсунулся к военкому и шепнул так, чтобы и Зверобой услышал:
– Этот дружочек после отсидки.
После этого призывник увидел, как изменились глаза военкома, понял этот взгляд, однако тот пролистал бумаги, взял анкету, спросил, по какой статье сидел, призывник назвал номер.
– Ты по-человечески скажи.
– За браконьерство сидел.
Он бы им рассказал, что сел, собственно, за язык, потому что соседи вынюхали, что живёт "не на зарплату", и начали упрекать, а он им, сукам: какое, в жопу, браконьерство – вон, вокруг всю страну угробили, леса вырубили, реки отравили, то вам, сукам, завидно, что кто-то кабанчика завалит?
Вот молчал бы, то, может, и не настучали бы, а то выследили в ресторане "Зверобой" и на кухне повязали с мешком кабанятины...
Неожиданно военком оживился, можно сказать, обрадовался:
– Так это ж класс! Хоть один специалист попался!
– Не понял, – шепнул майорчик.
– Браконьер – это ж зверобой, – непонятно ответил полковник.
– Не понял, – наклонился майор.
– А то, что Зверобой – это значит "охотник", вот, хоть один салага что-то понимать будет, – радовался дальше военком. – Ну что, – обратился ко мне, – хочешь искупить?
– Так я ж уже отсидел, – брякнул он.
Но так или иначе, а комиссию прошёл.
...она неожиданно и яростно крутанулась, и они вдвоём покатились в кювет; тренированная сучка молотила пятками, так что он, чтобы не накостыляла, подставлял берцы, и уже видел:
притащит её голую-голёшеньку на пост и покажет добычу, и её сраную карту, и телефончик её сраный покажет, и куда она звонила, пусть по GPS на того "орла" наведутся, выявят,
однако она шипела, как могла, а не сдавалась, её голое тело вилось во все стороны, крутила, чем могла, это ж кто выдержит, чтобы вот так спокойно это терпеть, блин, после отсидки, зараза, это ж тебе не кабанов стрелять.
Особенно когда голой спиной отпихивалась, и всем остальным, что было, то тут не надо долго пихаться, трястись, крутясь вокруг двойного нельсона возле тяжёлого перевёрнутого велосипеда, что смотрел на всё это своим никелем...
...тут он неожиданно почувствовал, что шея её от усилия хрустнула, и всё в ней вдруг ослабло, то есть всё там стало неживое; он поднялся, не веря ни ей, ни себе, тем более, что рядом колыхалась спокойно "зелёнка", раскинулось шоссе, всё такое невероятное, вокруг наступила самая немая тишина, только пищал телефон, так, что он медленно поднял, сунул под клапан, застегнулся весь, закинул в кусты велик, затащил её туда, и еле посунул прочь, думая лишь одно: как такое объяснить?
– С лёгким паром просравшись, – кивнул выразительно на лопату лейтенант, потому что салаги уже нехотя обкапывали дёрн.
– Да, аж пёрнуло, – согласились бойцы.
– Да нет, – ответил он, – то из канавы.
Плюнул на ладони, взял лопату – от прикосновения черенка Зверобоя аж затрясло, и он кинулся с ней назад в кусты.
– Ты куда? – удивился лейтенант, потому что ничего не понял.
– Говно закопать! – крикнул кто-то из ребят, и все радостно заржали.
6
– Дед, отойди.
– Погреться, сыночки, – почти шептал он издалека.
Его фигура одиноко стояла возле разбитой автобусной остановки, смешная, потому что нацепил на себя всю одежду, какая была, из-под закутанных платков жалобно слезились глаза.
– Дед, низзя. Не мона, потому что низзя, – вяло огрызался с высоты своего роста лейтенант, чтобы долго не объяснять: блокпост окопался как следует, слава Богу, грунт – спрессованная глина, удалось выкопать дополнительные блиндажи.
Ясное дело, имея две "буржуйки", тепла хватило бы и на деда, однако нечего всем сюда нос совать.
Вообще лейтенант был строгий, высокий и худой, сразу повынимал из всех мобилок аккумуляторы и даже не стал объяснять.
И откровенно не любил гражданских.
Влад был не согласен с командиром, потому что периметр – надёжный, что ему случится от какого-то там несчастного старика? Разве он поймёт расположение нор, секретов, гнёзд?
– Да хоть кто-нибудь, сыночки, почините мне печку. Влетела, сука, вот так в окно – фур, и печку, бля, и своротила, ну что теперь делать, – не унимался старый, – мне бы разок согреться.
Влад пытался не смотреть на деда, хоть тот торчал прямо в его секторе обзора, и уже казалось, что его фигура – единственный целый ориентир на изрезанном ландшафте.
– Атаити бы немножко, отогреться, сыночки, я ж места у вас не пересижу, – нудил своё.
Поднесённые ему консервы дедок распихал по одежонкам, чай медленно допил и тщательно поставил кружку на асфальт.
Влад старался не думать о нём, а мечтал о родном проспекте имени Глушкова – представлял, что там и где стоит, память его была разбросана там повсюду, множество эпизодов прежней жизни.
Однако дед возвращал к реальности:
– Я и глинки понемногу натаскал, – не унимался он, – подсобили бы старику, бля, печку бы назад сложили, а? И сами бы потом приходили погреться.
"Действительно, сходить бы", – размышлял Влад.
– Он не перезимует, – сказал вслух, потому что уже наслушался, какие тут, на Донбассе, холодные зимы.
– И не думай, – буркнул лейтенант. – Тут надо быть. Пусть ему свои помогают.
Хотя какие тут свои? В селе осталось несколько жилых хат, хорошо, что разбитых, есть где топлива насобирать.
– Голосовал за Януковича? – не унимался лейтенант. – За лугандонов голосовал? Теперь ходи и скули, – сплюнул в сторону.
Дедушка отошёл аж к столбу, однако жалобно встал, хотел развести руками, но только хлопнул по полам.
И снова встал.
– Ну что ты ждёшь? Смотри, вертолёт прилетит, шарахнет, – нервно оглянулся на небо Влад.
Когда он отодвинул занавеску и скользнул в бункер, у него аж дух перехватило от тепла – раскалённо сияла буржуйка и тепло расходилось низким потолком, под ним млело несколько бойцов, обнявшись с автоматами; да ещё по стенам отражались теплом разные детские рисунки с поздравлениями.
– Слышишь, Витько, – тихонько подтолкнул он крайнего, – где-то у тебя в хозяйстве кельма была?
– Иди на х...р, – не раскрыв глаз, буркнул тот.
– Да тут сходить куда-то надо, – шепнул на ухо Влад, и уже смекнул, что через северный лаз можно проскользнуть незамеченным.
– Опять ты про своего деда? – надулся тот. – Да х...р с ним.
– Вот тебе всё х...р, сколько там той мороки?
– Из-за таких, блин, дедов мы тут и торчим, ты б его, суку, спросил, за кого он, сука, руку тянул? Все они теперь тут скулят, сами виноваты.
Снова зажмурился, набираясь тепла, потому что прогрелся уже и бронежилет, Витько был предусмотрительный, даже в нём и спал, а на подколы не отвечал,
"потому что вы мудаки, как те пойдут, то не будут ждать, пока вы в бронежилеты влезете".
Словом, был образцом предусмотрительности, как и все волыняки, туда под металлическую пластину подложил толстую книгу, "потому что металл холодит", врал, на самом деле где-то вынюхал, что самураи делали панцири из бумаги.
Влад плеснул в кружку чайку, обхватил варежками, и тепло сквозь пальцы потекло к рукам, а из желудка горячий напиток потянулся навстречу, аж невольно подумалось – сколько того счастья надо?
Оглянулся на Витька – этих волыняков не разберёшь: то ли спит, то ли притворяется, потому что и тот имел теорию: "спать надо в полглаза: одним глазом поспал, потом – другим, куда спешить?"
Он имел в виду "спешить к смерти" и тайком мечтал, как приедет на какой-то курорт и выспится уже в два глаза.
...Дедок больше растерялся, чем обрадовался, увидев на пороге солдата, который поспешно вынул кельму, – правда, полпечки разломано, остальное всё осело. Влад, что мог, налепил глиной и подвинул, подпер на место, орудуя кирпичами быстрее, чем старый благодарно тарахтел:
– Ой, сыночка, вот так, сука, влетела, – показывал на окно, – окошко-то раз – и в куски! Хорошо, что не взорвалась, сука, потому что тут, бля, всё разнесло бы.
Окно было залеплено мутным полиэтиленом, однако свет пробивался.
Влад даже не подумал, а за работой не заметил, что старый, болтая про своё военное детство – "понаехали, суки, на мотоциклах, представь: у каждого, бля, по мотику! Сказано, фашисты, все такие сытые, весёлые", – почему-то отодвигался понемногу в уголок, а глаза уже не слезились.
Осталось пару кирпичей, и когда Влад потянулся за ними – спас полиэтилен, – мутная его поверхность изогнулась быстрыми боковыми человеческими тенями.
Влад кинулся под окно, схватив "калаш", просунул снизу и дал очередь туда, куда и тени – и тут же ответные пули хлестнули по разбитой раме, Влад перекатился к порогу, толкнул стволом дверь – и встречные пули разнесли косяк. Парень выкинул наружу гранату и приготовил вторую. Рвануло так, что полиэтилен вкинуло внутрь, дед сиял ужасом, немо упершись глазёнками в бойца, который излучал страх, потому что на старого не взглянул ни разу.
Неожиданно аж с улицы во двор ударила длинная очередь, на целый рожок, однако не по хате, а вдоль заднего забора, несколько голосов там вскрикнуло, но за вторым рожком всё умолкло.
А особенно дед – он жалобно вжимался в уголок, уставившись в гранату, которой Влад замахнулся, но не бросал, ожидая снаружи хоть какого-то движения.
– Эй, земляк, – услышал он вдруг снаружи знакомый голос, и с трудом понял, что это Витько, – ты там живой?
Влад не сразу ответил, потому что в голосе друга слышалась изрядная ирония.
– Да вроде, – буркнул он.
– Эй, гуманист сраный, а дед твой цел? – дразнил тот снаружи.