– Морзянка – это надёжная вещь.
Отводил учительницу в сторону, и снова они садились за кофе, за брань и за географическую карту.
– Наверное, в школе плохо учился, а теперь догоняет, – кривился Столица.
– Да, на шару нашёл репетиторшу, – вставлял что-то умное и Витько.
Ясное дело, лейтенант что-то уже выдумал, что-то крутил, и это была хоть какая-то слабая надежда перед новым кацапским гуманитарным конвоем, что щедро подвозил врагам оружие.
Тем временем лейтенант вежливо прощался с училкой, пытаясь сунуть ей в карман пачку кофе, а та яростно отмахивалась.
"Ясное дело, потому что хочет чаще приходить", – подумал каждый.
Это тебе не дед Антон, тот как услышал, например, про дармовые волонтёрские леденцы, так целый мешок и подмёл.
– Чуваки, класснейшая брага получится, – чем убедил коллектив.
И не соврал, клятый.
А если подумать, где бы ещё солдатики попробовали спиртное из конфет? Где, как не в Донбассе, где собрался выдумщик-народ? Тут же и болгары, и белорусы, и даже сербы, не говоря уже обо всех прочих славянах, кому не посчастливилось попасть в великое советское переселение народов.
Правда, дед Антон клялся, что он "исконный українец", но потаённый. Сидел теперь тихонько, потому что на нём могли легко сорвать злость разные "новоросы", вот и приходилось притворяться кацапом – так и знай, если кто-то здесь вовсю окает по-ихнему, то наверняка это наш брат.
– Свадьба в Малиновке, ей-Богу... Да, ребята, вот что: за Кривым Шпилем ихняя разведмашина крутилась, бэтээрчик такой гнилой. Что им там надо? Пугали нас бандеровцами, а кто их тут когда видел хоть одного? – выдыхал дед Антон леденцовым перегаром. – И вот, накликали, – тыкал он пальцем в Джуру, – вот теперь нате, любуйтесь, вот они, бандеры, – клал себе в торбу консервы: хоть они и не стоят самогонки, а попробуй-ка гони консерву? То-то же.
Вообще Джуру звали Помазком, но он прилагал усилия, чтобы привыкали к Джуре, и понемногу убеждал товарищество.
Но имел одну гадкую привычку – очень долго взбивал пену и намыливал щёки, вот старое погоняло снова возвращалось, и он опять изо всех сил начинал переименовывать себя в Джуру.
И вот пришла паскудная новость о новом московском гумконвое. Прошёл день, и случилось несчастье – вечером из села никто не пришёл, даже учительница, даже дед Антон.
Дальняя Собачовка, сколько в неё ни вглядывайся, будто вымерла – ни огонька, ни кукареку, даже собаки разучились лаять.
Лейтенант изо всех сил всматривался туда сквозь тепловизор, интригуя бойцов: "бабу свою выглядывает", и не ошиблись – изнутри далёкого чердака замигал фонарик, так нервно, что тут и без морзянки всё стало ясно.
– Подъём! – скомандовал лейтенант.
И все, кто был свободен, схватили лопаты, подхватили за верёвки колоду и "зубочистку", и побежали в ночь.
Время от времени приседали, заслоняли командира, чтобы мог спокойно включить фонарик и сориентироваться по карте, а потом снова бежали сквозь темноту и бурьян.
На то деревце наткнулись неожиданно и тут же по команде начали обкапывать штыками, чтобы не повредить корни, потом сбоку подкатили колоду, на неё положили рычаг-"зубочистку", хорошенько подперли снизу и понемногу выкорчевали, матеря несчастное растение.
Перенесли в сторону повыше, лейтенант несколько раз припадал к карте, к компасу, пока не показал, где копать яму, в которую успешно пересадили деревце.
Назад с пустыми руками бежать легче, значит, успели домой ещё затемно, потому что когда посерело, почуяли зубами и ушами, как вон из-за далёкой реки Луганки грянуло раз, второй, не успел третий, как все повлетали в блиндаж, втиснувшись как можно глубже, – хорошо, что звук от миномётов летит быстрее, чем мины.
И вот тут лейтенант снова подивился – не стал прятаться, а, выскочив на бруствер, начал топтать его, то есть танцевать.
– Ложись! – кричали снизу, но он и дальше садил гопака, матеря небо, где дьявольским шипением мчались тяжёлые большие мины и почему-то проходили мимо блокпоста!
А втыкались в скрытую ложбину между Собачовкой и Кривым Шпилем, чем вызвали неистовую радость личного состава, который тоже вылез посмотреть и тоже начал колотить каблуками.
– Опа, опа! – скакал даже Седой. – Срослась п...а и ж..а!
Ещё бы – срослась: одна вражеская позиция долбила по своей другой, и то плотно и густо, и теперь все наши поняли, что значит вовремя перенести пристрелянный ориентир на далёком холме.
– Вы, с...ки, куда бьёте?! – визжал сквозь взрывы их эфир. – Куда, мать вашу?!
Вдруг там резко хлопнуло и связь пропала.
Горизонт стих, потому что в нём вздымалась пылью та самая батарея "градов", недавно существовавшая, треща в воздухе сдетонировавшими ракетами.
С тех пор лейтенанта навеки прозвали Мичуриным, хоть ни он, ни его подчинённые так и не смогли вспомнить, какой породы было то славное деревце, которое они так вовремя пересадили ночью.
5
– Воняет, – потянул носом лейтенант, когда бэтээры остановились.
Салаги дружно закивали, хотя за металлическим чадом кто бы мог донюхаться?
Про лейтенанта всякое можно сказать, однако он имел чуйку, и она не подводила. Так что он повернул носом на лесополосу, где беззаботно качалась "зелёнка", и снова вдохнул туда носом.
– Да, может быть вонь, – бубнил лейтенант, тыча в карту, – тут рядом канава с двухсотыми лугандонами. Точно, оттуда несёт, – кивнул из-за дерева.
А чего?
Пусть себе несёт на перегной, лучше зелень разрастётся.
А что? В этих лесопосадках дичь таки неплохо водится, пусть плодится себе и людям на радость.
Все слезали с брони и обтряхивались, прежде чем закурить, то есть перед тем, как копать капониры, потому что в такое тёплое утро приятно выпустить дымок на утренние лучи солнца.
Зверобой тоже потянулся за куревом, оно в никелевой коробке, он её на сердце носил (на всякий случай), а что ж? Какая-то пуля на излёте или осколок, может, и не пробьёт;
когда заметил, что взгляды у салаг сделались задумчивые, и все в одну сторону. Так он согнал с лучей первую затяжку и узрел сначала платьице, потом розовые ушки, а потом уже и велосипедистку, – она соблазнительно крутила педали, преодолевая переезд, аж даже лейтенант забыл курить, потому что она приветливо осматривала их, замедлилась, хотела даже остановиться:
– Может, вам водички подвезти ключевой? У нас здесь хорошая водичка есть.
– Нет, не надо, спасибо, – отводил глаза лейтенант.
И было от чего отводить, тем более, что уже четвёртый месяц без женской ласки.
– Ну, как знаете, – улыбнулась, просто махнула ручкой, дрыгнула педалями и, неторопливо ворохнув бёдрами, покатила дальше.
Все заворожённо смотрели, пока не скрылась за поворотом.
И тут Зверобоя подкинуло, то есть толкнуло, он сбросил бронежилет и кинулся с насыпи к кустам.
– Ты куда, браконьер? – крикнул лейтенант.
– Посрать, – дружно заржали салажата и принялись болтать про вчерашний самопальный борщ, который пытались разогреть на моторе. В общем, это была давняя армейская идея: прислонить бачок к блоку цилиндров, и пока на марше едешь, что-то там и прогреется.
Он бежал, нарочно делая крюк, задирая носки берцев, чтобы не споткнуться, и удачно проскочил немалый засыпанный ров с двухсотыми лугандонами, всевозможными крестами утыканный:
"да, лейтенант не ошибся про смрад, хотя оно и не воняет",
перескочил канаву, тут надо неслышно сквозь "зелёнку" – этому никакой военком не научит – не зацепить ни листочка, ноги сами несли сквозь посадку, срезая угол.
И вот сквозь просветные вербочки он издалека увидел блики велосипеда, а потом светлое платьице, которое на него опёрлось.
– Да, – громко шептало оно, – ещё не окопались... Где, где, – зашуршала она бумажкой карты, – за переездом, ну там, где двухсотых хоронили, соображай, а квадрат я сейчас уточню...
Стоит взволнованно так, дёргая руль.
Во, сука, вот кто тут браконьер! Счастливая такая, вся аж светится розовыми ушками на солнце – что, высмотрела? Крупную добычу, а? И не надо ни стрелять, ни на волокуше тащить, а?
Он медленно подбирался сквозь веточки, чтобы ни былинка не шевельнулась, держась за подсумок, чтобы не брякнул, и не верил собственным ушам:
– ...ну возле братской могилы. Да какое кладбище, нету там никакого кладбища, внимательно смотри, дурак, а ещё "орёл" называется, говорю, слушай, а не галди, – быстро шептала, скручивая бумажку, чтобы солнце не слепило от неё, – смотри высотки, это на пересечении точек номер...
Она притихла, спиной почувствовав, заслонившись плечом, одной рукой быстро смяла карту за пазуху, другой прижималась к телефону:
– Да, Машенька, скоро буду, я уже в пути, да ты не волнуйся, нормально доеду, так что заправляй пельмени.
"Пельмени, блин!" – кинулся к ней, чтобы не успела сбросить номер с телефона,
ударил по руке, она толкнула его великом, перескочил, схватил, обхватил всю, и тут, о чудо, она как ящерица выскользнула из рук и из платья,
прыгнул, словно регбист, и схватил ногу, перехватил за трусы, грохнулись об асфальт, "вот тебе и внештатная боевая ситуация",
покатились, и тут она ударила пальцами в глаза, а пяткой целила в колено, "брыкучая, сука", заломал телефон, не дав пальцам отомкнуть.
А тот обеспокоенно шипел:
– Ласточка, Ласточка! Ласточка, приём!
Кусалась, пока не отбил лбом.
Всё же когда-то прошёл в зоне некоторую боевую подготовку, а особенно на высылках, и это не была первая встреча с девушкой, о которой он мечтал на нарах, не про удар пальцами в глаза. Сколько мечтал, как выйдет и познакомится, как будут ходить, держась за ручки, и всё такое. В конце концов, только такие мысли и спасали, потому что все остальные так или иначе снова заворачивались в барак, где беспрестанно гудела блатота.
Правда, отличался он от них только статьёй Уголовного кодекса: если бы не ляпал языком, то и до сих пор спокойно охотился бы на дичь.
А что, если работы нет? Засунул под куртку сложенную "тулку", топор, нож, верёвку и далеко-далеко в заповедник, тут главное не засветиться на автостраде или в электричке, а особенно возле силосной ямы, куда вкусный дух приманивает кабанов.
Если имеешь жакана со стальной вставкой, то невелика морока завалить секача, куда больше – распороть, закопать шкуру, кишки, голову, а потом смастерить волокушу, и тут охотничьи инстинкты ещё больше нужны – не наскочить на егерей, потому что они тоже охотники; и вот так тащить тушу лесом километров десять подальше от лесозоны, и вызвать по мобилке перевозку; да, кризис кризисом, а шикарные рестораны функционируют и постоянно нуждаются в вепрятине...
– Ласточка, я Орёл! Ласточка! Таня!
"Ох, так ты, блин, ещё и Таня!"
Тут она ударила локтем в печень, это он прозевал,
главное не дать царапаться,
а потом – пяткой в пах, то есть в яйца, однако он успел подставить бедро, и успел ещё и подивиться: удар был акцентированный – спортсменка, блин?
Она вырывалась яростно, выскользнула из лифчика, он двинул коленом по рёбрам, и вот что странно – она была слишком лёгкая, чтобы поглотить этот удар, просто легко качнулась в сторону, однако он успел перехватить на двойной нельсон, переводя в партер – теперь не оцарапаешь! – и начал нагибать голову, чтобы немного ослабить бешеную, а теперь колено между ноги – теперь не отбрыкнёшься;
нет, не так он представлял себе на нарах; это уже потом, думая о ней, понял, что его тогда утром насторожило:
почему это она тут едет по дороге без ничего, в одном только ситцевом платьице?
Хотя бы платок накинула.