Наконец Пеца выдавил:
– Слышь, чувак, за "Спорттоварами" пацаны продают кевларовый шлем, ты бы поспешил.
И, дружелюбно хлопнув перстнями по коробке, картинно устроился в лимузин и бесшумно откатился.
– Где? За "Спорттоварами"? – только и сумел выдавить лейтенант, тряхнув вслед непустой коробкой.
3
Когда тебе выдыхают в лицо сигарный дым, ты дёргаешься, задыхаешься, распахиваешь глаза, а над ними вдруг – звёзды и никакого тебе смрада.
Главное, что тот мост стоит на месте, а если ты так рано просыпаешься, это значит только одно:
там заснул твой часовой.
Ты вылезаешь из спальника, вползаешь в холод, сдерживаешь ругань, потому что вокруг честно спят молодые бойцы; доползаешь по твёрдой земле к опорному пункту и имеешь единую радость, что инстинкты не подвели – так и есть: Степан мирно спит на боевой позиции.
Осторожненько отводишь у него из руки "калашников", зная, что ему снится сон о том, как он не спит.
Только потом трогаешь за плечо.
– Какого чёрта? – дёргается он, схватившись за оружие, которого нет. – С вашими шуточками, – очень хочет выругаться, но оружия всё равно нет. – Я не спал, – щурит честные свои глаза.
Тут он видит у себя под ногами разобранное оружие и, стиснув зубы, быстро начинает его собирать.
– Ну, что? – строго спрашивает лейтенант.
– Да кому этот мостик нужен? – не сдаётся он. – Вот делать нечего, только гонять нас сюда.
Этот спор продолжался бы, если бы не сухое русло, заскрипевшее своими камушками, –
на него как раз осторожно выходил довольно спортивный отряд незнакомцев, то есть мундиры на них были неармейские, – и если бы не скрипели каблуки, всё это казалось бы тем же Степановым сном.
– Штабная проверка? – он пытается проснуться.
Однако лейтенант не отвечает, потому что ответ ясен через тепловизор – видно, что они слишком ловко двигаются, чтобы быть регулярными федералами.
Степан тоже прижимается глазом к своему оптическому прицелу и видит, что впереди идёт странный человек – в чёрном комбинезоне и похожий на ниндзя, если бы не огонёк в кулаке, потому что там – сигара.
Какой солдат, даже из наёмников, может себе такое позволить?
Кто этот начальничек и какая у него психика, – с отвращением представлял лейтенант ту психику, – чтобы, идя рейдом, вонять сигарой?
– Ты говоришь "кому этот мостик нужен?". Вон у них спроси, – шипит он подчинённому. – А ну шуруй, тихонько поднимай наших, – зло шепчет Степану, чтобы тот, наконец, не спорил.
Тем временем откатывается боком подальше, чтобы отвести этих диверсантов от своих неподвижных сонных ребят, и ещё успевает подумать: "А может, и вправду мнимый противник?".
Однако сквозь окуляр отчётливо видно костяшки, как они, побелев, сжимают оружие; слишком сжимают, чтобы оно было заряжено холостыми, да и кто бы стрелял холостыми, имея на автоматах глушители?
"Что им, чёрту, надо?"
Ну, был тут когда-то колхоз, но от него остался только битый кирпич.
Он нарочно выходит на видное место – два шага вперёд и быстро один назад, достаточно для пули, чтобы она зло хлестнула именно туда.
Падает, откатывается, сквозь оптику видит, что те уже бегут не прячась, и даёт первую очередь – ещё и пули не долетели – прыгнув в сторону, – вмиг всё их оружие разворачивается и лупит туда, где только что он был, и, что мерзко, – довольно точно бьёт, выбрасывая кочки земли.
За это время он успевает даже навестись сквозь оптику и, стрельнув, увидеть, как двое упали назад, но, о чудо! – слабо отползая на спинах, не прекращают стрелять в его сторону.
"Кто такие?"
Тренированные – тот, в чёрном, даже не пытается прятаться за подчинёнными, а это нехарактерно для начальства.
"Почему не стреляет?" – успевает удивиться лейтенант, откатываясь с места, куда рикошетом влетают целые трассы утренних пуль.
Высунувшись, он успевает нажать на спуск, но они почти опередили – болезненное попадание в глаз, ослепление. Перекатившись, вдруг радуется: просто отстреленная земля попала ему в линзу оптического прицела.
В ту же минуту чёрный комбез наконец показывает себя – лейтенант успевает увидеть, как тот кинул гранату из-за куста, она шлёпнулась близко, рубчатая, шипит запал, лейтенант успевает дать очередь прямо под неё,
и она вместе с грунтом летит назад,
взрывается в воздухе, от такого укрыться трудно, хоть криков не слышно, но выстрелов их заметно поубавилось.
Зато с нашей стороны аж загремело – выскочившие из спальников ребята начали палить в белый свет, как в копеечку, мчат босые и, скорее благодаря психологическому эффекту, враг бросился наутёк, понеся пули с левого фланга.
– Вперёд! – кричит лейтенант изо всех сил.
И срывается на ноги, не отпуская гашетки, чтобы молодёжь увидела, что значит приказ.
Одна беда, патроны вылетают быстрее, чем перезаряжаются, и Бог с этим, ведь вражеский десант даёт дёру от берега, зная: на плоском русле им конец; и стреляют назад, из-за плеч, ещё гуще, но оттого и менее метко – мчат изо всех сил туда, где руины колхоза, где можно укрыться.
– Огонь! Огонь! – кричит лейтенант, потому что самому уже нечем стрелять, остался пистолет, но не для такой дистанции.
И видит, что ни один его салага не отстаёт, ноги не чувствуют земли – тут уж не споткнёшься, летят, сразу увидев возвышенность, куда бежит враг;
и будто из-под высоких облаков тебе видно, как одна стая догоняет другую, перепрыгивая через поваленных, мчат окрылённые, потому что чужакам бежать некуда – возвышенность кончается обрывом.
– Бей! Бей! – слышит он себя обрывками сквозь частые автоматные очереди и знает, что ребятам хватит патронов, чтобы добежать, чтобы загнать в руины тех, где впереди мчится чёрный комбинезон, отплёвываясь от сигарных искр.
– Вперёд, родненькие!
Выскочив наверх, видят чудо – никого нет.
Оглядываясь, он видит только такие же удивлённые взгляды, особенно у Степана, тот больше всего мечется среди разрушенных стен.
Вдруг сигарный выдох бьёт его сбоку, он оборачивается на смрад и видит далеко, вон там, слева, среди битого кирпича, щель. Такую себе трещину в разбитом подвале; и уже знает, что чудес не бывает, – он украдкой указывает пистолетом туда, и каждый начинает понимать: весь недобитый десант там.
Хватается за подсумок, но вспоминает, что гранат не прихватил. Смотрит на своих, но те отводят глаза.
– Что – слишком просто? – оглядывается на щель в фундаменте; те затаились, ещё не огрызнулись очередью-другой, ещё надеются отсидеться. – Так, просто: одна граната, и всё.
И начинает понимать, что все твои ребята, разгорячённые боем, именно такого простого решения и не хотят, может, кто-то всё-таки прихватил гранату, но не даст.
– Степан?
Но и тот пожимает плечами:
– Не успел взять.
Врёт?
– Значит так, – он смотрит ему прямо в глаза, – бегом, ясно? Берёшь гранаты и быстро назад.
Живо садится к нему спиной, чтобы тот не успел отказаться; слышит, как тот устало побежал.
И знает, наверняка знает, что и там, в подвале, ещё один человек в чёрном комбинезоне тоже сидит, отплёвывается от сигары и колеблется: принесёт тот гранаты или нет.
4
После каждого обстрела лейтенант приказывал углублять блиндаж.
– Схрон! – поправлял его Седой, трогая щетину на щеке. – Так мы до угля докопаемся.
Это было бы неплохо, потому что с топливом туго, а вон вокруг сколько пустых подпольных шахт-копанок.
– Не с нашим счастьем, – сердился лейтенант, что лопаты быстро тупятся, сухая глина с камнями, поэтому надо часто точить рашпилем, его отвратительный звук заходил в зубы. Правда, Джура хвастался, что теперь челюстями чувствует подлёт снарядов.
– Нафиг? – криво усмехался Хантер. – Мы и ушами слышим.
Хорошо, что здесь не сплошной песчаник, выступы которого рядом, он плох, потому что от взрывов добавляет осколков, которые бьют сильнее, чем, скажем, комья земли.
Ага, били со ста двадцатых, когда летело из-за реки Луганки, то склон хорошо прикрывал, а когда из-за Кривого Шпиля, то попадало больше.
– Плохо будет, – хотел выругаться Витько, – когда возьмут в клещи и будут лупить с обеих сторон.
– Кишка у них тонка с обеих, – заметил Хантер и отвёл глаза от лопаты, потому что та снова зазубрилась. – Ага, с одной стороны – лугандони, с другой – денеэровцы.
– Дэенераты, – весело поправил Джура, и каждый изобразил улыбку.
– Вот когда кацапы снова припрят гумконвой, тогда и ударят с двух сторон, – согнал свою улыбку Витько.
Не хотелось говорить, что количество миномётных стволов росло, и каждый раз сыпали плотнее, понемногу пристреливались, гады. А как же, тут и обезьяна научится, когда азимуты проверены.
Вон на соседнем блокпосту мина пробила сосновый настил, проткнула стол, воткнулась в пол и не взорвалась.
– Да, есть Бог на земле, – каждый вспомнил тот случай.
– У каждого своя счастливая мина, – решил сказать что-то умное Влад-Столица, но почувствовал, что тоже не попал.
Пейзаж наверху серел, это какой-то ужас, а не пейзаж – сплошные полыни-бурьяны, правда, вон на третьем холме росло деревце неизвестной отсюда породы, вот тебе и вся флора.
Впрочем, каждый радовался мысли, что дух полыни имеет очень целебные свойства.
– Что Донбасс когда-то был курортом, это надо помнить, сюда лично ездил отдыхать Чехов и писать пьесы, – решил блеснуть и Витько.
– А он был врач, не дурак, – добавил Джура, хоть никак не мог представить Донбасс без терриконов и промзон.
– А теперь сюда ездят в отпуск федералы, – не удержался Хантер.
– Пидералы! – дружно подхватил отряд и дружно расхохотался.
Когда крепко темнело, начинал подтягиваться народ из Собачовки, в сумерках, потому что не хотели светиться перед другими местными, которые тут изображали нейтралитет.
Порода людская была пёстрая – после голодомора и Второй мировой сюда насобирался народ со всего Союза, потому что из зон выпускали тех, кто хотел восстанавливать шахты. Да что из зон! – от армии освобождали, лишь бы "дать стране угля". А тем украинцам, кто чудом остался в здешних городах, в паспорте писали "русскій", а селянам ничего не писали – те ж были безпаспортные.
Местные приходили в основном менять консервы на свой "борщевой набор", или на самогонку, бывало, солдатики у них заказывали какой выпечки, словом, бизнес процветал.
Только одна тётка была без бизнеса, потому что учительница географии, вот и приходила за кофе, они с лейтенантом садились подальше на колоду.
Та полена раздражала бойцов, потому что лейтенант не позволял порубить на дрова, а почему-то обвязал верёвкой. То же самое сделал и с другим дышлом, которое почему-то называл "зубочисткой", а на вопрос загадочно отвечал:
– Лопаты лучше точите.
Выносил к училке джезву, медленно пили и медленно спорили, хлопая в карту, иногда срываясь на крик, а то и на мат, потому что лейтенант не соглашался и размахивал компасом; она не материлась, только крутила пальцем у виска то себе, то ему, то в карту.
О чём грызлись? Лейтенант не раскалывался.
Странная была эта сельская интеллигентка, и если бы не годилась ему в матери, бойцы охотно посмаковали бы какие-нибудь интимные подробности.
А чего? На войне и не такое бывает, правда, ни с кем она не уходила, скажем, в степь или за бурьян.
Как-то люто сцепилась была со Столицей:
– Двоичный код придумал ещё до Норберта Винера сам Морзе, когда создал свою азбуку.
– Неправда! Его придумали зэки ещё раньше, потому что издавна перестукивались по тюрьмам, – не сдавался тот.
– Не мешало бы выучить морзянку, – лейтенант смотрел сквозь тепловизор на далёкое село вместо того, чтобы контролировать им дорогу или своих постовых.